Джим Моррисон после смерти

– Тогда как они здесь оказались? В смысле – все эти люди, которые тут живут?

Пёс взглянул на него с раздражением:

– Слушай, если я тут у тебя подрядился говорящим путеводителем, тогда дай ещё выпить.

Джим приподнял бутылку. Виски в ней оставалось дюйма на полтора.

– Если я дам тебе выпить, ты прикончишь бутылку. Ты, блядь, половину пролил.

– Ну и прикончу, какие проблемы? Встанешь, перейдёшь через улицу и возьмёшь в баре ещё бутылку.

– Проблема такая: я не уверен, что смогу встать и перейти через улицу.

Пёс выразительно поглядел на него:

– Все ты сможешь. Просто ломает тебя вставать.

Джим подумал, что этот пёс уже начал его напрягать.

– А чего бы тебе самому не сходить за бутылкой? У тебя, блядь, четыре ноги. Тебе легче.

Похоже, что и пёс тоже начал потихонечку напрягаться на Джима. Теперь его голос звучал обиженно:

– А того, блядь, что неудобно нести бутылку, когда у тебя только ноги и нету рук.

Джиму совсем не понравилось, что на него рычит какой-то пёс-алкоголик.

– Может, тогда тебе стоит подумать насчёт бочонка на шее, ну, с коньяком, как у этих… как их… сенбернаров.

Пёс сердито оскалился:

– Да пошёл ты, блядь, в жопу. А я тоже пойду куда-нибудь – туда, где народ хоть и пьяный, но всё-таки не хамит.

Джим подумал, что сейчас пёс его укусит. И что тогда делать? Драться с ним, что ли? Но пёс просто пошёл себе восвояси. Джиму вдруг стало стыдно. Может быть, он и вправду вёл себя по-хамски? Он окликнул пса:

– Эй, погоди. Можешь допить, что есть.

Пёс обернулся и посмотрел на него с холодным собачьим презрением:

– Сам, блядь, допивай. У меня есть друзья, если ты понимаешь, что я имею в виду. – Сделав это двусмысленное заявление, пёс развернулся и направился в сторону бара.

Джим проводил его взглядом. Пёс зашёл внутрь. Джим был почти уверен, что через пару минут пёс вернётся и приведёт с собой целую свору говорящих собак и они просто разорвут его на куски – такое собачье возмездие за обиду, нанесённую их сородичу. Хотя Джим ни разу такого не видел и даже не слышал истории «из первых рук», по загробному миру ходили слухи, что если тебя разорвут собаки, или разнесёт на куски при взрыве, или твоё квазитело будет расчленено как-то иначе, тогда ты, как говорится, попал, причём попал крупно. Средоточие твоего существа – та составляющая твоей личности, которую некоторые называют душой, – почти гарантированно вернётся в Спираль.

Но это ещё полбеды. А беда в том, что остальные твои части попробуют соединиться, причём результат чаще всего получается в рамках от нелепого до ужасного. Мало того: не исключён и такой вариант, что этот самый «нелепый ужас» потом ещё станет тебя искать.

И найдёт.

Джим с трудом поднялся на ноги – опасность надо встречать стоя. Но прошло время, и никакие разъярённые псы, алчущие мщения, так и не появились. Джим уселся обратно и снова предался блаженному безделью. Долгоиграющий Роберт Мур начал новую песню. Джим расслабился, закрыл глаза и погрузился в волну чистого звука.

И тут над ухом у Джима раздался ещё один посторонний голос. Кто-то ещё пришёл, чтобы нарушить его уединение. Джим открыл глаза, поднял голову и увидел дородного мужика в ярком дашики – красном с зелёным и золотым – и с причёской в стиле «афро». Мужик улыбался во все тридцать два зуба, сверкая инкрустациями из драгоценных камней, по сравнению с которыми одинокий бриллиант Долгоиграющего Роберта Мура смотрелся просто жалко.

– Я Саладин.

Джим кивнул.

– Саладин?

– Ага.

Джим с трудом оторвал взгляд от сверкающих каменьев во рту растаманского султана и протянул руку:

– Очень рад познакомиться.

Саладин не стал важничать и просто пожал протянутую руку.

