Избранное

Жители пуст ни в малейшей степени не чувствуют на себе того, что в городе принято называть живительной силой земли. Нигде не слышал я так часто, как в их среде, жалоб на то, что «душа болит», это на их языке означает очень нервное состояние. Они и вправду нервные люди. Но дело не только в нервах. Страдали они от болезней легких, глаз, зубов, суставов, а особенно желудка и ушей, всех органов и частей тела в меру старения, как и все смертные вообще. И откуда только повелось думать в некоторых кругах, будто они не подвластны болезням? Они, правда, не объявляли себя больными, не ложились в постель. Чихали и умирали, и подчас легкая простуда уносила их в могилу. «И кровью тоже рвало беднягу», — жалобно говорила после похорон вдова, но это для него было дело привычное, ведь его рвало кровью уже лет десять. Возможно, он мучился и другой болезнью. Обычно так оно и было. По лицам пожилых людей — от сорока пяти — пятидесяти лет — было явственно видно, что у них по крайней мере три-четыре неизлечимые болезни и каждая стремится быстрее других достигнуть цели, чтобы в качестве причины смерти именно ее звучное латинское название произнес врач, сокрушенно покачивая головой: «Таких случаев я еще не встречал — рак поразил у него абсолютно все клетки. Когда он слег?» — «Вчера вечером… Еще утром хлопотал, бедняга, возле дома», — отвечал кто-нибудь из скорбящих родственников покойника. «Неужели не замечали, что он болел?» Пожимают плечами. «Он попросил только немного чая или кирпич на живот; сухая у него была болезнь».

Часто врач подозревал, что больного лечил знахарь, но ничего предпринять против этого не мог, если б даже и захотел. Люди пусты и врача причисляли к господам. И если только он выдерживал сложный экзамен, если удавалось ему завоевать симпатию этого народа, его безраздельное доверие всем своим сердцем, каждым нервом, каждой клеточкой своего существа, его принимали как равного, а иначе веры ему не было. А вот знахарям и знахаркам верили. Не только потому, что они были из своей среды и говорили на понятном батракам языке, но и потому, что для них не существовало безнадежных случаев. Они ни от кого не отказывались, не пожимали плечами с вымученной набожностью на лице, давая близким больного понять, что помочь тут может только всевышний. Они помогали всем. Уже тридцать лет тому назад в дяде Такаче душа еле теплилась; его посадили тогда рядом с черной курицей и сунули в зубы какой-то ужасно горький корень. И он выздоровел, сам не зная, от какой болезни. Ведь к знахарям полагается обращаться только с таким недугом, о котором никто ничего не знает, потому что люди, знающие, как лечиться от мелких хворей, были и в пусте.

Того, кто разбирался в болезнях животных, люди доверчиво расспрашивали о собственных недугах. От болей в животе возчики вливали лошадям — и себе тоже — отвар цикория. От кровавого поноса у них довольно часто применялся отвар мелкого лопуха. От печеночных колик — гадючий лук, против склероза сосудов — чеснок с палинкой и соответствующим заговором. От кашля я тоже получил у Серенчешей кукурузный отвар с медом после того, как брезгливо отклонил простое и наиболее действенное средство — полоскание горла мочой. В бельмастый глаз лошади вдували мелкое молотое стекло, смешанное с сахаром, и эта смесь разъедала бельмо. В болезненные опухоли животных вводили корень кирказона, это вызывало сильное воспаление и собирало гной в одном месте. Твердой рукой кромсали возчики кожу и мясо животных, как сапожник — подметки. Так же уверенно брались они и за человека. Со временем область их врачевания все больше ограничивалась лечением только человека. Поместье не оценило должным образом их уменья и наняло врача-ветеринара. Впрочем, и батраки, и крестьяне мало-помалу тоже стали водить свою скотину к ветеринару. Сами они еще упорно глотали невесть что, зато к коровам озабоченно звали представителя официальной науки. Заговоры и другие предрассудки исчезли сначала из области лечения домашних животных. Вернее сказать, только там и исчезли. Может быть, люди стали о чем-то догадываться?

Дядя Лепарди догадался, что заговоры животным не могут помочь, потому что «ведь скотина все равно не понимает, что ей говорят, у ней нет души». У него самого, вылеченного от болезни ног удвардской знахаркой (хвощовыми ваннами), душа была. Старый, опытный волопас, он, хотя и знал множество заклинаний, ни одного из них узко не применял: был человек просвещенный. И верил он еще только в один прием: человек ловит мышь-полевку, прижимает большой палец левой руки к ее сердцу и ходит вокруг животного, бормоча молитву до тех пор, пока мышь не подохнет. Таким образом еще можно лечить скот от цинги.

