Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8

Эти письма разрушили в ней надежду на то, что в ее муже еще сохранилось что-то доброе и красивое, как звуки, которые он извлекает из своей скрипки. И все-таки ей еще казалось, что письма эти в своем роде искренни, что в них есть нечто трогательное, какое-то настоящее чувство.

В Милденхэме ее перестали мучить безнадежные мысли о себе; появилось желание жить — от ощущения новой жизни, которую она в себе носила. Она впервые поняла это, когда вошла в свою старую детскую, где все сохранилось таким, как в то время, когда ей было восемь лет: старый красный домик для кукол с открывающейся боковой стеной, откуда были видны все этажи; выцветшие широкие жалюзи, падавшие со стуком, который она слышала сотни раз; высокая каминная решетка, у которой она так часто лежала на полу и, опершись подбородком на руки, читала сказки братьев Гримм, или «Алису в стране чудес», или рассказы из истории Англии. Ее ребенок тоже будет жить здесь, среди всего этого, привычного и знакомого. И ее охватило желание, вернее, это была безудержная прихоть — встретить свой час здесь, в старой детской, а не в комнате, где она спала девушкой; здесь спокойнее, удобнее! Пробыв в Милденхэме с неделю, она велела Бетти перевести себя в детскую.

В доме никто не был так спокоен, как сама Джип. Бетти ходила с заплаканными глазами. Миссис Марки никогда не готовила таких плохих супов. Ее муж стал безудержно болтлив. Уинтон бродил по дому, не находя себе места. В его голосе, обычно размеренном и холодном, теперь явно слышалась тревога, которую он носил в сердце. А Джип чувствовала себя превосходно оттого, что все так любили ее и беспокоились о ней. Она все сидела, уставившись на огонь темными глазами, немигающими, словно у ночной совы, и думала, чем она сможет отблагодарить отца, который чуть не лишил себя жизни в то время, когда она появилась на свет.

ГЛАВА X

С того дня, как приехала сиделка, Уинтон забросил охоту и не уходил из дому больше чем на полчаса. Он не верил врачам, но это не мешало ему каждое утро вести десятиминутный разговор со старым доктором, который лечил Джип от свинки, кори и прочих детских болезней. Старик Ривершоу был живым и забавным памятником давних времен. У него были багровые щеки, венчик крашеных волос вокруг лысины, выпученные, налитые кровью серые глаза, и от него всегда пахло прорезиненным плащом. Ростом он был мал, страдал одышкой, пил портвейн, нюхал табак, читал «Тайме», говорил сиплым голосом и приезжал в крохотном экипаже, запряженном дряхлой вороной лошадью. Но он был искусным лекарем и умел побеждать различные болезни; его ценили и как хорошего акушера, с легкой рукой при родах. Каждое утро, ровно в двенадцать, слышался скрип колес его экипажа. Уинтон наливал в графин портвейна, доставал жестянку с бисквитами и стакан. И едва доктор возвращался от Джип, он спрашивал:

— Ну, доктор? Как она?

— Прекрасно; просто превосходно!

— Опасаться нечего?

Не сводя глаз с графина, доктор бормотал:

— Состояние сердца великолепно… немножко… гм… ну, это пустяки! Все идет своим чередом. Вот так!

— Стакан портвейна, доктор?

Доктор неизменно изображал приятное удивление.

— Прохладный денек… Да, пожалуй… — Он сморкался в ярко-красный батистовый платок.

Наблюдая, как он пьет портвейн, Уинтон говорил:

— Мы ведь можем рассчитывать на вас в любое время, не правда ли?

— Не беспокойтесь, дорогой сэр! Маленькая мисс Джип — мой старый друг. К ее услугам днем и ночью. Не беспокойтесь.

Уинтон чувствовал облегчение, но этого хватало ровно на двадцать минут — пока вдали не замолкнет скрип колес и не рассеется сложный аромат, оставленный доктором.

По просьбе Джип от Уинтона скрыли, что начались боли. Когда утихли первые схватки и она задремала, отец случайно поднялся к ней в старую детскую. Сиделка — приятная на вид женщина — встретила его в гостиной. Привыкшая к «суетливости и назойливости» мужчин в таких случаях, она уже готовилась прочесть ему нотацию. Но, испугавшись его взгляда, только прошептала:

— Началась. Но вы не волнуйтесь, она сейчас еще не страдает. Мы скоро пошлем за врачом. Она у вас храбрая. — И с каким-то необычным для нее уважением и сочувствием сиделка повторила: — Не беспокойтесь, сэр.

