Последний поворот на Бруклин

Рабочие разбирали свои плакаты и протягивали Гарри книжки, чтобы он ставил штампы; или наливали себе чашку кофе, стакан пива – явно смирившись с судьбой и почти все время храня молчание. Они еще не совсем растеряли чувство юмора, но им было не до шуток. Гарри пребывал в хорошем, беззаботном настроении, но он замкнулся в себе, думая о баре «У Мэри», и потому сидел тихо, кивая, изредка заговаривая, не крича и не похлопывая никого по спине, а с виду разделяя тревогу и озабоченность рабочих.

Второй раз Гарри поехал к «Мэри» только в пятницу вечером. Он, как обычно, заполнил расходную ведомость, поболтал с ребятами, которые, как обычно, зашли от «Грека» попить пивка, посидел немного в конторе после их ухода, потом направился к «Мэри». Войдя, он сразу подошел к углу стойки, огляделся, проверив, нет ли в баре Джинджер, и заказал стаканчик. «У Мэри» собралось еще больше народу, чем в первый вечер, а звуки музыкальных автоматов и визгливые крики людей сливались в такой шум, что он не услышал, как буфетчик спросил, не разбавить ли ему выпивку. Он наклонился над стойкой, пытаясь расслышать, кивнул, потом услышал свист и резко обернулся. На него смотрел хорошенький молодой гомик – он улыбался, качал головой и что-то говорил, но Гарри ничего не слышал. Гарри отвернулся, но и после этого продолжал украдкой посматривать на него. Он чуть тяжелее навалился спиной на стойку, обводя взглядом бар, заглядывая в заднюю комнату, наблюдая за тем, как двигаются люди, следя за их жестами, изредка посматривая на хорошенького юношу, по-прежнему стоявшего на том же месте у стойки. Гарри пытался представить себе, что делают руками под столиками люди, сидящие в задней комнате, и что происходит за столиками, которых ему не видно.

Каждую порцию он выпивал в два глотка, и промежутки между глотками делались все короче. В начале забастовки ему было хорошо. Когда ему пришлось выступать перед рабочими на собрании, на котором была объявлена забастовка, он нервничал, но и тогда ему было хорошо; с тех пор ему было хорошо еще несколько раз – когда приходили ребята, и они трепались, пили и все такое; а когда взорвали грузовики, он и вовсе был в прекрасном расположении духа, ага… ага, ему было очень хорошо в ту ночь, да и на другой день, когда в газете появилась фотография… ага, именно тогда они и начали понимать, кто он на самом деле. Они и раньше знали, что он важная персона, но тут уж убедились окончательно. Ага, это было здорово: получаешь кучу денег, тратишь их направо и налево и попросту заполняешь какой-то бланк – совсем как эти мудаки из компании и этот сопляк Уилсон, которые считают себя такими важными шишками, ходят в белых рубашках и все такое, но он ничуть не хуже любого из них, он тоже себе на уме, тоже может швырнуть на стойку бара доллар-другой. Да насрать на них, на этих кровососов! Больше они не смогут им помыкать… ага, и на Мэри тоже насрать. Не пить ей больше моей кровушки… вот именно, как забастовка началась, так больше тот сон и не снится. Еще парочку грузовиков взорвать, и он совсем сниться перестанет. Да насрать на него. Все равно это дело прошлое… да и вообще после забастовки всё будет по-другому. Как пить дать… Гарри снова мельком взглянул на хорошенького гомика, и когда тот в ответ посмотрел на него, он не отвернулся. Он продолжал смотреть, почти перестав морщить лицо и растянув губы в своей улыбочке, но на сей раз она чуть больше походила на настоящую улыбку, и потому красавчик улыбнулся и подмигнул… ага, всё хорошо с тех пор, как началась забастовка. Он чертовски жалел, что не видит, как этот разъебай Уилсон и этот кровосос Харрингтон – сраный заправила – дергаются, дожидаясь, когда она кончится. Наверняка они в штаны наложили, когда взлетели на воздух грузовики. В следующий раз будут знать, как пытаться меня наебывать… красавчик уже стоял рядом. Гарри опустил на него взгляд и улыбнулся. Она слегка повихляла бедрами. Можно вас угостить? Ага. Гарри допил последний глоток своей порции и позволил ей купить ему еще стаканчик. Он уже нетвердо стоял на ногах. Кажется, я слегка пьян. Хлестал одну за одной. Вы производите впечатление человека, который может выпить много спиртного, – коснувшись его руки и наклонившись поближе. Я, наверно, уже литр вылакал, не считая выпитого днем, – ухватившись за край стойки и вывернув руку так, чтобы напряглись мускулы. Здесь просто восхитительно, вы не находите? Ага, – пытаясь выпрямиться во весь рост. Обожаю мужчин, которые много работают, то есть которые работают руками. Ага, терпеть не могу канцелярских крыс. Сам-то я рабочий. Первоклассный токарь. Но вообще-то работаю в профсоюзе. Ах, значит, вы тоже профсоюзный лидер, – улыбнувшись. Все ее клиенты и любовники были одним миром мазаны. Все – какие-нибудь важные шишки. Ага, я в союзе человек влиятельный. Руковожу забастовкой. Ах, наверно, это жутко интересно! – будучи не прочь поддержать подобный разговор, но надеясь, что он не затянется надолго. Здесь довольно многолюдно и шумно, вы не находите? – улыбнувшись и грациозно запрокинув голову. Ага, но все-таки тут неплохо. Не хотите ли уйти? мы могли бы пойти ко мне и немного выпить в спокойной обстановке. С минуту Гарри пристально смотрел на нее, потом кивнул.

Когда они добрались до ее квартиры, Гарри развалился на кушетке. Он был пьян. Всё шло хорошо. Меня зовут Альберта, – протягивая ему стакан. А вас? Гарри. Она села рядом. Может, снимете рубашку? Здесь довольно тепло. Ага, само собой, – принявшись возиться с пуговицами. Ладно, давайте я помогу, – наклонившись, медленно расстегнув рубашку, мельком взглянув на Гарри, вытащив рубашку из-под брюк, потом аккуратно сняв ее с плеч, вынув руки Гарри из рукавов и бросив ее за кушетку. Гарри смотрел, как она расстегивает ему рубашку, и ощущал легкий нажим ее пальцев. Он подумал было о ребятах, о том, что бы они сказали, увидев его сейчас, но мысль эта, не успев сделаться более отчетливой, растворилась в алкоголе, и он, закрыв глаза, стал наслаждаться близостью Альберты.

Оставшись рядом, она осторожно положила руку ему на плечо, подняла на него взгляд, провела рукой по плечу к шее и стала всматриваться в его лицо, в глаза, в ожидании хоть какой-то реакции; чувствуя себя с Гарри слегка неловко, не зная наверняка, как он будет реагировать. Как правило, реакцию партнеров с садистскими наклонностями она предвидела еще до того, как пыталась что-либо предпринять, но в случае с Гарри у нее не было твердой уверенности; нечто странное сквозило в его взгляде. Она догадывалась, что скрывается за этим взглядом, и все же безрассудству предпочитала осмотрительность. К тому же это очень возбуждало. Порой она намеренно искала и приводила домой партнера, который выглядел угрожающе; однако постепенно, поглаживая Гарри по спине и шее и вглядываясь в его лицо, она поняла, что в данном случае ей нечего бояться; и осознала, что все это ему в диковинку. Ее возбуждали смущение и беспокойное ожидание, отражавшиеся на его лице. Ей достался невинный мальчик. Все в ней трепетало. Ладонью свободной руки она провела по его груди. У тебя такая сильная, волосатая грудь, – между губами у нее показался кончик языка; поглаживая его по спине, она легко касалась прыщей и оспин. Ты такой сильный, – придвинувшись поближе, коснувшись губами его шеи, проведя рукой от груди к животу, к ремню, к ширинке; скользнув губами с груди на живот. Гарри чуть приподнялся, дав ей возможность рывком стащить с него брюки, и расслабился, потом напрягся – когда она, поцеловав его в бедра, взяла в рот хуй. Он навалился на спинку кушетки и начал корчиться от наслаждения; едва не завопил от наслаждения, вообразив, как его жену рассекают пополам большим хуем, превратившимся в громадный зазубренный кол, и как он сам бьет ее кулаком по лицу – колотит, смеется, смеется, плюется, расквасив ей в конце концов физиономию в сплошное кровавое пятно, – и она превращается в старика, а он перестает наносить удары, потом на месте старика вновь возникает Мэри или нечто очень похожее на Мэри, во всяком случае женщина, и она пронзительно кричит, пока горячий, раскаленный добела хуй запихивают, вколачивают ей в пизду и медленно вынимают, вытаскивая заодно кишки, а Гарри сидит, смотрит, заливается своим смехом и стонет, стонет от наслаждения – и тут он услышал стон, причем не только у себя внутри, но и доносящийся до него откуда-то снаружи, услышал, открыл глаза, увидел, как бешено движется голова Альберты, и снова принялся неистово корчиться, стонать и охать.