Испанский сон

и все это было настолько прекрасно, насколько вообще может быть прекрасна жизнь не всегда, а в редкие, особенные мгновенья.

* * *

Внезапный звонок смял овец с осликом и разорвал пополам дорогу. Разноцветной лавиною мимо пронеслись апельсины, автобусы и дома с черепичными крышами. Звонок сравнял горы и пропасти, свернул небо, как свиток, погасил солнце; звонок вырвал Филиппа из «ситроена», и рядом не стало Зайки, не стало вокруг ничего, кроме телефонной трубки, единственно удержанной Филиппом из хаоса, единственно соединяющей его с параллельной Вселенной.

— Что надо?

— Это я.

— Да.

— У нас проблема.

— Говори.

— Ты пришел в себя?

— Да, да, я в порядке. В чем дело?

— Не могу говорить. Собирайся. Я послал за тобой.

— Где Зайка?

— На месте. Быстрей, Монтрезор.

Трубка испустила гудки, сделалась бесполезной. Филипп вскочил. Мысли путались. Он был в одежде. Значит, душ привиделся?.. Вниз, вниз… Замелькали ступени перед глазами.

Машина была уже там, микроавтобус военного типа. Две пары рук бережно подхватили, помогли забраться вовнутрь. Машина рванула с места. Опять ночное шоссе, опять мокрый снег под колесами. Куда?

Машина резко остановилась. Люди в черном, сидевшие вместе с ним, покинули машину первыми. Они опять взяли его за руки, пока он спускался на землю, и продолжали крепко держать, когда он оказался на земле. Филипп посмотрел на них — это были незнакомые люди, просто охранники, неизвестно, свои или чужие. Он попытался вырваться, но они не отпустили его. Ловушка!.. Его повели к зданию. Его провели сквозь низкие мрачные своды. Его подвели к лестнице, ведущей вниз.

Ступени спускались все ниже. Спереди и сзади — люди в черном, по бокам — холодная каменная кладка. Факелы, висящие на стенах, фонарь в руке идущего впереди… Наконец, показалась дверь. Человек в черном, человек в маске, из-под которой не было видно лица, тронул железное кольцо. Дверь заскрипела.

Филиппа ввели в большой, но не очень высокий подземный зал, освещенный так же тускло, как и лестница, пустой, скупо декорированный. Зал был круглым, если не считать широкой ниши напротив входа; там, в этой нише, более ярко освещенной, чем все остальное, на каменном возвышении стоял длинный стол и за ним — несколько человек в высоких креслах, обращенных к залу.

— Покайся, несчастный… — сказал человек в центральном кресле на возвышении.

Филипп содрогнулся. Ужас сжал его сердце; гром зазвучал в ушах, многократно отдаваясь от камня.

— Признайся перед судом святой инквизиции…

Филипп упал на колени, заставил себя посмотреть на трибунал, ощущая себя средоточием его строгих, внимательных взоров. Молчать нельзя…

— ¡Herético!

Молчать нельзя. Он с трудом разлепил тяжелые губы и, мертвея, понял, что не слышит себя. Слова застревали в глотке, слова не выходили наружу. Бессмысленная, жалкая попытка доказать… оправдаться…

— ¡Herético!

Он съежился и прижал локти к животу; он сгруппировался так, как, должно быть, лежал в чреве матери. Он зажмурил глаза. Он заткнул пальцами уши.

Он охватил руками голову.

Он застонал.

Он проснулся, перешел в очередную реальность — может быть, еще более гнусную, из которой опять нужно было спасаться, уходить.

И он тихо стонал внутри себя еще какое-то время, прежде чем не заснул снова и прежде чем все, что было — овцы, и ослик, и Зайка, и горы, и ласковое солнышко — не возвратилось туда, откуда исчезло, прежде чем все эти части прекрасного, любезного сердцу мира не заняли свои законные, назначенные места.

Потом он опять спал и улыбался.

Итак, моя левая рука медленно, по-особому волнующе, расстегивает брюки, и здесь — еще одна прежде не обсуждаемая нами дилемма: «молния» или пуговицы? Эту дилемму, пожалуй, отложим на потом; сосредоточимся на настоящем. Рука моя благополучно форсирует гульфик, доставляя мне массу тонких тактильных ощущений, многообещающих, сладких в силу своей предварительной сущности. Нижнее белье, имея соответствующие прорези, обычно не влияет на процесс, хотя я и допускаю, что на определенном уровне моей технической (или, если угодно, эстетической) компетентности наступит момент, когда это будет немаловажно. Единственное, что мне пока что удалось открыть в столь деликатной области, это волнующее и необычное ощущение от хождения без трусов, в одних джинсах, особенно приятного в горячую летнюю пору — собственно, только в эту пору и возможного, ибо ходить без трусов зимой просто холодно.

Недостатков у такого хождения два. Во-первых, оно как бы не отвечает правилам гигиены. Именно «как бы»: это еще вопрос, что чище — часто стираемые джинсы или загаженные трусы, поэтому указанный недостаток чисто психологический. Встречайся я с женщинами в реальности, он бы мог мне навредить. Моя партнерша, узнав, что под джинсами у меня ничего нет, могла бы заключить, что я попросту грязнуля, и из предосторожности, чего доброго, даже отказалась бы от близости — конечно, если она, подобно героине «Истории О.», сама не поступает таким же образом. Однако, я не встречаюсь с реальными женщинами, кроме моей жены, которая хоть и никогда не ходит без трусов, но все же мало-помалу привыкла к этой моей манере (правильней сказать, смирилась с ней); таким образом, первый из описываемых мной недостатков хождения без трусов никакого вреда мне не наносит.

Второй недостаток, конечно же, будет понятен Вам, дорогая, как и любой другой женщине, вынужденной время от времени пользоваться прокладками и тампонами (о которых я хорошо информирован благодаря телевидению) для того, чтобы капли влаги, просочившись насквозь, не заляпали Вашу одежду. Я намеренно употребил слово «влага», как это делает телереклама, но в данном случае это не стыдливый эвфемизм, ибо моча имеет ничуть не меньше шансов просочиться, чем менструальная кровь (даже больше — мне кажется, она менее вязка и, следовательно, легче проникает между волокнами ткани). Вы спросите, почему же не промокать чем-нибудь типа салфетки выход мочеиспускательного канала после каждого его орошения? Возможно, для женщины это решает проблему — я не знаю настолько подробно устройства женского органа; что же касается мужского, то примите к сведению, дорогая, что, хотя мужчина и пытается после акта мочеиспускания стряхнуть с члена последние капли мочи (иногда — себе на штаны, в основном — на ботинки), это вовсе не значит, что несколько капель не задержатся в длинном (надеюсь!) мужском канале, чтобы выкатиться наружу при дальнейших движениях тела. Как Вы понимаете, промоканием мужской проблемы не решить. Результат ясен: несколько капель мочи, оказавшись снаружи, пропитывают близлежащую ткань и, в отсутствие трусов, выступают наружу. На светлых джинсах это очень заметно. Компромиссным решением явились темные джинсы, не очень-то приятные в жару… но разве это неудобство идет в сравнение с постоянным легким трением члена о грубую ткань, с самим сознанием, что между моим членом и окружающим миром — ничего, кроме этого единственного слоя!

Однако, я отвлекся, как и всегда. Рука моя уже давно коснулась крайней плоти, охватила ее, слегка зажала в себе и, как за шкирку, вытянула за нее мой настороженный орган наружу. Сейчас, когда эпистолярная моя мысль догоняет события, он уже слегка набух, располагая к спокойному, удачному акту. Мы уже описывали друг другу различные типы своих мастурбаций, однако я предложил бы счесть ту переписку неким предисловием общего, академического типа. Всякая же конкретная мастурбация, очевидно, должна бы сопровождаться изложением мельчайших деталей и, конечно, сопереживанием другой стороны. Если помните, с месяц назад мы уже касались этой темы. Вы возразили мне. Чтобы получать адекватный ответный импульс — таков был смысл Ваших слов, — чтобы наслаждаться максимально возможным сопереживанием, полагалось бы мастурбировать в прямом смысле on-line, то есть попросту воспользоваться страницей с чатом — благо, теперь таких достаточно.