Джим Моррисон после смерти

Вселенная – сложнейшая математическая система. Изначально она происходит из-за слияния сил, о которых я мало что знаю, но я хотя бы могу их понять, а вот вы ничего не поймёте, даже если б я взялся вам всё объяснить. Ты себе представляешь, какие расчёты нужны для Теории Всего На Свете? По сравнению с ними даже квантовая механика кажется элементарной, как дважды два.

– Но в Библии сказано…

– Я Бог, так что не надо цитировать мне Библию. Я тебя очень прошу, сделай милость. Вот ещё одно великое заблуждение. Я не писал эту нелепую книгу. Думаешь, мне больше нечем заняться, кроме как сочинять какие-то дурацкие диетические директивы, вести подсчёт побед и поражений в примитивных сражениях и составлять длинные нудные списки, кто кого породил? Да у вас в каждом номере, в каждом отёле лежит гидеонская Библия – но это всё потому, что под золочёным листком на обложке ЦРУ прячет свои микросхемы. В рамках проекта MK-ULTRA [74]. Так что хиппи, которые скручивали косяки из её страниц, если у них вдруг кончалась обёрточная бумага, в чём-то были правы. Библию составляли старые маразматики-психопаты, которым головы солнышком напекло. Вот они и сидели в вонючих пещерах в пустыне, этакие патриархальные козопасы, которым очень хотелось верить, что где-то на небесах есть Великий Пастырь, заботящийся о них, как они сами – о своих грязных овцах и козах. И не надо так на меня смотреть, мистер Томас. Лично я против коз ничего не имею. На самом деле они мне нравятся. Симпатичные животные. Меня бесят не козы, а козопасы. В смысле – стоило им увидеть, скажем, пылающий куст, и они сразу же в панике разбегались. А исторический Моисей, тот вообще был законченным идиотом. Бродил сорок лет по Синайской пустыне! Это ж каким надо быть придурком… Томас Эдвард Лоуренс пересёк её на верблюде меньше чем за неделю и по дороге ещё нашёл время прикончить кого-то там из своих бойфрендов, столкнув в яму с зыбучим песком.

Эйми уже окончательно растерялась. Ей очень хотелось, чтобы этот так называемый Бог оказался обманщиком и самозванцем, но в душе она знала, что он – настоящий, и её сердце сжималось от безысходной тоски. И что самое неприятное: всякий раз, когда Эйми раскрывала рот, она выдавала какую-нибудь вопиющую глупость.

– Ты имеешь в виду Лоуренса Аравийского?

Бог кивнул:

– А кого же ещё? По-моему, О’Тул гениально его сыграл.

– А как же Иисус? Ведь ты посылал его к людям, чтобы он искупил первородный грех?

– Это он так говорил. На самом деле мне просто хотелось отправить его из дома. Мне надоело с ним вечно ругаться.

– А тот Иисус, который был здесь…

– Это придурок-маньяк. Я не знаю, настоящий он был или нет. Давно это было, я уже и забыл… Помню только, что он был несносный мальчишка. Вы его снова распяли, как я понимаю? Очень правильное решение. Во всяком случае, какое-то время мы от него отдохнём. Но тут есть проблема: он всегда возвращается. И с каждым разом он все противнее и противнее. Первые несколько раз был ещё ничего. Вполне милый ребёнок. Но власть развращает. Рыб и хлебов ему было мало. Нет, ему развернуться хотелось. Сперва его развлекали погромы и войны; а теперь у него новое хобби – убийства и старые фильмы.

– Но он правда твой сын?

– Сейчас уже сложно сказать. Слишком много кругом развелось самозванцев. Но как бы там ни было, хорошо, что его распяли. Нам меньше проблем.

Персидская кошка продолжала смотреть на Джима:

– Теперь понимаешь, что я имела в виду, когда говорила про множественное общение?

Джим кивнул:

– Кажется, понимаю.

– И ты, я думаю, очень доволен, что ты не участвуешь в этом?

– Это да.

– А теперь, Трикси, послушай меня…

– Я больше не Трикси. Я Бернадетта.

Бог раздражённо взмахнул рукой:

– Ну да, я знаю. Ты Бернадетта, которая объявила себя Молотом Господним. Прошу прощения, милая, но вот я, Господь, и мне совершенно не нужен молот. Я как-то не собираюсь в ближайшее время делать ремонт или вешать полки, а если мне вдруг и понадобится вбить гвоздь, я пойду в скобяную лавку и куплю себе молоток.

– Но я…

– Не перебивай, пожалуйста.

– Но я думала…

– Я же тебя попросил по-хорошему: не перебивай. Я и так не особо тобой доволен, а если ты ещё будешь перебивать, я могу психануть и сотворить с тобой что-нибудь нехорошее. Я вообще-то не вспыльчивый. Но в гневе страшен. Думаешь, ты такая одна? Да вас таких сотни и тысячи, обуянных благочестивым рвением. Хотя тут все замешено только на сексе. Потому что у вас только секс на уме. Все эти автоматы и бластеры фаллической формы… уж я-то знаю, что это значит. Я с такими, как ты, уже сталкивался не раз, и скажу откровенно, вы меня бесите. Думаю, во всём виноват этот ханжа, апостол Павел. Это он все испортил. У него был просто пунктик на сексе. Сама мысль о сексе была для него невыносима. Женщин он ненавидел, наверное, даже больше, чем себя самого. Все эти пошлые анекдоты – это он их придумал. Я, кстати сказать, удивился, когда его канонизировали. Тошнотворная личность – и вот поди ж ты! Святой! Хотя, конечно, среди святых попадаются мерзкие типы. Но до Павла им всем далеко. А после него были папы-придурки, и эта дебильная парочка, Фердинанд с Изабеллой, с их вложениями в экспедицию, чтобы найти Америку, хотя вообще-то она никуда не терялась, но это бы ещё ладно… но они финансировали Инквизицию, которая жгла людей калёным железом, вырывала им глаза, сжигала живьём на кострах, и все – во имя Господне, то есть моё. Я, чёрт возьми, Бог! Мне плевать, чем занимаются люди у себя в спальнях и даже на улицах, если на то пошло, – главное, чтобы они не тревожили лошадей. По-моему, лучше всего об этом сказал Теннеси Уильямс: «Ничто человеческое не вызывает во мне отвращения, пока оно мерзостное и злобное». Может, я перевираю цитату, но общий смысл ясен. Когда-то я знал весь «Трамвай Желание» наизусть, и мне пришлось поднапрячься, чтобы его забыть. К несчастью, вы, люди, – не все, конечно же, но большинство – не просто мерзостные и злобные, а очень мерзостные и злобные. Неужели вы вправду считаете, что если бы я не хотел, чтобы люди занимались сексом, я бы дал им гениталии и половое влечение?

Он умолк на мгновение и пристально посмотрел на Бернадетту:

– Ты, по-моему, не понимаешь, о чём я.

– Я стараюсь понять.

Бог скептически хмыкнул:

– Я что-то не вижу, чтобы ты очень старалась.

– Я немного в растерянности.

– Да, и скорее всего так и будешь в растерянности всю вечность, так что постарайся, чтобы я тебя больше не видел. И подумай как следует обо всём, о чём мы с тобой говорили. И перестань меня доставать, сделай милость.

Он хлопнул в ладоши, и Бернадетта-Трикси исчезла. А Бог повернулся к Джиму.

– А ты чего молчишь, Моррисон?

– А что говорить? Тут и без меня разговоров хватает.

– Это точно… Ведь ты был поэтом, да? И я рад, что ты до сих пор сохранил свой магический слух, пусть даже ничего с ним не делаешь.

– К тому же я в тебя никогда не верил.

Бог рассмеялся:

– И когда я явился во всей своей славе, ты слегка оробел?

Джим улыбнулся и развёл руками:

– Что-то типа того.

– Как там у тебя было? «Бога нельзя упросить молитвой»?

– Да. это я написал.

Бог улыбнулся:

– И очень правильно написал. Ты себе даже не представляешь, как это досаждает, когда к тебе постоянно обращаются с просьбами. Я как раз объяснял это Эйми Макферсон.

– У меня были фанаты-подростки, когда я был рок-звездой.

– Значит, ты представляешь, о чём я. Тебя что-то ещё беспокоит?

Джим замялся:

– Ну, есть одна маленькая неясность.

– Какая?

– Я всегда думал, что ты объявил себя единственным Богом. «Я Господь Бог твой, и да не будет у тебя никаких других богов, кроме Меня», и всё такое. – Джим указал на экран над озером. – Но эти ребята тебя вроде как не напрягают. Вы нормально общаетесь.

Бог хитро прищурился: