Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 6

Бабет, все на том же классическом арго, на котором говорили Пулалье и Картуш и которое относится к наглому, новому, красочному и смелому арго Брюжона так же, как язык Расина к языку Андре Шенье, сказал:

- Твой обойщик сгорел. Нужно быть мазом, а это мазурик. Его провел шпик, может быть, даже наседка, с которой он покумился. Слушай, Монпарнас - ты слышишь, как вопят в академии? Видишь огни? Он завалился, ясно! Заработал двадцать лет. Я не боюсь, не трусливого десятка, сами знаете, но пора дать винта, иначе мы у них попляшем. Не дуйся, пойдем, высушим бутылочку старого винца.

- Друзей в беде не оставляют, - проворчал Монпарнас.

- Я тебе звоню, что у него боль, - ответил Брюжон. - Сейчас обойщика душа не стоит и гроша. Мы ничего не можем сделать. Смотаемся отсюда. И уже чувствую, как фараон берет меня за шиворот.

Монпарнас сопротивлялся слабо: действительно, эта четверка, с той верностью друг другу в беде, которая свойственна бандитам, всю ночь бродила вокруг тюрьмы Форс, как ни было это опасно, в надежде увидеть Тенардье на верхушке какой-нибудь стены. Но эта ночь, становившаяся, пожалуй, уж чересчур удачной, - был такой ливень, что все улицы опустели, - пробиравший их холод, промокшая одежда, дырявая обувь, тревога, поднявшаяся в тюрьме, истекшее время, встреченные патрули, остывшая надежда, снова возникший страх, - все это склоняло их к отступлению. Сам Монпарнас, который, возможно, приходился до некоторой степени зятем Тенардье, и тот сдался. Еще одна минута, и они бы ушли. Тенардье тяжело дышал на своей стене, подобно потерпевшему крушение с «Медузы», который, сидя на плоту, видит, как появившийся было корабль снова исчезает на горизонте.

Он не осмеливался их позвать - если бы его крик услышал часовой, это погубило бы все; но у него возникла мысль, последний чуть брезжущий луч надежды: он вытащил из кармана конец веревки Брюжона, которую отвязал от печной трубы Нового здания, и бросил се за ограду.

Веревка упала к их ногам.

- Удавка! - сказал Бабет.

- Мой шнурочек! - подтвердил Брюжон.

- Трактирщик здесь, - заключил Монпарнас

Они подняли глаза, Тенардье приподнял голову над стеной.

- Живо! - сказал Монпарнас. - Другой конец веревки у тебя, Брюжон?

- Да.

- Свяжи концы вместе, мы бросим ему веревку, он прикрепит ее к стене, этого хватит, чтобы спуститься.

Тенардье отважился подать голос:

- Я промерз до костей.

- Согреешься.

- Я не могу шевельнуться.

- Ты только скользнешь вниз, мы тебя подхватим.

- У меня окоченели руки.

- Привяжи только веревку к стене.

- Я не могу.

- Нужно кому-нибудь из нас подняться к нему, - сказал Монпарнас.

- На третий этаж! - заметил Брюжон.

Старый оштукатуренный дымоход, выходивший из печки, которую некогда топили в лачуге, тянулся вдоль стены и доходил почти до того места, где был Тенардье. Эта труба, в то время сильно потрескавшаяся и выщербленная, впоследствии обрушилась, но следы ее видны и сейчас. Она была очень узкая.

- Можно взобраться по ней, - сказал Монпарнас.

- По этой трубе? - вскричал Бабет. - Мужчине - никогда. Здесь нужен малек.

- Нужен малыш, - подтвердил Брюжон.

- Где бы найти ребятенка? - спросил Живоглог.

- Подождите, - сказал Монпарнас. - Я придумал.

Он приоткрыл калитку, удостоверился, что на улице никого нет, осторожно вышел, закрыл за собою калитку и бегом пустился к Бастилии.

Прошло минут семь, восемь - восемь тысяч веков для Тенардье; Бабет, Брюжон и Живоглот не проронили ни слова; калитка наконец снова открылась, и в ней показался запыхавшийся Монпарнас в сопровождении Гавроша. Улица из-за дождя была по-прежнему пустынна.

Гаврош вошел и спокойно оглядел эти разбойничьи физиономии. Вода капала с его волос.

- Малыш! Мужчина ты или нет? - обратился к нему Живоглот.

Гаврош пожал плечами.

