Ворон: Сердце Лазаря

Бывало, когда двойняшки быстро шли по пыльной красной дороге от их дома до остального города, другие дети прятались в кустах и бросали камни или засохшие коровьи лепешки, обзывали неженками и уродами. Лукас всегда хотел убежать, он тянул брата за рукав и умолял не останавливаться, не слушать. Но Бенджамин слушал, иногда он останавливался и швырял камни обратно. Однажды он попал в голову мальчику по имени Джесси Адерхолдт, и Джесси со своим другом Уэйлоном Диллардом гнались за ними до самого дома. Когда они добежали до шатких ворот, Лукас плакал и звал на помощь, а Бенджамин орал, чтобы он заткнулся. Тетя Изольда ждала с бейсбольной битой. Джесси и Уэйлон остановились посреди дороги на безопасном расстоянии и выкрикивали оскорбления, пока старуха не увела близнецов в дом.

— Ты, тупая старая пизда! — орали они. — Ведьма проклятая! Следи за своими маленькими гомиками, или мы их поубиваем!

Потом Уэйлон крикнул, что его папа в ку-клукс-клане, и стоит ему захотеть — старый дом сожгут до основания. В конце концов они ушли, потихоньку вернулись в город, но Лукас всю ночь лежал и думал об огне. На рассвете он все-таки погрузился в беспокойную дрему, и снились ему всадники, завернутые в белые простыни, и горящие кресты.

Тем летом, когда двойняшкам исполнилось шестнадцать, Изольда умерла во сне от сердечного приступа. После похорон, на которые не пришел никто, кроме священника, в дом явились какие-то женщины в сопровождении помощника шерифа и сказали, что близнецы не могут здесь оставаться. Они все еще были несовершеннолетними, им полагалось отправиться в приемную семью, или в две разных приемных семьи, потому что трудно найти желающих взять сразу двоих подростков.

— Вы можете остаться, пока мы не договоримся с социальным работником в Маккомбе. Вещи соберите и все такое, — сказал помощник шерифа. Тем же вечером мальчики взяли немного одежды, книги и все деньги, которые Изольда хранила в трубе под кухонной раковиной. Бенджамин устроил пожар с помощью найденного в кладовке керосина. Лукас написал предсмертную записку и оставил прибитой к ореховому дереву.

Некоторое время они прятались в зарослях дикой ежевики на холме в полумиле к югу от города, обнявшись и наблюдая, как пламя бушует над домом, и красные отблески затмевают звезды на полуночном небе. Были слышны сирены, Лукасу чудились крики людей. Никто из них не сказал ни слова.

Потом они выползли из кустов и дошли лесом до шоссе, где поймали попутку на юг до самой Богалусы. Там они купили билеты на автобус до Нового Орлеана.

Спальня, принадлежавшая его брату и любовнику его брата, стала для Лукреции храмом, священнейшим из алтарей после их гробницы. Она зажигает десятки свечей, пока комната не наполняется мягким золотистым светом. Садится в углу рядом с кроватью под балдахином: еще один неудобный стул. Крепко охватывает себя руками. Она все тут расставила по-прежнему, в точности как было до начала долгого кошмара, от которого до сих пор не очнуться. Черно-белые фотографии на стенах — сделанные Джаредом портреты Бенни в свадебном платье из латекса и кружева, корсет затянут так туго, что Бенни кажется хрупким и уязвимым, словно насекомое.

Это были главные работы с первой большой выставки Джареда, той самой, что заслужила хвалебный отзыв в «Голосе Гринвич Вилладж», привлекший внимание даже амстердамских и берлинских коллекционеров, людей с деньгами на искусство.

На той выставке были и фотографии Лукреции — она и Бенни вместе, но она больше не могла на них смотреть. Они позировали Джареду вдвоем, близнецы как зеркала-перевертыши в костюмах из ремней и кожи. Легкость, с которой они переключались между полами, сделала их еще более взаимозаменяемыми, чем гены. К концу первой фотосессии, восьми часов на воде и сигаретах, Лукрецию подташнивало, кружилась голова, и она была уже не столь уверена в своей скрытой сущности, как все эти годы. Она заплакала, и Бенни обнимал ее, пока мир снова не обрел четкость.

