Компания

– Меня волнует не столько исполнение, сколько стратегия, – произносит Блейк, дав всем насладиться анекдотом. – Администрация знает, что делает, но вряд ли задумывается зачем. По сути, они просто ухватились за шанс произвести реорганизацию.

Клаусман, вздохнув, опять поворачивается к монитору.

– Да, верно. Ева?

– Ну что ж… это архетип систем с дрейфующей целью. Та же проблема, которую мы всегда имеем с администрацией.

– Джонс, – рявкает через плечо Клаусман, – понимаешь, о чем она говорит?

– Догадываюсь.

– Послушаем.

– Плюсы работы в администрации – высокий статус и высокий оклад. Минусы – недостаток свободного времени и повышенный стресс. Отсюда следует, что большинство администраторов – это люди, наиболее заинтересованные в деньгах и статусе и наименее нуждающиеся в общении с семьей и друзьями.

– Не слишком сочувственный отзыв, мистер Джонс, – усмехается Клаусман, – но суть ты, в общем, ухватил правильно.

– К увольняемым служащим мы тоже относимся не слишком сочувственно. Этим мы, по-моему, и занимаемся в данный момент.

Клаусман, Ева и Блейк поворачиваются к Джонсу.

– В чем-то он прав, – нарушает неловкое молчание Ева. – Для нас администрация ничем не отличается от любого другого отдела. Я знаю, мы все чувствуем, что как-то связаны с ними – а Блейк вообще там работает, – но мы не должны отождествлять себя с кем бы то ни было. Мы беспристрастные исследователи, и точка.

– Верно. Верно, – медленно кивает Клаусман. – Оба вы честно смотрите на вещи. Прошу всех отметить, какие свежие перспективы открывает правильно приложенная коллективная мысль.

Он снова возвращается к монитору. Блейк и Ева делают то же самое. Все вокруг принимают задумчивый вид. Джонс тоже размышляет, но не об администрации. С чего это вдруг Ева за него заступилась?

У Фредди, пришедшего к восьми тридцати, чуть сердце не останавливается. В вестибюле толчется масса народу, на улице, что еще хуже, тоже скапливается толпа, и охранники то и дело выпроваживают кого-то отсюда туда. Все ясно. «Зефир» укрупнился.

Фредди пробирается к контролю. Десятки служащих идут туда же, и он попадает в толкучку разгоряченных тел. Ухитрившись положить руку на гладкую поверхность стола, он держится что есть силы.

Охрана, сгруппировавшаяся вокруг стола, смотрит на толпу с молчаливой враждебностью. «Не знаю, уволен ли ты, – читает Фредди во взгляде того, что поближе, – но меня бы это не удивило». Фредди в ужасе. Слева от него дрожит крупной дрожью тоненькая недавняя выпускница, справа потеет немолодой мужичок в комбинезоне. Один за другим все подходят к Гретель – Евы нет, что само по себе тревожно, – и им сообщают, что они больше здесь не работают. Увольнения происходят без перерыва, и при каждом дурном известии толпа испускает стон, как один большой зверь. Очередь Фредди близится, и он еле терпит. Очень хочется удрать еще до того, как тебя выгонят.

Гретель переводит взгляд на него, и Фредди получает удар, заметив жалость в ее глазах. Участие на этой скотобойне так неуместно, что лишает его всякого мужества. Он с хлюпаньем втягивает в себя воздух. Хорошо, что Ева не видит этого.

– Ваш отдел?

– Продажа тренингов.

– Продажа тренингов… – Гретель листает свои бумаги, – влилась в обслуживание персонала. Новый отдел находится на одиннадцатом этаже. Весь штат отдела продаж сохранен полностью.

В глазах у Фредди мутится, пальцы цепляются за стол. Спасен! Спасен! Толпа дружно ахает, Фредди испускает радостный вопль. Ему хочется поцеловать Гретель. Перецеловать всю охрану. Его душит смех.

– Маркетинг, – выдыхает тоненькая выпускница, и Гретель ведет пальцем вниз по странице.

Фредди, придя в себя, начинает работать локтями, но все-таки успевает услышать ее ответ, полный трепетного участия.

Через час «Альфе» становится скучно. Внимание рассеивается. Агенты обсуждают другие проекты, достоинства «BMW-Х5» и обалденную глазную повязку Блейка – где он, интересно, такую достал? Джонс берет свой кейс, идет к выходу.

