In сайт / Out сайт, или Любовь из интернета

— Да подавитесь вы своей бейсболкой! — И парень в сердцах бросил ее на землю.

— Ладно, ошибка вышла, извини, брат! — сказал Никита и протянул ему руку.

Парень не ответил, махнул рукой, выплюнул песок и устало полез наверх. За ним понуро поднялись Никита с Сашей. Все трое сели на краю ямы.

— Закуришь? — сказал Никита.

— Да пошел ты!

— Не обижайся! — Никита протянул ему зажженную сигарету.

— Отвали от меня, псих!

— Я тебя про друга спрашиваю, а ты мне про какие-то тетрадки…

— Издеваешься еще…

— Да нет, сочувствую.

— Меня черные археологи уже раз избили… А теперь вы… И кто этот чертов Пол?

— Да ирландец один. Ее жених.

Парень нехотя взял сигарету, глубоко затянулся:

— Ну вы и психи!

— А что это за дурацкие тетрадки? — вяло спросила Саша.

— Волошинцы, говорят, приносили жертвы богам. Девушки бросали всякие там кольца, бусы. А сам Волошин взял и швырнул с горы тетради стихов…

— Кто из нас псих, еще надо разобраться! — ухмыльнулся Никита.

— Да отвалите от меня! Я пошел копать… Кстати, сигарет еще оставьте. Мои-то раздавили, вандалы…

Ребята отсыпали парню сигарет и уныло побрели обратно.

— Удачи тебе! — обернувшись, крикнула Саша.

— Идите в жопу и там умрите! — бодро ответил голос из ямы.

— Готовь свой распрекрасный лобик для щелбанов, — сказал Никита, когда они вернулись в лагерь.

— Только осторожно, у меня там мозг!

На пляже кто-то бренчал на гитаре.

— Потанцуем?

— Чего это я с тобой буду танцевать? Бей свои щелбаны!

— Вместо щелбанов.

Саша засмеялась:

— Если вместо — я согласна.

Они подошли поближе к ребятам с гитарами и стали танцевать. Никита прикасался щекой к Сашиным волосам и с наслаждением вдыхал их морской запах. Потом они сидели на берегу и пускали в багровую полоску на горизонте дым сигарет.

Музыканты об ирландце ничего не слышали, зато оказались большими весельчаками. Они разделись и побежали купаться, а когда выскочили из воды, сложили в кучу гитары и стали водить вокруг них хоровод и орать во все горло:

— Ма-ма, ма-ма, что я буду делать, у ме-ня нет зимнего пальта!

— Какой ваш домен? — закричал один из них, лысенький, с бородкой и прозрачными голубыми глазами.

— Точка ру, — сказал Никита.

— Ненавижу этот домен, — засмеялся парень. — Чуваки, наша палатка сверху, зеленая такая, если будет скучно, заходите вечером пить глинтвейн.

— Хорошо, придем, — пообещал Никита.

У лагеря их нетерпеливо поджидал Скелетон. Наутро он должен был уезжать. Лицо его выражало озабоченность, между бровей залегли складки. Скелетон взял из пакета Никиты ракушки, пообещав, что раскроет, посмотрит и вернет, закинул маску на спину и вприпрыжку побежал к себе.

— Как он трогательно верит, что найдет свою жемчужину! — сказала Саша.

— Не говори!

Уже поздно вечером, когда Никита разогревал похлебку, из города наконец явились Дива с Юрой.

— Что-то вы припозднились, сколько можно мороженое есть! — сказал, размешивая варево в котле, Никита.

Дива ответила ему самой загадочной и обаятельной женской улыбкой из тех, какие он видел за всю свою жизнь. Никита даже ложку уронил.

А Дива, не промолвив ни слова, поманила к себе Юру, и они, положив у палатки пакет с продуктами, снова ушли.

— Что это с ними? — сказала Саша.

— Может, ему удалось протоптать тропинку к ее сердцу?

— Да ну!

— С помощью нескольких убойных научных терминов.

— Не иронизируй над Юриком, он хороший.

— Да я в него почти влюбился!

Саша ничего не ответила, она стояла, уперев руки в боки.

