Конец вечного безмолвия

Теневиль молчал, он понимал, что вопрос обращен не к нему, а, беседуя с ним, Армагиргин как бы вслух рассуждает сам с собой.

Многие пастухи, что ехали вместе с Армагир-гином, впервые видели тангитанское стойбище Ново-Мариинск и высоченные мачты анадырской радиостанции.

Оленье стадо погнали вверх по замерзшей реке Казачке, в обход Ново-Мариинска, чтобы не раздражать тамошних собак. Яранги поставили также на берегу этой речки, у подножия горы Святого Дионисия.

Поставили яранги, разожгли в жилищах костры я принялись за еду: если кому нужно, придут из Ново-Мариинска, а самим торопиться некуда, надо передохнуть после долгой дороги.

Теневилю хотелось поскорее увидеться с Тымнэро, но старик держал себя так, словно прибыл он не в центр Чукотского уезда, а на берег безлюдной, безымянной тундровой реки.

За вечерней трапезой в чоттагине старик как обычно пустился в воспоминания.

С отдаленных стойбищ собирались здесь чукчи, эскимосы, коряки, ламуты и копьями били плывущих оленей. Зверя было столько, что кровью окрашивалась вода на протяжении долгого течения. Куда подевались те дикие олени — никто того не знает. Иногда попадаются в тундре, уводят из стада домашних, но в таком числе, как в древности, их больше нет.

За стенами яранги послышался собачий лай.

— Ну, вот и первый гость, — спокойно произнес Армагиргин и поднялся.

Следом за ним из яранги вышел Теневиль.

На упряжке к яранге подъехал одетый по-чукотски чуванец и вместе с ним незнакомый тангитан.

— Амын еттык! — приветствовал прибывших Армагиргин.

— Ии, — по-чукотски ответил чуванец. — Я здешний житель, анадырец Миша Куркутскнй, а этот человек — тангитанский начальник Желтухин. Он нынче верховная власть в Анадыре. Спрашивает тангитан — по какой надобности и надолго ли прибыли в Ново-Мариинск?

— Скажи ему, — Армагиргин небрежно кивнул в сторону Желтухина, — что прибыли мы по своей надобности на свою исконную чукотскую землю и по старинному обычаю об этом никого не спрашиваем.

Смущаясь и запинаясь, Куркутский все же перевел слова Армагиргина, и тангитан как-то странно заморгал.

— Приехали мы во Въэн, — наставительно продолжал Армагиргин, называя Ново-Мариинск по-чукотски, — чтобы узнать, что же произошло и как нам дальше жить. Все же мы считаем себя подданными российского государства, о котором говорят теперь разное…

Услышав это, Желтухин с облегченней вздохнул и с готовностью сказал:

— В России произошел государственный переворот. Власть перешла к Временному правительству. Для сохранения спокойствия и осуществления государственной власти в Ново-Маршнкже вместо начальника уезда, представляющего власть губернатора, избран Комитет общественного спасения, который я имею честь возглавлять.

Куркутский переводил и дивился словам, которые произносил Желтухин. Ой уже слышал о какой-то новой телеграмме, пришедшей в Ново-Мариинск. Она хранилась в особом же-гезном ящике, ключи от которого были постоянно у Желтухина.

— Надеюсь, граждане оленеводы поняли сказанное? — обратился Желтухин к Армагвргину,

— То, что ты сказал, — учтиво произнес в ответ Армагиргин, — то мы поняли.

Он долго смотрел вслед удалявшейся нарте.

— Надо навестить наших земляков, — сказал Армагиргин Теневилю. — Слышал, что тут твои родичи живут. Съезди к ним, угости их свежим оленьим мясом, одари шкурами. Будь щедр, как это водится среди нашего народа.

Сам Армагиргин в Ново-Мариинск не поехал, но утром, когда рассвело, проследил, чтобы на нарту Теневиля положили свежеободранную оленью тушу, пыжики, шкурки неблюя, немного пушнины для торга с тангитанскими купцами.

— Ты поживи у родичей, — наставлял Армагиргин Теневиля, — погляди, каково им там, послушай их речи. Сходи к чуванцам. Отдай шкуру Ване Куркутсщрму. Скажи — от меня. Пыжик на малахай передай Анемподисту Парфентьеву.

В Ново-Мариинск ехали на двух нартах.

Олени чуяли собак и неохотно шли вперед. На подходе к крайним домам отпрягли оленей, и второй каюр умчался на них в стойбище, оставив с грузом одного Теневиля.

Теневиль держал путь прямо на ярангу Тым-нэро, стоявшую поодаль.

Однако некоторое расстояние все же пришлось пройти мимо деревянных домов Ново-Мариинска. Анадырские хозяева выходили и с любопытством разглядывали оленевода. Иные окликали, здороваясь:

— Етти!

— Какомэй!

Высоченный тангитан Волтер, которого раньше Теневиль видел вместе с Кашириным, кинулся к нему, схватил правую руку" и стал сжимать и трясти, словно намереваясь что-то выжать или вытряхнуть из рукава кухлянки. Пастух не сразу сообразил, что именно таким образом и здороваются тангитаны и для них схватить за руку лучшего друга и жать и трясти — самое сердечное и радостное выражение приветствия.

— Здравствуй, друг… Очень рад тебя видеть… Глэд ту си ю! Вери мач!

Теневиль отнял руку и показал смятой рукавицей вперед.

— Тымнэро! — громко сказал он.

Возле одного из домиков его остановил знакомый голос:

— Теневиль! Етти, кыкэ!

Теневиль сразу и не узнал Милюнэ. Прав был Армагиргин — мало того что Милюнэ стала танги-танской женщиной, она, видать, не последняя тут.

Если бы не она сама окликнула его, так бы и прошел мимо Теневиль.

— Какомэй! — только и мог произнести Теневиль, остановившись в изумлении перед девушкой.

Одета она в матерчатое, теплое, опушенное рыжей лисой. На голове цветастый платок. На ногах тангитанская обувь — валенки. Словом, вся она с ног до головы настоящая тангитанка, и только чукотская речь выдавала ее.

— Маша! Маша!! — послышалось из дома, и на крыльцо вышла русская женщина. Хоть дородством она и превосходила Милюнэ, но казалась рядом старой и некрасивой.

Потом на крыльцо вышел другой тангитан, с которым у Теневиля в прошлый приезд была торговля.

— Етти, — сказал торговец по-чукотски, однако протягивать руку не стал, а так стоял поодаль, разглядывая оленевода.

Решительно натянув на себя упряжь я бросив на ходу: "Я поехал, к Тымнэро", — зашагал вперед.

— Я приду вечером! — крикнула вслед Милюнэ.

Тымнэро встретил Теневиля радостно:

— Бтти! А я уже собрался ехать к вам в стойбище.

В этих простых словах, в широкой улыбке чувствовалась искренняя радость, от которой на душе сразу же становилось тепло.

Теневиль подтащил нарту ближе к порогу.

Тынатваль помогла внести в чоттагин оленью тушу, связки шкур. Потом мужчины убрали на подставку нарту и только после этого вошли в чоттагин, где уже пылал костер и Тынатваль варила в большом котле свежее оленье мясо.

— Я рад тебя видеть, — повторил Теневиль. — Надеюсь, у тебя дома все хорошо?

— Сынок ушел сквозь облака, — спокойно произнес Тымнэро.

— Легкая была дорога? — учтиво спросил Теневиль.

— Ясный день был. Правда, с утра было пасмурно, но потом прояснилось.

Он вытащил из засаленного кисета кусочек табачного корня и принялся мелко нарезать на краю дощечки.

Теневиль с готовностью подставил свою трубку.

— Хорош все же русский табак, — сказал он. — Настоящий табачный дух и крепость в нем.

— Однако русского табака осталось совсем мало, — сказал Тымнэро. — "Нынче совсем не было русского товара — все американское. И табака в жестяных банках — полно. Вон, гляди!

Тымнэро подал плоскую жестяную баночку американского табака.

— И сахар тоже американский, — продолжал Тымнэро. — С виду такой же, но слабый на зуб и тает быстро.

Мужчины покурили, потом плотно поели, ловко орудуя ножами, и так очистили кости, что собакам осталось только разгрызть их.

За чаепитием пошел разговор.

— Армагиргин хочет знать, что же случилось с тангитанами, — сказал Теневиль. — В душе не верит, что скинули Солнечного владыку.

— Говорят такое, — кивнул Тымнэро. — Куркутский рассказывал, ссорятся тангитаны, особенно когда начинают заседать.

— А случилась ли какая перемена в самой жизни? — спросил Теневиль.

— Да все осталось как было! — сердито ответил Тымнэро. — Своими глазами не видишь!