Хуже некуда

А между тем разрыв составил уже четыре минуты сорок три секунды, и те, кто ехал впереди, принялись понемногу наращивать темп. И тут случилось маленькое происшествие. Мадригал де лос Торрес, скользкий типчик с жирными губами, так же сильно презираемый всеми за спесь, как его знаменитый отец был любим за самозабвенную целеустремленность, при попытке поглядеться в витрину деревенского магазина и поправить блестящую черную mata de pelo [18] коснулся чужого колеса.

Никто из седла не выпал, но перепалка завязалась нешуточная. Многие дали по тормозам, велосипеды завихляли в разные стороны, из уст полились потоки брани. Спустя несколько секунд все уладилось, однако по-прежнему неразлучные Саенц и Барис оказались в опасной зоне, можно сказать, на обочине, в то время как девять лучших гонщиков — представителей следующего поколения устремились прямо в будущее.

Покинув передний край пелотона, Патруль Азафран вернулся назад, словно герольд, возвещающий о контрнаступлении противника. Однако из команды «Козимо» ушел в отрыв Эко, а у «КвиК» был Перес. Строго говоря, это не имело значения, ибо ни тот, ни другой даже в грезах не завоевали бы желтой майки, я уже молчу о том, чтобы сохранить ее на ближайшие две недели; зато прочие обрели хорошую отговорку, чтобы не торопиться. Знаете ту дерзкую лень молодых мужчин: дескать, я бы такое показал, если бы захотел. Патруль с огромным удовольствием подстегнул бы сонных «чемпионов» кнутом, словно каторжников, — жаль, современная методика персонального менеджмента отказалась от подобной практики. А вот некоторые юнцы из безвестных команд, наслушавшись криков Азафрана, набрали скорость в пятьдесят два или три км в час, и через пять минут пристыженные «козимовцы» заодно с «квиковцами» вырвались вперед и заработали в полную силу.

Тридцать километров до финиша: пелотон бодро уменьшает расстояние до лидеров, и с виду все замечательно. Однако на полпути проносится слух, будто бы этого недостаточно и разрыв до сих пор составляет чуть ли не две минуты.

Патруль решился потолковать об этом с Акилом в присутствии Этторе. Две минуты, конечно же, дело поправимое, но все-таки досадное, лишний камень на шее.

И настала минута безмолвных размышлений. Этторе, склонив голову, перекрестился. Затем, без всякого сигнала или внешнего соглашения, Саенц и Барис разом переключили скорости велосипедов и, подобно диким гусям, принялись разрезать ветер на несколько ватт сильнее, причем ни единый сторонний зритель, даже столь близкий и опытный, как Азафран, не уловил ни малейшей перемены в усилиях.

Патруль попытался было угнаться за ними. Не имея того преизбытка энергии, он попросту быстрее завращал педали, пока сердце не начало колотить в истерзанные легкие, прыгая, словно мышь во время случки, — вот вам и один из сильнейших спортсменов мира! Обернувшись на своего патрона и его соперника, equiper fidele увидел, что оба ровно дышат через нос. А гори оно синим пламенем! — махнул он рукой и стал дожидаться пелотона.

Саенц и Барис мчались колесо к колесу, напоминая суперменов на отдыхе. Наблюдавшие с обочины зрители впоследствии упомянут в прессе особый, непривычный звук их велосипедов — ничего мистического, всего лишь на полтона выше естественной песни слившихся человека и машины. Первую сотню метров лидировал Акил, затем Этторе, далее они сменяли друг друга с таким четким ритмом, будто бы каждый читал мысли противника.

Гонщикам, которые прибывают с просветом в несколько велосипедных корпусов, засчитывается одинаковое время — очень удобно, если принять во внимание, какая толчея создается обычно перед финишной прямой. Когда лидеры вышли на завершающий отрезок трассы, Саенц и Барис по-прежнему отставали от основной группы на два десятка метров, однако на их лицах вы не заметили бы ни тени волнения, суеты, паники, даже усталости. Перелетная пара гусей продолжала развивать свой собственный ритм.

