Мясная лавка в Раю

Вдоль восточной стены с погребальными нишами, на которой красуется обезглавленная невеста, прихваченная болтами — филейный желудок, могила для любителей щекотки; мимо железных дев, сочащихся бордельной мертвечиной, вдоль оловянной мантии скрипящих селезенок, мимо вассалов, запеченных в медных свиновидных мульдах, прямо на дубовый пьедестал, где мощно менструирующая девушка-подросток стоит на четвереньках, словно краб без панциря, и бороздит небо сосками, словно граблями. Лежа ничком среди нарциссов, что исполнили обет, я слышу монолог метаболической луны, ощущаю ее сардоническую этиоляцию и вкрадчивые подсадки на кальций, и вот мой таз отбрасывает волчью тень. Я нападаю, внюхиваясь в мутные воды девки, мои передние лапы шлепают по ручейкам, исчертившим ее раскрытые бедра, потом мое нежное рыло вторгается в алые вздутые губы ее влагалища, пропахивая борозды, откуда валятся слитки освежеванного лотуса во плоти. Глаза, еще недавно опечатанные жженым отвращением, отчаянно слезоточат, все шире раскрываясь под криками космических сапфиров. Я взбираюсь на нее, моя морда тисками сжимает ее лицо, трубчатые резцы глубоко входят в плоть и сосут сладкий жир ее щек, коренные зубы хрустят носовым хрящем. Я стреляю вовнутрь столбнячной спермой, калечу булькающие останки. Цветные дожди вскипают звериными криками, моя растянутая грудная клетка вибрирует от какофонической подкожной перкуссии, все чувства поруганы красной рапсодией, что парализует, ротовое отверстие маски оргазма мелькает там, где тройная шестерка сосет шебуршение ангельских крыльев бархатной аннигиляции над каровыми озерами цвета диссонирующей кожи, полыхающие тюльпаны выстреливают из куколки кошки, как пластинка, крутятся привидения, ослепленные фейерверком брюшных штормовых жуков, кателептическая колыбель сзывает фуксиновые фобии, бродяги мокротных шпилей буйствуют в медленно истекающих кровью широтах драконов, горгоний грабеж в аляповатых видеокоридорах, опаловые скарабеи пляшут тарантеллу на улитке джиннова головокруженья, титанические газовые гравюры заряжают опийное равноденствие проклятым гиацинтом, все зловеще сползается в тень студенистой долины.

Расплющены внутренним сжатием, строгости сатанеют. Спинной мозг вылетает из смятого позвоночника, зубы валятся снегом из серых стареющих десен. Клочья серебряной шерсти проступают сквозь голые мускулы, корни фолликул растут в костном мозге. Страдание льет потоками, карминная литургия звучит наоборот, я прикован к эфирному креслу кактусной боли, пока бунтарский покров сдирается с моего тела и скачет в лесную даль, плодя кривые придатки; автомимесис варварской династии, ярящейся в язычестве.

Собачьи чудеса стяжают коды, порожденные костями антилоп в прудах, погубленных луной, сквозь чьи слабительные диски мое лицо таращится абсцессом с десятью соприкасающимися анусами глаз, грудь словно склад заразы, набитый грибовидной музой. Культями рук я глажу тащащую таз мадонну, трахнутую в колыбели, зачарован первозданным варварством в пуху ее прохладного пупка убийцы. Ее сосущий секс предлагает жизнь в колбе, сирокко губ эстетизирует элегию священной проституции; на плавучих льдинах слизневых меридианов поливальные машины сбрызгивают могильники мелко рубленными херувимами. Настроившись на дрожь, климат двоится. Все дьяволы родятся вновь, танцуя с элегантностью сгорающих детей, и предрекают треугольную грозу.

Жизнь есть рытье траншей, где ханжа — Святой Герпес разливает половником алименты и милостыню из супниц с теплыми экскрементами, вызывая тем временем из среднего уха фантазию, порожденную божественными гаметами, чьи микрочастицы разрушают анатомию касанием. Девочкомальчики змеиной королевы продевают языки сквозь все отверстия, я чувствую, как они смачно слизывают сало с моих почек. Водопад крови орошает морг, что кормит сам себя, и наше вымиранье превращается в прожорливую еблю телепатов. Ненависть, стихийная отрава, пробегает по галлюцинозным травам; горные пики приветствуют перводвигатель. Восстала моя истинная семья: та банда, чьи трагические гимны увековечивают бешеные луны предыстории, скачки спекшейся крови, изнасилованных в задницу сестер.