– Ты куда, Джонс? – окликает его Клаусман.

– На работу, – не останавливаясь, бросает он.

Ева перехватывает его у лифтов. Она стоит, склонив голову набок, свесив волосы на плечо.

– Может, поговорим?

Он пожимает плечами.

– Я уж думала, ты не придешь сегодня. Ни на одно мое сообщение не ответил. – Он молчит, и она продолжает: – Вообще-то я тебя не виню. Тогда в пятницу я перегнула, это факт.

Он смотрит на нее.

– Все время забываю, что ты новенький. Хочу, чтобы ты воспринял слишком много и слишком быстро. У нас жесткий бизнес, по-настоящему жесткий, ну и хочется, чтобы ты преуспел. Здесь у тебя такие возможности, жаль будет, если ты их лишишься. Но в пятницу я вела себя неправильно. Обозлилась, ну и… короче, я не хотела.

Ее искренность обезоруживает. Съезжая сегодня утром на подземную стоянку, Джонс вцепился в руль так, точно хотел его придушить. Весь уик-энд он барахтался в омуте злости на Еву, на «Альфу», на бизнес как таковой – и решил, что если он не в силах переделать «Альфу», то уж ненавидеть ее ему никто запретить не может. Не слишком конструктивное решение, надо сказать, но все же решение, позволяющее наметить какой-то дальнейший путь. Теперь даже оно под угрозой: когда Ева смотрит на него своими большими глазами, такими серьезными и такими сексуальными, трудно видеть в ней воплощение корпоративного бессердечия.

– Ты говорила правду, только и всего. Наверное, мне надо было ее услышать.

Ева кладет руку ему на плечо.

– Ты так сочувствуешь простым людям. Мы в «Альфе» к этому не привыкли. В нашей деятельности сочувствие не очень-то помогает. Но я не должна была говорить, что это неправильно. Теперь я понимаю, что как раз способность глубоко чувствовать и делает тебя таким необычным. И не хочу, чтобы ты ее потерял.

Джонс не находит слов.

– Ты только никому из «Альфы» не рассказывай про этот наш разговор. Это наш маленький секрет. – Она улыбается, будто пошутила, но в ее глазах ни намека на юмор. – Договорились?

Из мониторного выходит еще один агент, Том Мандрейк. Насвистывая, он направляется к ним. Ева убирает руку, отступает назад.

– Это платье я, кстати, купила, думая о тебе. Нравится?

– Умм… Да. Очень.

Она снова улыбается – теперь уже весело – и делает легкий книксен.

– Если честно, я купила его месяц назад, но в первый раз надела сегодня.

Том останавливается рядом.

– А есть у тебя такие, которые ты ни разу не надевала?

– Еще бы. Уйма. – Приходит лифт, и она успевает сказать Джонсу: – После еще поговорим, ладно?

Элизабет поднимается в свой новый дом, на одиннадцатый этаж, с некоторой опаской – но это, конечно же, точная копия четырнадцатого. Ковер режет глаз тем же оранжем. На матовой стеклянной двери написано не ПРОДАЖА ТРЕНИНГОВ, а ОБСЛУЖИВАНИЕ ПЕРСОНАЛА, но шрифт точно такой же. Лампы дневного света такие же дешевые, и одна, хотя и в другом месте, все так же мигает. Слева туалет, прямо кабинет менеджера и комната для совещаний (с закрытыми жалюзи стеклянными стенками), между ними и ею разгороженное пространство.

Вот наконец хоть одно капитальное отличие: здесь нет Берлинской стены. Две дюжины клетушек жмутся одна к другой, словно Восточный и Западный Берлин принесли потомство. Никакого смысла в их расположении не видно – стало быть, рассаживаться надо самим, и захват земель налицо. Зря она не пришла на час раньше, теперь ей светит сидеть рядом с ксероксом.

Но сначала она должна уладить одно личное дело. Она входит в туалет, неотличимый от туалета четырнадцатого этажа – черная с оранжевым плитка и лужицы воды вокруг раковин. Улыбается незнакомой женщине, закрывает за собой дверь кабинки. Садится на крышку, достает пилочку, начинает подравнивать ногти. Сначала на левой руке, после на правой. Оценивает результат и тут замечает нечто важное: ее не тошнит.