Пелузо, неспособный на неожиданные всплески энергии, старательно выводил вперед Вандеривера — товарища по команде. Остальные, уже распределив роли на последнем километре, гнали, кто как мог.

Смертному, а тем более двоим, невозможно покрыть двадцатиметровый разрыв при столь умопомрачительной скорости. Невероятно, невыполнимо. Десять гонщиков закончили состязание практически одновременно. Победил Вандеривер, следом за ним пронесся короткий пестрый хвост из разъяренных чертей на машинах — мельтешат натруженные ноги, выписывают зигзаги колеса, блестят вспотевшие тела… И где-то поверх этой суматохи парят два спокойных орла, Этторе и Акил. Расслабленные, с грациозно изогнутыми спинами, уверенно рассекающие воздух. Есть фото, на котором вы можете увидеть, как их передние «трубки» целуют велосипед Пелузо в точности над финишной прямой.

Страшно представить, какую же скорость они должны были набрать под конец, если на лету обогнули с обеих сторон гусиное стадо спринтеров и через двадцать метров промчались мимо самого Вандеривера, воздевшего руки в победном жесте. Знаете, от подобной аккуратности — если оставаться в рамках того, что называется «справедливым арбитражем» — волосы на затылке поднимаются дыбом.

Азафран, как всегда, старался поддерживать патрона в хорошем расположении духа. Если вдуматься, унывать-то было не из-за чего. В Альпах Акил пришел четвертым, а именно одной минутой и пятнадцатью секундами позже Тисса. Многие и не мечтают о подобных результатах. К тому же в гонке у Бесансон Саенц явил прямо-таки пугающие запасы сил и выносливости, разметав лидирующую группу, словно кучу осенних листьев.

Только, на беду, почти все сказанное относилось и к Барису. Разница между ними возникала разве что во время спринта по ровной местности, да и то на несколько молниеносных секунд — вперед вырывался то один, то другой. Пройдя Альпы плечом к плечу, прославленные гонщики финишировали вместе; Этторе отстал буквально на мгновение.

— В чем дело, шут тебя дери? — осведомился Патруль, когда друзья удалились в свой номер.

Это было после ужина, в течение которого команда, по обыкновению, собиралась обсудить тактику предстоящего этапа. Акил предпочел отмолчаться, проявив полное неуважение, если не презрение к товарищам.

— А чего там, поеду за хозяином, и все.

Целый вечер Саенц «шутил», что, мол, Барис — хозяин, а он — безвольная тень. Теперь же, развалившись на кроватных подушках, он развивал свою блестящую идею.

— Видишь ли, я тут долго размышлял. Знаю, ты сейчас прикинешься, что это заумь собачья, в смысле — план, в котором все участвуют, кроме меня. Какой-то дьявольский розыгрыш. Думаешь, бред? А я не могу разрубить этот логический узел, хоть ты тресни…

— Акил, дружище, если логика завязывает жизнь узлом, разруби его.

— Да-да, именно. Как раз таких слов я и ждал от участника плана. Хочешь, напишу все твои реплики заранее? Вы, наверное, полагаете, будто бы такое огромное число заговорщиков и есть великое доказательство моей ошибки, а по-моему, таких доказательств не существует вовсе.

— Чтоб я сдох. Акил, да разве можно вообще обосновать при помощи умозрительных утверждений, что ложь — это ложь?

Саенц на минуту задумался.

— Вот чему они тебя научили… Хорошо же. Например, человек не способен быть в двух местах сразу. Ты, Патруль Азафран, находишься здесь. Следовательно, если кто-нибудь вздумает утверждать, что ты сейчас в Сибири, я с легкостью опровергну его ложь.

— Интересно. А почему человек не может быть в двух местах одновременно?

Акил сердито нахмурился:

— По определению. Не может, и все. Человек и есть существо, которое ежели где-нибудь и обретается, то только там и никак не в ином месте. — Он сверкнул глазами, раздувая ноздри.

Когда на Саенца накатывает, спорить с ним бесполезно.

— Ладно, так что ты хотел сказать? — кротко спросил Патруль.

— Я принял решение. Во-первых, запомни: я не сумасшедший. В смысле, не тронутый. Не псих то есть.