Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Сакариас буркнул:

— Мы во владениях Ниньо Филомено.

— Вот и прекрасно… Взгляни, нет ли его тут, поблизости.

— Думаю, что сейчас он скорее всего вместе со всеми где-нибудь веселится.

— Отыщи его.

— А если он испугается и не захочет вас видеть?

— Филомено но трус.

— А вдруг струсит и прикажет нас схватить?

— Чепуха, на такое Филомено не способен.

— Знаете, хозяин, всегда лучше быть готовым к самому худшему! Впрочем, я всегда готов вам служить, даже если б мне грозили тюрьма и колодки. Вот и сейчас я постараюсь сделать все…

Полковник радостно встрепенулся:

— Голову даю, что ты уж е что-то придумал. Давай выкладывай, и если мысль хороша, то можешь рассчитывать на полную мою благодарность.

Индеец покосился на живую изгородь.

— Если Ниньо Филомено нет дома, то нужно выкрасть его лошадей и поскорее мотать отсюда.

— Куда?

— К повстанцам.

— Без денег никуда не денешься.

Полковник выпрыгнул из лодки на илистый берег и, подойдя к индейцу, тоже глянул поверх ограды. Вдалеке торчала колокольня, украшенная трехцветным флагом. Земли Ниньо Филомено, расчерченные каналами н живыми изгородями на зеленые квадраты всходов и красные квадраты свежей пахоты, уходили куда-то за горизонт. В отдалении паслось стадо коров. По берегам каналов лошади мирно щипали траву. Но одному каналу плыла лодка; отчетливо доносились всплески весел, на которых сидел седоватый индеец в широкополой шляпе и холщовой рубахе. На корме расположился Ниньо Филомено. Лодка причалила у ограды, где притаились наши беглецы. Полковник шагнул навстречу спрыгнувшему па землю Ниньо Филомено:

— А я-то спешил к тебе на завтрак, старина! Не знал, что ты такую рань уже на ногах!

Филомено окинул подозрительным взглядом непрошеного гостя:

— Я ночевал в городе и все еще не могу прийти в себя от вчерашней речи дона Роке Сенеды, — Хозяин и гость расцеловались и, как добрые друзья, в обнимку направились к дому.

II

По дорожке, обсаженной апельсиновыми и лимонными деревьями, они подошли к усадебному дому. Взошли на просторную террасу под сводчатым беленым потолком и с полом, выложенным каменными плитками карминного цвета. С потолка свешивались клетки с разнообразными птицами, и в прохладной тени покачивался гамак хозяина. Стены были увиты голубой ипомеей. Гость и хозяин опустились отдохнуть в просторные хинокалы, стоявшие на сквозняке, у занавески японского шелка. Хинокалами называются низкие кресла из тростника и пальмовых ветвей, которые плетут индейцы, жители низин. Филомено приказал старому индейцу, украшенному перьями, подать на завтрак жаркое, а служанке, негритянке из Судана, заварить мате. ^{111} Чино Вьехо вскоре вернулся с большим куском постной баранины и на языке племени кутумaй сообщил, что жены и детей хозяина нет дома, что все они отправились с самого утра на церковный праздник. Хозяин молча выслушал доклад слуги и предложил гостю мяса. Вытащив из-за пояса нож, полковник оттяпал себе добрую половину, положил ее на тарелку н поднял бутыль с чичей. Отпив три здоровенных глотка и обретя наконец дар речи, он выпалил:

— Ну и вляпался же я в историю, друг мой!

— В какую же?

— Представь себе, что этому подлецу Бандерасу втемяшилось в лысую голову непременно расстрелять меня! Вообрази мое положеньице! Хуже не придумаешь даже для будущего святого! Спасаясь от ищеек тирана, я продрался к тебе без полушки денег. Ты должен мне помочь, Филомено, я перехожу к повстанцам и буду сражаться за свободу. Я знаю, что ты осуждаешь гнусную деспотию Сантоса Бандераса. Ведь ты не откажешь мне в помощи, друг мой?

Своими черными глазами Филомено испытующе уставился на полковника ла Гайдару:

— А ведь ты заслужил свою участь! Гнусности, про которые ты тут толкуешь, длятся уже целых пятнадцать лет. И чем же все это время ты был занят? Будучи в милости у тирана Бандераса, ты и не вспоминал про свою страну и народ, да, может, и теперь ты мне врешь и приехал сюда с единственной целью что-нибудь выведать да разнюхать. Тиран Бандерас сделал всех вас лгунами и доносчиками.