Теперь она смотрит на фотографию в тускло мерцающей стальной рамке над туалетным столиком. Бенни, распростертый на жестком, растрескавшемся бетоне, голова повернута в сторону под таким углом, что еще чуть-чуть и шея сломается, шелковая повязка скрывает глаза, накрашенные черным губы слегка приоткрыты. Иногда Лукреция мечтает найти в себе достаточно сил, чтобы сорвать фотографии со стен комнаты, сжечь их, сжечь весь этот проклятый дом с собой внутри. Устроить очистительный пожар, как они с Бенни сделали давным-давно. В прежней жизни, двумя жизнями раньше, когда она все еще была перепуганным подростком по имени Лукас, мальчишкой в бегах, и будущее раскинулось перед ними бескрайним горизонтом. Теперь оно стало тупиком, которым закончилась узкая улочка ее жизни, глухой каменной стеной на расстоянии вытянутой руки.

Но Лукреция знает, что ей не хватает ни храбрости, ни сил сделать последний шаг, преодолеть пропасть между ней и братом, положить конец одиночеству. Она готова выносить боль вечно, если понадобится, хранить воспоминания, и не требует от себя большего.

Часы на комоде тикают, отмеряя последнюю минуту до полуночи. Лукреция выпрямляет спину и продолжает делать вид, что всего лишь ждет возвращения Бенни домой.

Заходящее солнце размытым огненным шаром тонуло в просторах озера Понтшатрен, когда автобус Бенджамина и Лукаса ехал по, казалось, бесконечной дамбе. Это было как в сказке, как в одной из обратившихся в пепел книг в библиотеке Изольды — мост через пропасть между их детством и опасным, полным чудес городом впереди.

В тот миг Лукас наклонился к уху близнеца и прошептал свой единственный секрет от него, настолько тяжкий, что он и не воображал его произнесенным вслух. Но он понимал: в этом пути над озером было дикое волшебство, и если он не скажет сейчас, то тайна останется похороненной внутри навеки. А Бенджамин всего лишь улыбнулся легко и естественно, и поцеловал брата в щеку.

— Ты думал, мы не знали? — сказал он, и Лукас был слишком ошеломлен, чтобы ответить, слишком потрясен своим признанием и спокойствием Бенджамина, скоростью, с которой мелькал мир за окном автобуса. — Ну, так мы знали. Мы думали, ты знаешь, что мы знаем.

Лукас ухитрился отрицательно покачать головой.

— Господи, — вздохнул его брат раздраженно, но все еще с улыбкой. — До чего же ты несообразительный.

— Значит, ты меня не ненавидишь за это? — Лукас едва не пропустил выражение, промелькнувшее на лице Бенни, гнев, подавленный так быстро, что не успел нанести вреда. Бенджамин покачал головой.

— Мы оба уроды, Лукас. Не такие, как остальные, — он кивнул на пассажиров по соседству. — И в этом наша сила.

Лукас закрыл глаза. И пока они въезжали с дамбы в Новый Орлеан, Бенджамин нашептывал ему историю, сочиненную вместе годы назад, об эльфах-двойняшках, подменышах, которых добрая старая женщина взяла на воспитание в старинный дом, полный загадок, пыли и больших юрких пауков.

Лукреция почти дремлет, когда раздается стук в стекло высокого окна за кроватью, за ее черными льняными драпировками. Сначала она думает, что звук из соседней комнаты, кто-то стучится во входную дверь, хочет войти, и имя срывается с губ:

— Бенни?

Царапающий звук повторяется, будто горсть камешков бросили в окно и едва не разбили. Лукреция встает. В коленях слабость, волоски сзади на шее встали дыбом, холодный пот проступил под платьем, на лбу и над верхней губой.

Доносится знакомый грохот, но Лукреция знает: это нечто иное, слишком сдержанно и близко для грома. Оно медленно прокатывается по крыше, заставляя поднять голову к потолку, и резкий порыв ветра распахивает окна. Огоньки свечей мигают, комната наполняется запахами дождя, расплавленного воска и озона.

— Бенджамин? — повторяет она уже громче. Гроза словно затаила дыхание, и на миг слышно только, как дождь падает в окно, на пол и кровать, мелкие брызги обдают ее лицо.