— Если она захочет увидеть меня, я все время буду в кабинете. Сделайте для нее все, что можете, сестра.

Сиделка вернулась к Джип в задумчивости. Та сказала:

— Это был отец? Я не хотела, чтобы он знал.

— Все отлично, моя дорогая.

— Как вы думаете, скоро ли опять начнутся боли, сестра? Мне хотелось бы повидать его.

Сиделка погладила ее по волосам.

— Скоро все это кончится, и вам будет хорошо. Мужчины ведь всегда такие беспокойные.

Джип взглянула на нее и прошептала: — Знаете, моя мать умерла, когда рожала меня.

Сиделка оправляла постель.

— Это ничего; то есть, я хочу сказать… это не имеет никакого отношения…

И видя, что Джип улыбается, она подумала: «Ну и дура же я!»

— Если случится так, что я не выдержу, я хочу, чтобы меня сожгли. Вы запомните это, сестра? Я не могу сейчас сказать об этом отцу: это расстроило бы его.

Сиделка подумала: «В таких случаях, кажется, требуется завещание; но лучше будет, если я обещаю ей это. Болезненное соображение, хотя она совсем! не болезненная особа». И она сказала:

— Очень хорошо, дорогая, только ничего подобного с вами не случится.

— Мне очень стыдно, что все мне уделяют столько внимания и люди из-за меня несчастны.

Сиделка, все еще занятая взбиванием подушек, пробормотала:

— Вы и наполовину не так беспокойны и капризны, как многие другие. У вас все идет просто великолепно. — А сама подумала! «Странно! Она ни разу не заикнулась о своем муже. Не люблю, когда подобные истории происходят с такими чувствительными особами. Она просто трогательна».

Джип пробормотала:

— Я хотела бы повидать отца. Пожалуйста, поскорее!

Сиделка, быстро взглянув на нее, вышла.

Джип стиснула руки под одеялом. Ноябрь! Желуди и опавшие листья. Милый влажный запах земли! Желуди повсюду, но всей лужайке. Когда-то она брала на поводок старую гончую собаку и бегала с ней по лужайке, покрытой желудями и опавшим листом, а ветер все сдувал листья с деревьев — тогда она была в коричневом бархатном платье! Кто это назвал ее тогда «мудрой маленькой совой»?.. Сердце ее упало: снова начинались боли. Уинтон спросил, стоя в дверях:

— Да, моя крошка?

— Я только хотела посмотреть на тебя. У меня все хорошо.

Лоб ее был весь в поту.

Когда он шел по коридору, ее улыбка провожала его, словно рея в воздухе; но на лице Джип улыбка уже погасла. В кабинете ему снова стало тревожно. Почему не может он принять все эти страдания на себя?

Уинтон шагал взад и вперед по ковру, пока наконец не послышался знакомый скрип колес. Он вышел в прихожую и пристально посмотрел в лицо доктору, совсем забыв, что старик понятия не имеет об особой причине его смертельной боязни за дочь. Потом он вернулся назад в кабинет. Злой юго-западный ветер швырял в оконные стекла мокрые листья. Вот здесь, у окна, он стоял, всматриваясь в темноту, когда Фьорсен приехал просить руки Джип год тому назад. Почему он не выпроводил тогда этого парня, почему не увез ее? В Индию, в Японию — куда угодно! Она не любит этого скрипача, никогда не любила по-настоящему. Чудовищно! Горечь переполнила сердце Уинтона, и он застонал. Потом он подошел к книжному шкафу; там было несколько книг, которые он всегда читал; он достал одну — «Жизнь генерала Ли». Поставив книгу на место, он взял другую — роман Уйат-Мелвиля «Бездельник». Печальная книга — печальный конец! Книга выпала из его рук и глухо стукнулась об пол. С какой-то ледяной ясностью он вдруг увидел свою жизнь, какой она может стать, если он второй раз понесет такую потерю. Она не должна умереть!

Если она умрет, тогда для него остается только… В древние времена мужчину хоронили вместе с конем и собакой — знак уважения к нему, как охотнику. Все-таки в этом что-то было. Мысль эта почему-то успокоила его; он сел в кресло и долгое время смотрел на огонь в каком-то оцепенении. Потом его лихорадочные страхи возобновились. Какого черта они не приходят и ничего ему не говорят? Что угодно, только не эта тишина, не это смертельное ожидание! Кажется, хлопнула входная дверь? Стук колес? В дверях стоял Марки, держа в руке какие-то карточки.