Полковник вскочил на ноги:

— Филомено, убей меня, но не марай мое имя. Даже у самого последнего мерзавца бывают минуты просветления. Наступили они и для меня. Во искупление прошлого и готов отдать жизнь за свободу нашего отечества.

— Домисьяно, если ты и на этот раз врешь, то пусть это будет на твоей совести. Особого вреда ты мне принести не можешь. Я уже решил спалить свою усадьбу и двинуться в поход с моими пеонами. Вчера вечером я был на митинге и видел собственными глазами, как надели наручники на дона Роке Сенеду и под конвоем конных солдат куда-то увели. Я видел, как издевались над этим праведником жандармы.

Полковник посмотрел на Филомено блестящими лукавыми глазами. Розовые его щеки раздулись в широкой улыбке восточного идола, пузатого, прожорливого и хмельного.

— А неужто ты всерьез верил в право личной неприкосновенности? Еще могу прибавить одно: если дона Роке засадят в Санта-Монику, то солнечный свет он увидит ох как не скоро! То, что народ за пего, — ничего еще не решает. В армии у него сторонников мало, а победить на президентских выборах с помощью одних индейцев нельзя. Я решил перейти на сторону революции, и об этом пронюхали. Вот почему, не дожидаясь ареста и расстрела, я срываю с себя маску. С тобой вместе мы можем свернуть шею Бандерасу! В военном деле ты профан, и советы специалиста тебе пригодятся. Хочешь быть моим адъютантом? Распорядись, чтобы служанка мигом нашила тебе галуны капитана.

Филомено Куэвас ухмыльнулся. На смуглом его лице резко выделялся орлиный нос, зубы по-волчьи оскалились, топорщились черно-бурые усы, па переносице срослись густые брови. Роста он был высокого, фигура дюжая и складная.

— А что, Домисьяно, если мои пеоны не пожелают признать в тебе начальника и, вместо того чтобы подчиниться, еще возьмут да расстреляют тебя?

Полковник отпил еще глоток и грустно поморщился:

— В твоем положении, Филомено, легко издеваться над несчастным беглецом, и это нехорошо.

Филомено продолжал озорничать:

— Домисьяно, я готов признать твои заслуги и назначить трубачом, если, конечно, ты хоть капельку знаком с нотами.

— Брось свои шутки, друг мой! Легко обижать беглеца. Но подчиненным твоим я никогда не стану. Давай уж лучше простимся! Надеюсь, что хоть коня и опытного проводника ты мне дашь? Да и немножко денег не мешало бы на дорогу!

Продолжая улыбаться, Филомено Куэвас дружески положил руку на плечо полковника:

— Не сердись, Домисьяно. Поговори-ка сперва с моими пеонами: если они захотят тебя своим командором, пусть будет по ихнему. Я уступлю. Договоримся так: первые походы совершаем вместе, а там видно будет, вдруг поссоримся.

Полковник ла Гайдара расставил ноги, напыжился и, подражая тону Филомено, насмешливо проговорил:

— Как могу я оспаривать у такого благодетеля пулю индейца? Ты их хозяин, ты платишь им деньги, и потому только ты вправе вести их на самоубийство. Оставь ж е свои шуточки, вели дать мне коня, и я поскакал, ибо если меня тут настигнут — не миновать нам обоим Санта-Моники! Люди Бандераса уже напали на мой след!

— Пусть только сунутся сюда! Найдется кому нас предупредить. Выступая против тирана, я знаю, на что иду, и врасплох захватить себя не дам.

Полковник одобрительно улыбнулся:

— Значит, можно еще раз глотнуть? Расставить дозорных в нужных местах — признак настоящего вояки. Поздравляю, Филомено!..

Проговорил он все это с бутылкой у рта, беззаботно вытянувшись в хинокале и выпятив круглый живот тибетского божка.

III

Прохладный полумрак дома огласился веселыми звонкими детскими голосами. Расстегивая на ходу пряжку мантильи и все еще пребывая под впечатлением только что виденного таинства, на террасе появилась жена Филомено в окружении стайки ребятишек. Полковник ла Гайдара, широко раздвинув ноги, храпел в хинокале. Его шарообразный живот античного Вакха содрогался в торжественном ритме испускаемого им трубного храпа.