- Такой малыш, как я, - мужчина, а такие мужчины, как вы, - мелюзга, - ответил он.

- Как у малька здорово звякает звонок! - вскричал Бабет.

- Пантенский малыш - не мокрая мышь, - добавил Брюжон.

- Ну? Что же вам нужно? - спросил Гаврош.

- Вскарабкаться по этой трубе, - ответил Монпарнас.

- С этой удавкой, - заметил Бабет.

- И прикрутить шнурок, - продолжал Брюжон.

- К верху стены, - вставил Бабет.

- К перекладине в стекляшке, - прибавил Брюжон.

- А дальше? - спросил Гаврош.

- Все, - заключил Живоглот.

Мальчуган осмотрел веревку, трубу, стену окна и произвел губами тот непередаваемый и презрительный звук, который обозначает: «Только-то?»

- Там наверху человек, надо его спасти, - сказал Монпарнас.

- Согласен? - спросил Брюжон.

- Дурачок! - ответил мальчик, как будто вопрос представлялся ему оскорбительным, и снял башмаки.

Живоглот подхватил Гавроша, поставил его на крышу лачуги, прогнившие доски которой гнулись под его тяжестью, и передал ему веревку, связанную Брюжоном надежным узлом во время отсутствия Монпарнаса. Мальчишка направился к трубе, в которую было легко проникнуть благодаря широкой расселине у самой крыши. В ту минуту, когда он собирался влезть в трубу, Тенардье, увидев приближающееся спасение и жизнь, наклонился над стеной; слабые лучи зари осветили его потный лоб, его посиневшие щеки, заострившийся хищный нос, всклокоченную седую бороду, и Гаврош его узнал.

- Смотри-ка, - сказал он, - да это папаша!.. Ну ладно, пускай его!

Взяв веревку в зубы, он решительно начал подниматься. Добравшись до верхушки развалины, он сел верхом на старую стену, точно на лошадь, и крепко привязал веревку к поперечине окна.

Мгновенье спустя Тенардье был на улице.

Как только он коснулся ногами мостовой, как только почувствовал себя вне опасности, ни усталости, ни холода, ни страха как не бывало; все то ужасное, от чего он избавился, рассеялось, как дым; его странный, дикий ум пробудился и, почуяв свободу, воспрянул, готовый к дальнейшей деятельности.

Вот каковы были первые слова этого человека:

- Кого мы теперь будем есть?

Не стоит объяснять смысл этого слова, до ужаса ясного, обозначавшегоубивать, мучить и грабить. Истинный смысл слова есть - это пожирать.

- Надо смываться, - сказал Брюжон. - Кончим в двух словах и разойдемся. Попалось тут хорошенькое дельце на улице Плюме: улица пустынная, дом на отшибе, сад со старой ржавой решеткой, в доме одни женщины.

- Отлично! Почему же нет? - спросил Тенардье.

- Твоя дочка Эпонина ходила туда, - ответил Бабет.

- И принесла сухарь Маньон, - прибавил Живоглот. - Там делать нечего.

- Дочка не дура, - заметил Тенардье. - А все-таки надо посмотреть.

- Да, да, - сказал Брюжон, - надо посмотреть.

Никто уже не обращал внимания на Гавроша, который во время этого разговора сидел на одном из столбиков, подпиравших забор; он подождал несколько минут, быть может, надеясь, что отец вспомнит о нем, затем надел башмаки и сказал:

- Ну, все? Я вам больше не нужен, господа мужчины? Вот вы и выпутались из этой истории. Я ухожу. Мне пора поднимать ребят.

И он ушел.

Пять человек вышли один за другим из ограды.

Когда Гаврош скрылся из виду, свернув на Балетную улицу, Бабет отвел Тенардье в сторону.

- Ты разглядел этого малька?

- Какого малька?

- Да того, который взобрался на стену и принес тебе веревку?

- Не очень.

- Ну так вот, я не уверен, но мне кажется, что это твой сын.

- Ты так думаешь? - спросил Тенардье.

Книга седьмая. Арго

Глава первая. Происхождение

Pigritia²⁴⁵

 - страшное слово.

Оно породило целый мир - la pegre, читайте: воровство, и целый ад - la pegrenne, читайте: голод.

Таким образом, лень - это мать.

У нее сын - воровство, и дочь - голод.

Где мы теперь? В сфере арго.

Что же такое арго? Это и национальность и наречие; это воровство под двумя его личинами - народа и языка.