Юг без признаков севера

День как день. Это что-то да значило. И тут я прочел заголовок:

ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ МИЛТОНА БЕРЛЯ УБИТ УПАВШИМ НА ГОЛОВУ КАМНЕМ

Я не очень понял. Склонился поближе и перечитал. То же самое:

ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ МИЛТОНА БЕРЛЯ УБИТ УПАВШИМ НА ГОЛОВУ КАМНЕМ

Черным по белому, крупным шрифтом, заголовок первой полосы. Изо всех важных вещей, происшедших в мире, для заголовка они выбрали эту.

ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ МИЛТОНА БЕРЛЯ УБИТ УПАВШИМ НА ГОЛОВУ КАМНЕМ

Я перешел улицу, чувствуя себя гораздо лучше, и зашел в винную лавку. Купил две бутылки портвейна и пачку сигарет в кредит. Когда я вернулся, Вики все еще была дома.

— Какой сегодня день? — спросила она.

— Пятница.

— Ладно, — ответила она.

Я налил два полных стакана вина. В маленьком стенном холодильнике оставалось еще немного льда. Кубики плавали в стакане гладко.

— Я не хочу делать тебя несчастным, — сказала Вики.

— Я знаю, что не хочешь.

— Отпей первым.

— Конечно.

— Пока тебя не было, под дверь подсунули записку.

— Ага.

Я отхлебнул, поперхнулся, зажег сигарету, отхлебнул еще раз, потом она протянула мне клочок бумаги. Теплая лос-анжелесская ночь. Пятница. Я прочел записку:

Дорогой мистер Чинаски: У вас есть время до среды, чтобы уплатить за квартиру.

Если не оплатите, вылетите вон. Я знаю про всех тех женщин у вас в комнате. К тому же, вы слишком шумите. И разбили окно. Вы платите за свои привилегии. Или должны платить. Я к вам была слишком добра. А теперь говорю: следующая среда или выметайтесь. Жильцы устали от вашего шума, мата и пения днем и ночью, днем и ночью, я — тоже. Жить здесь, не платя за квартиру, вы не сможете. Не говорите, что я вас не предупреждала.

Я высосал остаток вина, чуть не сблевнул. В Лос-Анжелесе стояла теплая ночь.

— Я устала ебаться с этими придурками, — сказала она.

— Я достану денег, — ответил я.

— Как? Ты ведь ничего не умеешь.

— Я знаю.

— Так как ты собираешься это делать?

— Как-нибудь.

— Последний парень выебал меня три раза. У меня пизда болела.

— Не волнуйся, крошка, я гений. Беда только в том, что этого никто не знает.

— Гений чего?

— Не знаю.

— Мистер Вэн Жопострой!

— Он самый. Кстати, ты знаешь, что двоюродному брату Милтона Берля на голову камень свалился?

— Когда?

— Вчера или сегодня.

— А какой камень?

— Понятия не имею. Наверное, какой-нибудь здоровый камень сливочного цвета.

— Кого это волнует?

— Меня нет. Меня точно не волнует. Вот только…

— Только что?

— Только, мне кажется, из-за этого камня я остался в живых.

— Ты говоришь, как жопа с ручкой.

— Я и есть жопа с ручкой.

Я ухмыльнулся и разлил по стаканам вино.

Все задницы на свете и моя

«ничьи страдания не больше того, что суждено природой.»

— из разговора, подслушанного за игрой в кости

1.

Шел девятый заезд, и лошадь звали Зеленый Сыр. Он опередил на 6, и я вернул 52 за 5, а поскольку все равно ушел далеко вперед, за это надо было выпить.

— Плесни-ка мне зеленого сыру, — сказал я бармену. Его это не смутило. Он знал, что я пью. Я облокачивался на его стойку весь день. Я был под сильной мухой всю ночь до этого, а когда вернулся домой, то, разумеется, надо было усугубить. Я был полон решимости. Во мне плескались скотч, водка, вино и пиво. Около 8 вечера позвонил какой-то гробовщик и сказал, что хотел бы меня видеть.

— Прекрасно, — ответил я, — притащи выпить.

— Ты не возражаешь, если я прихвачу друзей?

— У меня нет друзей.

— Я имею в виду, моих друзей.

— Мне плевать, — ответил ему я.

Я зашел на кухню и налил в стакан на 3/4 скотча. Выпил залпом, как в старые добрые дни. Я, бывало, выхлестывал квинту за полтора-два часа.

— Зеленый сыр, — сказал я кухонным стенам. И открыл высокую банку ледяного пива.

2.