– А ты Джим Моррисон, да?

Джим напряг ноги, готовый в любую секунду вскочить и броситься наутёк или в драку – смотря по обстоятельствам.

– Ну, вроде как был с утра.

– Я тебя видел однажды.

Джим малость расслабился. Похоже, он не должен этому Саладину денег и он не сотворил ничего ужасного с его сестрой.

– Ты меня видел?

– Ага. В Окленде, в 1968-м. Ты-то, понятно, меня не видел. Ты на сцене стоял, в свете прожекторов, а я в толпе зрителей тусовался, косяки продавал помаленьку.

– Надеюсь, тебе понравилось, как мы пели.

– Я подумал, что ты совершенно отвязанный распиздяй.

Джим решил, что это комплимент. Драки вроде бы не намечалось. Бежать тоже вроде не надо. Он приподнял бутылку:

– Спасибо. Я бы предложил тебе выпить, но тут почти ничего не осталось.

Саладин покачал головой:

– Мне пока хватит. Тем более у меня тут своя эвтаназия. – Он достал из складок своего дашики толстый косяк размером с хорошую сигару и кивком указал на крыльцо. – Не возражаешь, если я тут присяду? Я ведь тебе не мешаю? Не нарушаю границы личного пространства и всё такое?

Джим сделал приглашающий жест:

– Садись, приятель. Мне много места не надо.

Саладин тяжело осел на крыльцо.

– Я смотрю, этот придурок Эвклид раскрутил тебя на дармовую выпивку.

Джим озадаченно нахмурился. Похоже, он что-то упустил.

– Эвклид?

– Ну пёс, с которым ты тут болтал.

– Это Эвклид?

– Так он себя называет.

– Эвклид, который математик?

Саладин раскурил косяк прямо от пальца. На мгновение дым окутал его растаманские дреды густой пеленой, так что было вообще непонятно, где кончаются волосы и начинается дым.

– Да нет, блядь, Эвклид, который пёс. Эвклид, который математик, уже давно обретается где-нибудь с Эйнштейном и Стивеном Хокингом, помогает управлять Вселенной.

– Он, похоже, расстроился, когда бутылка закончилась.

– Да он вообще псих ненормальный. И хам, каких поискать. Но к нему тут терпимо относятся, всё-таки казнили его и всё такое.

Джим уже ничего не понимал. Бред какой-то.

– Собаку казнили?

– Думаешь, он и в той жизни был собакой?

– Нет, но…

Саладин передал Джиму косяк.

– Он тебе говорил, что электрический стул в Парчменской тюрьме выкрашен в ярко-жёлтый цвет?

Джим глубоко затянулся и сразу почувствовал себя, будто его подсветило солнышком.

– Ага, говорил. Собственно, с этого он и начал.

– И откуда, ты думаешь, он это знает?

– Да я особенно не озадачивался. Я же беседовал с пьяной собакой, причём явно с большим прибабахом.

Улыбка Саладина померкла.

– Ты что-то имеешь против собак? Думаешь, ты чем-то лучше собаки?

Джим уже начал терять терпение. Он честно пытался избегать конфликтов, но этот парень его напрягал. Он вернул Саладину косяк.

– Ты, наверное, не поверишь, но бывают такие мгновения, когда я действительно думаю, что я лучше собаки. В смысле – я, например, не ловлю фрисби зубами.

Он снова напрягся в ожидании вероятной негативной реакции. Но к его удивлению, Саладин рассмеялся:

– То есть ты на мой бред не купился?

Джим покачал головой:

– Сегодня я не в покупательском настроении.

Драгоценные камни на зубах Саладина поблёскивали в свете огней из окон бара.

– Просто проверка, если ты понимаешь, о чём я.

Долгоиграющий Роберт Мур все ещё пел эту песню:

Саладин покосился на Джима:

– Охренеть как поёт, правда?

Джим кивнул:

– Точно.

– Я так думаю, Роберт Мур – это ненастоящее его имя.

– Нет?

– А ты послушай, на кого похож голос?

Джим задумался, хотя у него было чувство, что ответа от него не требуется. Тем более что Саладин снова заговорил про Эвклида: