Дитте - дитя человеческое

— А тяжело все-таки будет ребеночку! Никогда больше не ткнуться ему носиком в теплую грудь! — сказал он.

Дитте быстро подняла голову, и с минуту казалось, что вот-вот слезы прорвут все преграды, но нет, она все-таки сдержалась и слегка улыбнулась вымученной улыбкой.

Лишь около полудня сдали они селедки и нагрузили телегу углем. И когда подъезжали к домику хусмана, то хозяйка уже стояла на дороге, поджидая их; она была крепкая и здоровая, по виду ей можно было дать лет пятьдесят.

— Я так и ждала, что вы скоро подъедете, — сказала она, здороваясь с ними, и прибавила: — Как раз к обеду!

Муж ее, сутулый, изможденный, работавший неподалеку на свекольном поле, заковылял к ним.

— А, вот она, девчонка, — сказал он, протягивая Дитте свою измазанную руку. — Раненько же обзавелась малышом… сама-то чуть не ребенок.

Дитте покраснела и отвернулась.

— Ты не слушай его, что он мелет! — сказала женщина. — Язык-то у него был всегда без костей. Он только болтать и горазд, — иначе не пришлось бы нам брать приемыша, чтобы иметь опору на старости лет.

— Ну, в этом, пожалуй, мы оба виноваты, — рассудил муж и принялся щепкой соскабливать с ладони грязь. — Вообще, кому суждено иметь детей, у тех они и родятся.

— Как бы не так! — презрительно фыркнула жена. — Кажется, все зависит от мужа, если он стоящий! — и она сердито поглядела на него, держа ребенка на руках. Видно было, что тут прорвалась старая обида.

— У нас в поселке говорят, что ребятишек, которых не хотят родить матери, приносят им в подолах дочки! — примирительно сказал Ларc Петер.

— Ну, так мне остается только радоваться, — рассмеялась женщина, — да надеяться на дочек, которых у меня нет. Но шутки в сторону, ведь так всегда бывает, у одного нет ничего, у другого слишком много! А теперь входите и подкрепитесь, небось проголодались с дороги. Путь не близкий.

Стало быть, она все-таки была не такая сердитая, как могло показаться сразу.

В углу, за холодною печуркой, сидел дряхлый старик, тупо глядя перед собою. Трудно было сказать — понимал ли он что-нибудь. Когда они вошли, он даже не тронулся с места, продолжая бормотать что-то и стучать деревянными башмаками. Старик трясся всем телом.

. — Ну, вот тебе и дело будет, отец! — крикнула женщина ему в ухо, протягивая к нему свою ношу.

Он, однако, не принял ее, а только залепетал: «Так, так, так!» — хлопнул себя по высохшим ляжкам и быстро застучал ногами.

Женщина передала ребенка Дитте, говоря:

— Ничего, потом он поймет!

— Он, кажется, слаб рассудком? — спросил Ларc Петер.

— Да, замучили его время и годы, живет долго, а заняться нечем. Дум у него нет, — он ведь идиот и чуть слышит, чуть видит, вот и сидит да топочет ногами, чтобы скоротать время, да бормочет всякий вздор. Но теперь придется ему встряхнуться, потому что кому же, кроме него, качать малыша? У каждого из нас своя работа.

— Забыл его, видно, господь бог, — вмешался муж. — Бог вообще никогда не вспоминает о нас, бедняках, — как и чем мы живем, — да порою забывает и смерть нам послать вовремя.

И он поджал губы, как настоящий скряга.

— Пусть его живет, сколько ему положено, — резко ответила жена. — Не объест он нас, ему и самому ее сладко, бедняге.

— Не сладко, не сладко, — передразнил муж. — А другому кому сладко? Известно, праздность скачет рысью, где труд пешком плетется!

Опять они сцепились! Не очень-то весело стало Ларсу Петеру при мысли о том, что малыша, пожалуй, пристроили в дом, где нет ладу.

— Да ведь оно так уж испокон веков ведется, что голодных ртов всюду больше, чем рабочих рук, — сказал он примирительно, — и ежели бы только на нас не лежало других повинностей, кроме пропитания ребятишек да стариков, мы бы еще кое-как справились. Но сдается мне, что нам, беднякам, самого черта посадили на спину, вот мы никак и не можем выпрямиться, сколько ни тужимся!

Муж с женою испуганно поглядели на него и переглянулись между собою.

— Ежели у нас черт на спине, то посадил его, должно быть, сам господь для нашего же блага, и нам остается только нести свое бремя до конца, — сказала немного погодя жена.

— Может статься, — с полною готовностью отозвался Ларc Петер. — Знать по-настоящему трудно, но уж больно много сваливают на господа бога, — даже то, что вернее было бы поставить на счет лукавому. Трактирщик в нашем поселке тоже все морочил пас, будто ездит на нас верхом по воле божьей, но прах меня побери, коли он в конце концов сам не угодил к черту в лапы! Нет, нам, беднякам, надо и винить и благодарить за все самих себя да покрепче держаться друг за дружку. А потому спасибо вам, что согласились взять малыша. От платы за него вы не разбогатеете, но кое-кто все-таки будет заботиться о том, чтобы вы получали ее аккуратно. Стало быть, но четыре кроны каждое первое число и шесть на рождество. И две меры селедок из осеннего улова. Осенняя сельдь самая жирная, и уж я позабочусь, чтобы вас не обделили.

— Да, с этого не разжиреешь, так все вздорожало, — сказала женщина. — Но мы-то главное рассчитываем, что мальчишка будет помогать нам на старости лет в награду за то, что мы вырастим его.

Дитте не принимала никакого участия в разговоре, но каждый раз, как речь заходила о ребенке, ее охватывала дрожь.

— Да, да, — отозвался Лapc Петер, — поживем маленько, увидим. Не годится сразу связывать себя чересчур крепко.

— А мы так было и рассчитывали. Мы ведь полагали усыновить ребенка, чтобы он и не знал других родителей, кроме нас.

Тут Дитте вдруг завопила, да так громко и пронзительно, что муж с женой со страху выронили ложки, и даже дед на минуту очнулся.

— Полно тебе, постыдись! — воскликнул Ларc Петер, взяв Дитте за плечо.

— Не отнимайте у меня ребенка! — закричала она. — Не отнимайте его у меня!..

Она совсем обезумела.

Едва-едва успокоили ее и заговорили о другом. А как только с обедом было покончено, мужчины пошли запрягать. Дитте приложила ребенка к груди — в последний раз. Безрадостно было у нее на душе.

— Дай ему хорошенько пососать, — сказала женщина. — А вот тут у меня приготовлено немножко деревянного масла, чтобы втереть тебе в груди; тогда они не так набухнут. Ты что так глядишь на меня? Думаешь: откуда я все это знаю? Но, пожалуй, другие тоже были молоды и легковерны и принуждены были отдать своих детей чужим людям… Так-то оно бывает в жизни!

Дитте опять расплакалась,

— Не отнимайте у меня ребенка! — рыдала она.

— Да с чего ты взяла! Кто же его у тебя отнимает? Ребятишек сколько угодно, и ты можешь прийти за своим, когда захочешь. А теперь пора тебе собираться в путь, я слышу, телега подъезжает. Грудь мы тебе подвяжем потуже, чтобы она приняла прежний вид. Можешь опять за девицу сойти! Кожа у тебя такая нежная, грудь, как у принцессы, — задабривала женщина Дитте. — Не плохой жребий достался тому, чья голова отдыхала на этой груди: Ох, да! Молодость и красота — это нежные цветы! Была и я молода и могла укротить любого буяна, обняв его покрепче… А где теперь то времечко? Теперь никто за мной не погонится, кроме моего старого бездельника. Общипанная курица, а за ней по пятам одичалый кот — вот все, что осталось от молодости! Да, тебе смешно, а пожалеть беднягу, уделить ей немножко из своего богатства ты не можешь? У тебя небось еще будут малыши — при твоей-то красоте!

Так продолжала она уговаривать Дитте, но та уже не смеялась. Она прыснула минуту тому назад невольно, несмотря на все свое отчаяние, так рассмешила ее эта картина: курица с котом по пятам. Не без сопротивления дала она закутать себя в большой дорожный плащ отца, чтобы не застудить грудь, — а то рак может сделаться, — и не без сопротивления дала подвести себя к телеге.

— Поцелуй теперь малыша на прощанье, — сказала женщина, протягивая ей ребенка, — поскорее приезжай навестить его.

Дитте хотела было взять ребенка на руки, но ей не дали. Женщина пошла с ним в дом, крепко прижав его к себе, как бы желая показать, что теперь он уже принадлежит ей.