Отпечатки

Встревоженное лицо хвостатой девицы моментально раз гладилось от облегчения при виде Джуди (так что да, подумал Джейми: она была взвинчена до того).

— А, это ты, Джуди? — привет, детка: как дела? Как вы, ребята? Тедди?

И пока Джейми покорно и безошибочно отмечал ее гнусавый американский акцент (Джейми он скорее нравился), девица вновь извлекла на свет божий маленький красный телефон, который инстинктивно спрятала в ладони.

— Мобильники что, тоже запрещены? — спросил Джейми как можно любезнее (опять новые люди: как много людей — у меня от них голова кружится).

Джуди сморщила нос и прищурилась: словно голос был отдан и сейчас находился в полном равновесии, оставляя Джуди балансировать на самой грани в ожидании решения, по какую сторону плюхнуться.

— Мобильники, по правде говоря, это как бы ни то ни се… — медленно вынесла вердикт она. — Правда, Кимми? Ладно, смотрите все — это Джейми. Наш новенький. Кимми — и Дороти… — Вторая девица поспешно и, кажется, неохотно явилась в поле зрения. — И, конечно, нельзя забывать о маленькой Мэри-Энн, правда? Мэри-Энн — поздоровайся с Джейми.

Маленькая девочка давно уже на него таращилась, Джейми ощущал это всей шкурой. Миленькая крошка; но лучше бы смотрела куда-нибудь в другую сторону. (о боже правый, мне нужна сигарета…)

— У тебя, — пропищала Мэри-Энн, — есть дети, Джейми? С которыми можно играть?

Джейми глупо улыбнулся, тыльной стороной ладони отер нижнюю губу, пошаркал ногами и чуточку покраснел — в общем, проделал весь стандартный набор реакций на вполне разумный вопрос, заданный ребенком с распахнутыми глазами.

— Ну, э — нет, вообще-то нет. Нет. Боюсь, что нет. Ну то есть, на самом деле есть, да, — маленький мальчик. Мэри-Энн. Его зовут Бенни, да. Но его нет, гм, — как бы нету здесь. Так что нет.

Мэри-Энн закрыла глаза и весьма глубокомысленно кивнула, будто ничего другого и не ожидала.

— Понятно, — сказала она. — Еще одна разбитая семья.

— Ради бога, Мэри-Энн! — фальшиво выбранила ее Дороти. — Не слушай ее, гм, — Джейми, да?

А затем все лицо ее внезапно обрушилось внутрь себя — глаза исчезли, щеки сморщились. И когда рука Кимми быстро и инстинктивно упала Дороти на плечи и будто начала втирать в них столь необходимое утешение, Джуди в тот же миг шагнула вперед, как бы заслоняя, принимая, если нужно, пулю на себя.

— Ой, Дороти… ой, Дороти… — нежно заворковала она. — Не надо расстраиваться. Пожалуйста. Тише. Все хорошо. Понимаешь? Все хорошо…

— Пошли, До, — сказала Кимми бодрее. — Все, мы отчалили, ребята. Да, насчет мобильников, Джейми. Джуди права — они не то чтобы совсем под, ну ты понимаешь — Зэ, А, Пэ, Эр, Е, Тэ, О, Эм, да? Просто, ну — не стоит ими пользоваться, если Лукас где-то рядом. Вот, по-моему, и все. Не то чтобы он, ну — понимаешь, сделал что-нибудь или, понимаешь, — что-нибудь сказал… просто… ну, вроде как, ты просто знаешь, что ему нравится, а что нет, да, и, ну — он последний парень на земле, которого захочешь расстраивать, правильно?

И в ответ Джуди, Тедди и Джейми торжественно и в унисон кивнули. Мэри-Энн все еще смотрела Джейми в лицо — прямо, однако совершенно равнодушно — а Дороти (которая ей, значит, кто — мать, что ли? На то похоже, ага) почти пришла в себя, яростно кусая губы и пальцами осторожно надавливая по очереди на веки.

— Извини… — прошептала она. — Просто иногда — она такое выдает… Господи, мне и так тяжело…

— Эй, До, — мы уходим. Увидимся за ужином, ребята. Приятно было познакомиться, Джейми. Чувствуй себя как дома.

И Джейми признал, что ему немало полегчало, когда эта троица отбыла: Кимми теперь держала Дороти за плечи и направляла ее, словно та заблудилась или ослепла, — а маленькая Мэри-Энн крайне благородно прикрывала тыл и замыкала шествие с видом человека, чья почетная обязанность — поддерживать сверкающий шлейф в поистине королевской процессии.

— О, привет, ребята! — практически заорала Кимми и впорхнула в широко открытые двери их огромных апартаментов. — Как раз пыталась до вас дозвониться. Я думала, вы уже ушли. Эй, Мэри-Энн, — не хочешь приготовить нам кофе? Нормально? До — ты приляжешь или как?

— Мы уже уходим, — улыбнулась маленькая, убийственно хорошенькая японка, а Дороти покачала головой и не сдвинулась с места. — Куб вон там сбоку, Кимми, и три картины уже закончены. Остальные — на следующей неделе. Пока, Кимми. Пока, Дороти. Пойдем, Ларри, — шевелись.

Высокий и очень худой молодой человек, сидевший на полу, с наслаждением расплел скрещенные ноги и мало-помалу, хрустя суставами, вернулся в перпендикулярное положение; угловатость его движений напомнила Кимми старую складную плотницкую линейку из дерева и меди, пару которых она когда-то вставила в рамку и продала за пять тысяч долларов как часть одной из случайных серий концептуальных произведений.

— О, супер — просто супер, Лин. Я срочно простимулирую галерею. Кофе, значит, не будете? Ну ладно. Увидимся во вторник, да?

— Ага, во вторник. Около десяти, пойдет?

— Отлично. Супер. И да — спасибо, Ларри, ага? — сказала Кимми, выпроваживая их и не сводя заинтересованного глаза с бесконечно забавного зрелища — аккуратного, но довольно плоского задика Лин, ходившего вверх-вниз ходуном под плотно облегающими, тесными, черными как ночь лакированными джинсами — которые, как Кимми как-то раз клялась Дороти, Ларри наверняка ежеутренне зашивает на Лин, пока та затаивает дыхание (или, может, я не знаю — она их просто никогда не снимает). Лин, разумеется, семенит — характерно, как все японки: на вид ей как будто больно, да? Как будто долго-долго скакала на ком-то диком, а он брыкался.

— Пошли, До, — сказала Кимми, потянув на себя дверь, но до конца не закрыв. — Садись рядом и остынь, хорошо? Я разожгу огонь, так будет лучше. — А потом добавила громче, чтоб ее расслышали поодаль: — Эй, Мэри-Энн, моя сладкая булочка, — как там дела с кофе?

— Прости за то, что я устроила… — жалобно произнесла Дороти, утонув в глубоком и очень длинном диване, обитом кремовым ситцем, — который столь многими вечерами сжимал в объятиях всех троих, а иногда еще Майка и Уну.

Кимми сидела на корточках и свертывала в трубочки страницы, выдранные из старых глянцевых журналов — а может, и из новых, мне лень проверять, да и какая, нафиг, разница? А сейчас она расторопно бросала их в пасть здоровенной черной чугунной пузатой печки, квадратной, ухмыляющейся на своих больших, толстых, широко расставленных львиных лапах.

— Эй, До, — это же я, не забыла? Вообще не нужно извиняться.

— Ну… просто я в таких ситуациях всегда чувствую себя — уууу… непроходимой идиоткой. Особенно с незнакомцами. Я когда-нибудь — а? Кимми? Как по-твоему, я когда-нибудь перестану думать об этом негодяе? Вот было бы здорово — просто не описать, как здорово, если б можно было просто влезть себе в голову и выкинуть из нее всю боль, и беспокойство, и обиду, и, ох — боль… и сложить их куда-нибудь подальше, в коробку, например, а потом, блин, спокойно себе жить дальше. Потому что жизнь хороша, да, — я это знаю, не надо мне говорить. Если бы не он. Просто это так тяжело — тащить это все. Если он — если он ушел, то почему он тогда не может просто уйти?

— Я тебе говорила, До: пусть это тебя не волнует. Ну просто — он этого не стоит. И кстати — кто из них стоит?

Дороти вроде как засмеялась (и вроде как храбро), рассеянно щупая уголок одной из трех новых картин на столе.

— Куб хорош, — сказала она, бросив взгляд на оранжевую перспексовую коробку, набитую до краев туго закрученными перьями. — Они куриные, перья?

— Без понятия, — ответила Кимми. — По-моему, она говорила, что гусиные. Я не спрашивала.

— Она ужасно хорошенькая, Лин, правда? — легкомысленно спросила Дороти. — Мне всегда так казалось.