Вскормлены приворотными зельями из засеянной колеи, наши безбрежные опустошения казнят деревни и дебильные полки тошнотного скота Христа, сгоняя жалобные светские отстои в убежища из мешковины и проказы. Их женщин трахают и жрут бродяги-росомахи с яйцами в виде ржущих человеческих голов; волкоподобные вампиры и свирепые лисицы рвов с четырьмя вертящимися челюстями полых игл слоновой кости высасывают мозг у спящей молодежи. Смертельное безумье патрулирует тайгу в спецовках из сердец в сопровождении мясных существ, закованных в прозрачные экзоскелеты, рыщет по всем холмам и холлам, скользит по всем слепым карнизам, чтобы ловить в ловушки и вымачивать церковную добычу.

Мой имперский перлинь заточает правоверных в их мельницах и молчаливых башнях, летучий меланоз, ядовитый агент, прозрачный источник опухоли. Позвоночники поражены инопланетным бешенством, кастрированные министры прочесывают библии в поисках спасения. Отчаянье жнет скудную награду; геноцид, океаны огня, небеса, почерневшие от несущих чуму паразитов, земля, что разорвана трещинами, полными чешуекрылых сатанисток, глашатаев чудовища, покрытого щитком из фальшивого аметиста, чьи задние яйцеводы выделяют зародыш целой тысячи осутаненных утр.

Прошлое есть коллапс колоннады неправд, утешение соляного столба, к которому немощь приковывает себя кандалами в ужасе перед пустотной участью; ибо почти неизменно именно эти олигофрены с задержкой в развитии, припертые к стенке присутствующей пустотой, и являются постояльцами этого лживого, обворованного фасада. Пусть все, кто настолько лишен тщеславия и гордыни, что единственным делом их жизни становится лишь пережевывать бывшие подвиги Мастера, ползут обратно в вонючую матку, понесшую их, и сольются с исходным навозом. Тем временем моя низость развертывается вширь, поднимаясь от злых фитилей к блокированным городам, и звенит с коньков крыш и шпилей из золота дьявола.

Сегодня наше нашествие воспламенит обнищавший поселок, и без того уже проклятый рубленым черным мясом. Моя свора гончих свиней вырывает повстанцев из пашен, где прежде гремели победные трубы, солдаты гвоздят мужчин вверх ногами к крестам, поджигают их лица. Посекретничав с лошадью, я нахожу целый табор беременных жен, обнявшихся в яслях. Одна подыхает у меня на глазах, смоляная лялька, жуясь, вылезает из курящихся чресл; другая, сбывая разлитые в колбы кошмары своими грудями, проживает вновь повесть о том, как Дьявол напал на нее в канун многих столетий. Торжественно объявленный своей септической сукой, он входит в опочивальню, сдирает кожу и мясо со спящих костей ее мужа, чтоб накормить своих псов, после чего сажает ее на член, будто на кол — холодный, чешуйчатый и здоровенный, как рука кузнеца. Она щиплет и тянет себя за щеки, вспоминая две вздувшихся дули у корня его змеевидного органа, истекающего наркотическим илом в то время, как одна из них бьет ее яростный клитор, а вторая ввинтилась в прямую кишку. Вот двурогий язык выскребает обшивку внутри ее лона, чтоб отмыть все помои, ретируясь как раз в тот момент, когда козлобедра психопатически дергаются, и леденящая слизь заливает внутренние покои. После сего устрашающего сношения ее сновидения были полны пиромании и людоедов в пещерах, она навеки беременна, но у нее продолжаются жуткие ссохшиеся менструации, ибо чертово семя слагается из мельчайших каннибальных сефиротов, колонизирующих влагалище, где они конструируют негасимые угольные кострища, над которыми они варганят барбекю из вкусненьких спермиев ее смертных поклонников.

Невыразимо возбужденный этим описанием огульной ебли, я падаю на третью женщину, где-то всего семь месяцев знакомую с грехом. Взрезав и вскрыв ее гротескную брюшину, я извлекаю на свет божий спрятанный там отвратительный зародыш, оживленный окатыш, жеманно осклабленный, будто рваная калька. Лоснясь водянистым предродовым битумом, я совершаю акты насилия над угорелым, приводящие к ощущению статичного полета сквозь космос, осязаемых негативов, фрикций фантомов при нуле температур. Хомуты бытия гнутся будто железное масло, намекая на неприроду. Золото дьявола, черная луна. Я, инквизитор на метафизическом вскрытии, существующий только лишь, чтоб входить в замерзшие губы. Яства становятся плошками плачущих экскрементов перед моими пристальными глазами, гвоздики взрываются, вбросив в игру мертворожденную кость. Кровожадное дерево украшено заблудившимися охотниками в ореолах роящихся пчел, похожих на первобытных призраков, пишущих подстрекательство к бунту. Иглы кожи отфильтровывают пиорею из перистых пизд, издевательские квазары ослепляют просителей; всех любовников заваливает раковыми опухолями наглый оливковый синяк; Сириус в склонении. Охристые лапы нежно опускают мои веки, предоставив тринадцати освобожденным гарпиям срать огнем на епархию самоубийственной триады.