— Так, ты хочешь сказать, что они ушли обниматься-целоваться?

— Люди иногда это делают, — сказал Никита. — Коврик бы захватили.

— А зачем они взяли нож? Единственный…

— У настоящего пацана всегда должен быть нож.

— Странно, странно, — сказала Саша. — Дива и Юра…

Дива с Юрой вернулись в лагерь через час. Они выглядели счастливыми, как школьники на выпускном балу. Тогда вся четверка отправилась к новым друзьям, музыкантам из Донецка, прихватив с собой пермских молодоженов, вина со слойками и пенки, чтобы было на чем сидеть.

Еще через час у костра нарисовались три барышни. Лиц поначалу никто не разглядел, да особенно никто и не вглядывался. Они пришли из ночи, с гитарой. И вдруг запели так, что к скромному костру потянулись все, кто был поблизости. А когда в бархатной тьме раздалась песня «Ходят кони над рекою», разложенная на три голоса и звучавшая удивительно чисто и печально, некоторые из слушателей украдкой смахнули нечаянную слезу.

Девушки оказались из питерской консерватории, где они учились на дирижеров хора. Потом пришел Митяй, принес травы:

— Будете?

— Э, нет! — решительно сказал Никита. — Больше никакой ганжи.

Он разлил всем чаю и достал купленные в городе слойки, украдкой поглядывая на Сашу. Ему все нравилось в ней: как она смеялась, как болтала с донецкими, курила, пила чай, поднося горячую чашку к губам и морщась, опять смеялась, болтала, снова пила чай, смеялась, морщилась… На ней была широкая рубаха с большим вырезом и длиннющая юбка. Когда она наклонялась над костром, чтобы прикурить сигарету от тлеющей веточки, видны были ее небольшие грудки. Разгорающийся время от времени костер позволял ему на какие-то секунды разглядеть выражение ее лица.

«Всего две или три вещи, которые я знаю о ней, — подумал Никита. — Ее зовут Саша, у нее вздернутый носик… Она из Нижнего, хочет учиться на художника, но не смогла с первого захода поступить… С ней легко, она отличная девчонка…»

После хористок гитару взял Митяй. Хриплым пиратским голосом он запел «Крейсер «Аврора». На нем были грязные желтые шорты и зеленая расстегнутая рубаха. Саша начала раскачиваться. Видно было, что она не помнила слов, но ей хотелось петь, и губы ее беззвучно открывались навстречу мелодии. «Или как прежде в черных бушлатах угрюмо шагают твои патрули», — пел, привирая, Митяй. Его светлые, до плеч, волосы как у Курта Кобейна насквозь просвечивались костром. Глаза были полны печали, а губы улыбались. Сначала он пел тихо и медленно, но второй куплет уже голосил во всю мощь своих связок, запрокинув голову и закрыв глаза:

Он на секунду прикрыл струны рукой, заставив их замолчать, а потом с новой силой безжалостно по ним ударил:

На последних аккордах песни голос его треснул. Завершающие слова:

— он буквально прошептал. В мертвой тишине. Даже прибой ненадолго затаился, словно дослушивая песню. Казалось, Митяй со своим свистящим, сломанным голосом силился поведать собравшейся вокруг него горстке людей нечто важное. Он как будто постигал какую-то тайну. И все они, сидевшие у костра, благодаря ему были к ней причастны. Митяй положил гитару, чтобы прислушаться к своим новым мыслям.

— Как можно петь песни совков? — сказал вдруг в тишине какой-то белобрысый, появившийся неизвестно откуда.

— Кретин! — бросил ему кто-то, и белобрысый тихо исчез за спинами слушателей. Митяй не обратил ни малейшего внимания на эти слова. Он почти плакал.

Кто знает, может быть, он вспоминал свое детство, вкус мороженого в вафельном стаканчике, запах политого водой асфальта, маму, идущую по улице в простеньком платье с тяжелыми сумками, или военную форму деда с кортиком и орденскими планками. Кто знает. А может, он был просто сентиментальным алкоголиком, настолько растравившим свой больной мозг, что готов был заплакать после первой кружки пива просто от жалости к себе.