Испанский сон

Три женщины сидели в уютном баре «Петровского Пассажа» и тихо беседовали. Они опять не смогли купить никакого платья, но это, кажется, не сказалось на их настроении, которое в течение всего дня продолжало быть превосходным.

— Зайка, — с нежным укором сказала Вероника, — почему бы тебе все-таки не продолжить свой рассказ… тот самый, который в прошлый раз был так неожиданно прерван? Напомню: ты собиралась рассказать уж не знаю о чем из не знаю какого сериала… Но в это время явился Филипп… и ты…

— И мы, — поправила Ана.

Они, все втроем, сдержанно посмеялись, вспоминая недавний пизод. Каждая из них, однако, смеялась слегка по-своему — над своим — одновременно задавая себе вопрос, хорошо ли это. Ана первая возвратилась в их маленькое сообщество и вновь объединила его, начав свой рассказ.

— Кстати, — сказала Ана, — я уж однажды задумывалась, что за сериал должен быть теперь… Марина! надеюсь, ты помнишь наш уговор? я обращаю рассказ к Веронике… Итак, если считать мою последнюю, душевую серию некой вставой — пизодом, нарушающим логическую целостность предшествующего сериала, — я должна бы вернуться в гладкое, последовательное течение моих прежних рассказов и попытаться воспроизвести наше путешествие таким же последовательным образом. Однако из этого, боюсь, ничего хорошего не выйдет. Я перечислю длинную цепь дорог, забегаловок и гостиниц; добавлю описание видов природы и рукотворных красот… и что получится? В лучшем случае — какие-то записки туриста, да и то второразрядные; я же не профессиональный репортер. Вдобавок, лучше один раз увидеть… а ты, дорогая, уже видела хотя бы наши фотографии…

Нет, подумала я, нужен какой-то другой подход. Я поискала его и не нашла. И тогда я решила, что если об этом опять зайдет речь и ты попросишь меня рассказать что-нибудь, в этом больше не будет никакой системы. Так что это уже будет не сериал латиноамериканского типа, а просто набор разрозненных случаев, как «Хроники молодого Индианы Джонса». Разумеется, должна измениться и стилистика этого, с позволения сказать, сериала; не ищи теперь в нем плавных переходов и образной однородности.

(«Понимаю, — вставила здесь Вероника, — это как замена актеров в “Санта-Барбаре”: все сразу становится слегка фантасмагоричным».)

— Вот именно, — продолжала Ана, кивнув Веронике и слегка улыбнувшись, — сейчас я расскажу, как мы с Филом посещали Саграду Фамилию. Помнишь фотографию? Да что фотография — после барселонской Олимпиады кто только Саграду бы не узнал.

Неудивительно, что вокруг нее вечно толпы туристов. Мы, еще втроем — не забывай, мы ведь были с Сашкой — облазили вначале подвал, где находится как бы небольшой музей Гауди. Я просто офонарела от этого человека. Он был гений. Он умер случайно — шел по улице, задумался да и попал под трамвай — не оставив после себя ни архитектурной школы, ни отдельных учеников, ни даже… впрочем, эта тема несколько особняком. За годы, прожитые мной в Барселоне, я проходила мимо Саграды сотни раз, и каждый из этих разов добавлял в меня крупинку чего-то новенького. Постепенно во мне вызрела странная, очень странная мысль… Отложу-ка я ее на сладкое — если ты не против, конечно, — а сейчас вернусь к тому нашему самому первому посещению.

Нижнего этажа, как такового, в Саграде нет; собственно, там вообще нет никаких этажей, потому что ни один из залов будущего собора еще не перекрыт — мы ходили вместе с другими такими же зеваками под открытым небом, среди обтесанных каменных плит и прочего строительного материала, ходили по будущим нефам… по будущему алтарю… Башен должно быть, кажется, двенадцать, но никто не знает, сколько их будет на самом деле, потому что без конца перекраивать культовые постройки — это одна из неотъемлемых черт Испании. Можно возразить, что Саграда — особенный собор; многие испанцы считают, что он вне традиции, не нужно бы его достраивать вообще… но другие говорят: мы всегда достраивали и всегда перестраивали; церкви вестготов мы переделывали в мечети, а синагоги — в католические храмы; редкий собор мы не строили столетиями — нам ли отказываться от достройки Саграды? Может быть, прямо сейчас, в толпе этих самых туристов, среди многочисленных их детей, затесался маленький мальчик… достойный продолжатель Гауди…

Опять меня клонит к теме, отложенной мною на сладкое; постараюсь следить за собой. Нынче башен восемь — с двух сторон по четыре. Они попарно соединены наклонными галереями; нетрудно догадаться, что галереи эти задуманы не только для прочности, но и чтобы переходить из одной башни в другую. Задрав головы, мы увидели балкон, охвативший кольцом почти самый верх одной из башен и кажущийся снизу тонюсеньким… там, на этом эфемерном балконе, стояла кучка людей. Мы с Филом переглянулись. Барселона — вид с птичьего полета… а?

Мы нашли вход в башню — недолго искали, так как он находился все там же, на строительной площадке… и тут нас ждало некоторое разочарование: мы были уверены, что в башне есть лифт — как же, такая высота! — а лифта не было. В инженерном смысле башня явно задумана как одна большая лифтовая шахта; внутри нее, такой огромной, вообще нет никаких помещений — только пустое шахтное пространство, уходящее ввысь, да еще довольно узкая винтовая лестница вдоль стены, обвивающая по ходу часов это пустое пространство и отделенная от него с правой руки некими каменными кружевами. Кружева эти — я остановлюсь на них поподробней, потому что это существенно — представляют собой столбы, тянущиеся с самого низа до самого верха. Внизу, где пока еще находились мы, столбы были на приличном расстоянии друг от друга, и для удобства людей — то есть попросту чтобы не упасть с лестницы в шахту — между столбами тянулись каменные же заграждения типа перил. Выше, где из цилиндра башня переходила в конус, столбы должны были, по идее, сближаться друг с другом, а может, и слиться воедино. Вот так была устроена башня внутри.

Нам стало ясно, что путешествие до верхней площадки продлится дольше, чем мы рассчитывали. Мы опять переглянулись. На лице Фила я прочла все ту же решимость — разве мы не молоды, говорил его взгляд — но Сашка, лишенный комплексов и романтики, поскучнел и запросился в салон игровых автоматов, который он высмотрел на площади, пока мы стояли за входными билетами. Он показал мне этот салон издалека; поколебавшись, я дала ему триста песет и строго наказала ждать там безвылазно. И он весело побежал — я проводила его взглядом и убедилась, что он сумел перейти через площадь — а мы с Филом вернулись в башню и резво двинулись вверх.

Лестница была устроена, в общем, удобно для ходьбы; она не была ни утомляюще крутой, ни раздражающе пологой. Однако… как я уже сказала, она была довольно узка; на самом деле это не совсем точно — она очень узка, и чем выше мы забирались, тем она становилась уже. На какой-то высоте (повторяю, этажей нет, поэтому взбирающимся нечем мерить высоту, кроме разве что ступеней) мы с неудовольствием обнаружили, что по одной и той же лестнице люди ходят не только вверх, но и вниз. Чтобы пропустить идущих навстречу, приходилось прижиматься или к стене, или к перилам. Ясно, что тем, кто поднялся до нас, нужно было спускаться; молчаливо предполагалось, что наверху поток посетителей как-то организован — возможно, с применением соединительных галерей — так, чтобы люди спускались не по той лестнице, по какой они поднимались до этого. И действительно, добравшись до первой из таких галерей, мы убедились в том, что по ней можно перейти в соседнюю башню... но никто не организовывал движения; в обеих башнях люди ходили вверх и вниз как им только заблагорассудится.

Подивившись на такую безалаберность (я еще не знала тогда, что она является неотъемлемой чертой испанского характера), мы продолжили свой путь. Между тем было уже высоко; пространство, открывавшееся взгляду направо поверх перил, внушало трепет. Стена, тянущаяся слева от нас, наоборот, успокаивала своей надежностью, радовала глаз разноцветными письменами, появлявшимися на ней там и сям, в том числе и по-русски. Через сколько-то ступеней вместо очередной такой надписи в стене появилась дыра. Мы осторожно приблизились к этой дыре и, цепляясь за ступеньки — больше цепляться было не за что — выглянули наружу. Дыра оказалась выходом на крошечный балкончик изумительной, причудливой формы (как и все у Гауди); больше всего он походил на фрагмент странного цветка, какого-нибудь ириса, прилепленный к башне снаружи. Перила цветка-балкончика были неодинаковой высоты. В центре они были высоки и казались вполне безопасными; зато по краям, в местах своего соединения с телом башни, они были такими низенькими, что один неверный шаг на балкончике казался чреватым потерей равновесия и неминуемым падением в пропасть.