Хирургия относилась к компетенции овчаров — это с серьезной объективностью признавалось всеми. Овчары были отличными хирургами. Чтобы трепанировать овце череп, не только поместье, но и ветеринар из Б. посылал за нашим дедом. «Рука у дяди Яни на этот предмет легкая», — говорил он, чтобы не сказать, что дядя Яни не боится кромсать живое мясо и кости. И тот действительно не боялся. Барабан молотилки — такое случалось почти каждое лето — захватил руку одного из подавальщиков и раздробил ее. В прошлом году жертва точно такого же случая умерла. Было совершенно очевидно, что и этот парень, пока его довезут к врачу, погибнет от потери крови. Приказчик послал за дедом. «Ну, сынок, хочешь еще пожить?» — спросил дедушка у смертельно бледного парня. «Хочу, дядя». — «Тогда зажмурь глаза, потому что все равно потеряешь сознание», — сказал дед и отхватил парню руку по самый локоть, и даже кожу оставил, чтобы закрыть культю. В Сексарде главный врач больницы поинтересовался у батрака, который привез пострадавшего: «Какой это доктор сработал так чисто?»

Мой отец только до юношеского возраста помогал деду, но интуитивно тоже разбирался в этом. Не было такого срочного дела, требующего применения ножа, чтобы отец не знал, что нужно предпринять. Однажды мне под ноготь большого пальца правой руки вошла заноза. Несчастье приключилось при таких обстоятельствах, что я счел благоразумным дома об этом не говорить. (Мы пристраивали лестницу на чердак дома виноградаря, где вялился виноград.) Родители заметили беду, только когда я уже не мог держать правой рукой даже ложку. Отец с видом знатока ощупал вздувшийся палец и сказал: «Нужно подождать еще дня два, пока созреет». Через два дня он поставил меня между колен и провел ножом вдоль по ногтю. Острая боль запечатлелась во мне навеки, хотя я и не осмелился тогда кричать. Едва только я пикнул, отец посмотрел на меня осуждающим взглядом, как человек, которому мешают работать. Потом извлек половинки моего ногтя так спокойно, словно оторвал крылышки попавшемуся ему в руки жучку. Очистил палец от гноя и крови, управившись в одну минуту.

К тому времени имение уже заключило соглашение с врачом соседнего села. Врач за годовое довольствие взялся лечить батраков и их детей до двенадцатилетнего возраста, к сожалению, методами, немногим отличавшимися от знахарских. Кроме слабительного и аспирина, других лекарств эти врачи не особенно и прописывали; зуб, который болел, вырывали. Имения нанимали их скорее для того, чтобы батраки не могли уклоняться от работы под предлогом болезни. Чтобы привезти врача в пусту, за ним посылали карету, появление врача было равносильно погребальному звону; в Рацэгреше при виде повозки с врачом женщины крестились, торопливо бормотали молитву: мол, больной уже не жилец на свете. За помощью к врачу близкие больного обращались лишь в самый последний момент, когда он чуть ли не чернеть уже начинал. «Прошу, скорее пошлите за врачом, — бормотал помрачневший отец или сын, — боюсь, как бы не стряслось у нас беды». Дело в том, что был случай, когда один молодой и к тому же добросовестный врач донес властям на родственников больного за их преступную халатность.

По закону, имение должно лечить за свой счет больных батраков в течение сорока пяти дней. Но батраки почти не пользуются этим правом. Однако в последнее время большинство имений подвергает всех поступающих на работу медицинскому обследованию и нанимает только абсолютно здоровых людей; тех, кто заболеет в течение года, увольняют. В соседнем с нашей пустой хозяйстве, принадлежавшем промышленной фирме, пользующейся мировой известностью, администрация хотела ввести правило, согласно которому батраков, не являвшихся на работу по каким бы то ни было причинам более восьми дней, в конце года следует увольнять. Самым интересным во всем этом была мотивировка. За границей, дескать, органы социального обеспечения рабочих вынуждают предприятия идти на жертвы, которые заставляют их строжайшим образом экономить, где только можно. Так, значит, в этом хозяйстве можно.