Гробовщик приехал, сел на телефон, и довольно скоро в квартиру входило множество странных людей, и все с собой несли выпивку. Женщин среди них было много, и мне хотелось изнасиловать всех. Я сидел на ковре, ощущал электрический свет, чувствовал, как напитки маршируют сквозь меня, будто на параде, будто идут в атаку на тоску, будто идут в атаку на безумие.

— Мне никогда не придется больше работать! — сказал я им. — Лошадки обо мне позаботятся так, как ни одна блядь НИКОГДА не сможет!

— О, мы это знаем, мистер Чинаски! Мы знаем, что вы — ВЕЛИКИЙ человек!

Это говорил маленький седой ебучка — сидел на кушетке, потирал ладошки и ухмылялся мне мокрыми губешками. Он не шутил. Меня от него тошнило. Я допил то, что оставалось в стакане, нашел где-то еще один и его тоже выпил. Я начал разговаривать с женщинами. Обещал им все мыслимые чары своего могучего хуя. Они смеялись. Я тоже не шутил. Прямо тут. Сейчас же. Я двинулся в направлении женщин. Мужики меня оттащили. Для светского человека я был чересчур щеглом. Если б я не был великим мистером Чинаски, кто-нибудь бы меня точно убил. Как выяснилось впоследствии, я содрал с себя рубаху и предложил выйти со мной на газон любому. Мне повезло. Никому не хотелось толкать меня, когда я стоял на собственных шнурках.

Когда мозги мои прояснились, на часах было 4 утра. Свет горел, а все люди ушли.

Я по-прежнему сидел. Нашел теплое пиво и выпил. Затем лег спать с чувством, знакомым всем пьяницам: что я свалял дурака, ну и черт с ним.

3.

Геморрой меня беспокоил лет 15–20; а помимо него — прободение язвы, плохая печень, чирьи, невроз беспокойства, различные виды умопомешательств, но жизнь продолжалась, и я надеялся только на то, что все не развалится одновременно.

Казалось, что кир почти этого добился. Я чувствовал слабость и у меня кружилась голова, но это обычное дело. Дело было в геморрое. Он ни на что не реагировал:

горячие ванны, мази — ничего не помогало. Внутренности чуть ли не свисали у меня из задницы наподобие собачьего хвоста. Я пошел к врачу. Он просто скользнул по нему взглядом.

— Операция, — сказал он.

— Ладно, — ответил я, — дело только в том, что я трус.

— Я-я, от этоко бутет слошнее.

Вот паршивец фашистский, подумал я.

— Я хочу, штоп фы принимайт этот слапительный фо фторник фечером, а ф 7 утра фставайт, я? и телайт сепе клисма, протолшайт стафит клисма, пока фота не пойтет чистый, я? потом я посмотрет на фас еще рас, ф 10 утра. Ф срету утром.

— Яволь, майн хер, — ответил я.

4.

Дуло клизмы все время выскакивало, вся ванная была мокрой, холодно, у меня болел живот, и я тонул в слизи и дерьме. Вот как наступает конец света — не от атомной бомбы, а в говне говне говне. В том клизменном наборе, что я купил, не было груши, чтобы регулировать поток воды, а пальцы у меня не сгибались, поэтому вода хлестала и внутрь, и наружу полным напором. У меня процедура заняла полтора часа, и к тому времени геморрой принял командование миром на себя. Несколько раз я подумывал о том, чтобы просто все бросить, лечь и умереть. У себя в чулане я обнаружил банку спиртовой настойки скипидара. Очень красивая красно-зеленая банка. «ОСТРОЖНО!» — гласила она, — «при попадании внутрь опасен или смертелен.»

Я действительно был трусом: банку я поставил на место.

5.

Врач положил меня на стол.

— Теперь расслапьте фаш спина, я? расслапьте, расслапьте….

Неожиданно мне в задницу он всадил какую-то клинообразную коробку и стал разматывать свою змею, которая вползала мне в кишки, ища преграды, рака ища.

— Ха! Тепер немноко больн, найн? Тышите клупше, как сопака, ну, хахахахахаааа!

— Еб твою мать, ублюдок!

— Што?

— Блядь, блядь, блядь! Говночист! Ты, свинья, садюга… Ты Жанну на костре сжег, ты гвозди в ладони Христу забивал, ты голосовал за войну, ты голосовал за Голдуотера, ты голосовал за Никсона… Срать твою мать! Что ты со мной ДЕЛАЕШЬ?

— Скоро фсе сакончится. Фы хорошо переносийт осмотр. Скоро фы станет дас пациент.