Низший пилотаж

и.

– Подержи… – Попросил Джеф Мульку. Та с готовностью обхватила его бицепс обеими руками. Джеф не стал садиться и долго готовиться. Он чуть ли не с размаху всадил иглу и сразу же начал жать на поршень, вдавливая в себя наркотик.

Закончив, он отдал шприц Нефедычу и сполз по стенке.

– С ними все в порядке? – Спросить, кроме переминающейся с ноги на ногу Мульки, было уже некого.

– Ага… Приходуются.

После этого она на меня посмотрела. И я понял, что она ни за какие коврижки не уступит мне свою очередь. Я буду последним. Странно, оказывается, я еще лелеял какие-то надежды…

Пока Мулька колола Нефедыча, очухался Радедорм. Я тут же пристал к нему:

– Что, от этого так сознание теряют?

– Не-е… Это приход. Его надо чувствовать…

Да, – Вдруг переменил он тему, – Ты до сих пор хочешь сесть на иглу?

Я кивнул, понимая, что это «сесть на иглу» должно означать приобщение к клану потребителей наркотиков.

– Что ж, запомни этот день! Сегодня ты впервые ширнешься. Ширяние – это не простое баловство, это погружение в неизведанные глубины твоей психики, это путешествие в мир, в котором ты никогда еще не бывал, мир удивительный и странный, не похожий ни на что виденное тобою раньше. Ширка – это философский процесс. С каждой последующей вмазкой ты будешь все сильнее погружаться в эту философию, постигать ее и, вместе с ней постигать и себя…

– Потише вещай. Болтушка напала? – Прошипел с пола Джеф.

– Приходуйся, давай. – Добродушно проворчал Радедорм и продолжил, но уже значительно тише:

– Это путь, с которого уже нет возврата. Но не бойся, используй свой шанс, чтобы изменить себя и стать выше недоебаной толпы ебучих урелов, не знающих кайфа вмазки. Ты будешь выше пидорасов-совков, ты будешь ссать и срать им на лысины, пролетая над их безмозглыми бошками. Ты будешь ебать всех самых красивых баб и никто тебе в этом не помешает. Ты будешь свободен от условностей и хуиных комплексов, которыми напичкал тебя красножопый совок, который только и стоит того, чтобы засандалить ему километровым хуилой, чтоб разорвать к ебеням все его задроченные кишки и чтоб издох он в страшных муках не в силах отсосать сам себе!…

Слова пролетали мимо меня, почти не затрагивая сознание. Заботило меня одно: Мулька лежала уколотая, а Джеф набирал в шприц, уже ширнувший четверых сегодня (а за все время его жизни?…), остатки мульки. Сколько их? Сколько мне достанется? И достанется ли вообще?

Но Джеф закончил процедуру выбирания и улыбнулся. Он улыбнулся мне:

– Готов?

В горле стало неудобно, словно мне вставили, без на то моего согласия, чужой протез. Горький и скребущий.

Я судорожно кивнул, рукав и так у меня был закатан выше локтя.

– Может сядешь?

Сказать, что я сел, значит соврать. Я бухнулся на холодные жесткие ступени и протянул руку.

– Поставь локоть на колено. – Приказал Джеф. Пришлось повиноваться.

– Нефедыч, перетяни ему.

И Нефедыч обхватил своими лапами мою несчастную руку.

– Не смотри, если страшно, – Разродился советом