Заблудившийся автобус

Свинцовый свет из окна падал на ее лицо. Она широко раскрыла глаза, после чего улыбнулась, показав все зубы – жизнерадостно улыбнулась. Она приподнялась на цыпочки, помахала громадной толпе и опять улыбнулась. Она провела гребнем по жидким волосам – гребень застрял в завитых концах, она дернула. Потом взяла из ящика карандаш и подвела тупым грифелем бесцветные брови; дуги нарисовала покруче, отчего лицо приобрело удивленное выражение. Потом стала расчесывать волосы щеткой: десять раз одну сторону, десять раз другую. Причесываясь, она приподнималась на носки и напрягала мускулы – то на левой ноге, то на правой, – чтобы развить икры. Этот метод рекомендовала одна кинозвезда, которая в жизни не делала упражнений, но имела красивые ноги.

Норма бросила взгляд на окно, где свет потускнел еще больше. Не дай бог подсмотрят этот нелепый танец. Скрытностью Норма превосходила айсберг. Снаружи виднелась только крохотная часть Нормы. Потому что несравненно большая, лучшая и прекраснейшая часть Нормы была внутри нее, защищена и закупорена.

Ручка двери повернулась, и на дверь нажали. Норма напряглась и оцепенела. Двигалась только одна рука, она лихорадочно стирала брови, от чего на лбу образовались серые полосы. А в дверь уже стучались. Стучались легонько и вежливо. Она положила щетку на комод, обдернула платье и подошла. Вытянула задвижку, приоткрыла дверь. На нее смотрело лицо Эрнеста Хортона. Его плотные ворсистые усики выгнулись подковкой.

Норма пока не отпускала дверь.

– Вы все были так любезны и прочее, – сказал он. – И мне очень неприятно причинять вам лишнее беспокойство.

Норма слегка расслабилась, но дышала еще тяжеловато. Она открыла дверь и отступила. Эрнест со смущенной улыбкой вошел в комнату. Он остановился возле кровати.

– Как же я не заправил койку, – сказал он и, расстелив простыню и одеяло, принялся сгонять складки.

– Не надо, я сама, – сказала Норма.

– Я вам обещал чаевые, а вы не подождали, – сказал Эрнест. – Но я приготовил. – Он застелил кровать аккуратно, как будто набил на этом руку.

– Да я бы сама убрала, – сказала Норма.

– Уже убрал, – ответил он. Он подошел к своему большому чемодану. – Не возражаете, я открою? Я хочу кое-что вынуть.

– Давайте, – сказала Норма. Глаза ее загорелись любопытством.

Он положил большой чемодан на ее кровать, щелкнул замком и откинул крышку. В чемодане были чудесные вещи. Тут были картонные трубки и платки, менявшие цвет. Тут были взрывающиеся сигареты и вонючие бомбочки. Тут были трубки для чревовещания, и рожки, и карнавальные бумажные шапки, и флажки, и смешные значки. Были шелковые наволочки вроде той, что висела над столиком. Эрнест достал шесть искусственных раненых ног в плоских упаковках, и Норма подошла поближе, чтобы заглянуть в замечательный чемодан. Взгляд ее привлекли фотографии киноартистов. Карточки были запрессованы в прозрачный пластик толщиной не меньше половины сантиметра. И у них было еще одно любопытное свойство. Они не выглядели плоскими. То ли благодаря хитрому изгибу, то ли из-за игры преломленного света лица были как бы выпуклые, выходящие из глубины. Карточки казались трехмерными, а размером были двадцать на двадцать пять сантиметров.

Сверху улыбался, как живой, Джеймс Стюарт; из-под него высовывался чей-то краешек – только волосы и часть лба, однако Норма узнала этот лоб и волосы. Губы у нее разжались, глаза блеснули. Рука потянулась к чемодану и убрала Джеймса Стюарта прочь. И правда – он, Кларк Гейбл, глядел на нее, выпуклый, натуральный. У него было серьезное, сосредоточенное выражение – подбородок вперед, глаза спокойные и внимательные. Таким на портретах она его не видела. Она глубоко вздохнула, стараясь, чтобы этого не было слышно. Она вынула карточку из чемодана, глядя ему в глаза остановившимися расширенными глазами.

Эрнест наблюдал за ней и заметил ее интерес.

– Правда, потрясающе? – сказал он. – Новая идея. Заметили, что они выпуклые, почти как статуя?

Норма кивнула, онемев.

– Предсказываю, – объявил Эрнест. – Перед всей торговлей ручаюсь. Эта штучка выметет с рынка все остальные картинки навсегда. Она кислотоустойчива, влагоустойчива и никогда не желтеет – она вечная. Она отформована и заплавлена прямо в рамке. Она вечная.

Норма не сводила глаз с портрета. Эрнест хотел забрать его, но ее пальцы вцепились в карточку, как когти.

– Сколько? – Слово прозвучало как хриплое глубокое рычание.

– Это только образец, – сказал Эрнест. – Чтобы показывать торговцам. Не для продажи. Их заказывают.

– Сколько? – Ее пальцы побелели от напряжения. Эрнест посмотрел на нее внимательно. Он увидел, что лицо ее застыло, желваки затвердели и ноздри раздуваются от сдерживаемого дыхания.

Эрнест сказал:

– В розницу они идут по два доллара, но я говорил, что с меня причитаются хорошие чаевые. Вы больше хотите это, чем чаевые?

Голос Нормы прозвучал хрипло:

– Да.

– Тогда берите.

Белизна медленно сошла с ее пальцев. В глазах светилось торжество. Она облизнула губы.

– Спасибо, – сказала она. – Спасибо вам. – Она повернула карточку лицом к себе и прижала к груди. Пластмасса была не холодная, как стекло, а теплая и нежная на ощупь.

– А я, пожалуй, обойдусь одним образцом, – сказал Эрнест. – Понимаете, я двигаюсь на юг. В контору вернусь только через полтора месяца. Две недели решил провести в Лос-Анджелесе. Для моих товаров – лучше города нет.

Норма унесла карточку к комоду, выдвинула ящик, засунула карточку под белье и задвинула ящик.

– Вы, наверно, и в Голливуд попадете, – сказала она.

– А как же. С игрушками там еще лучше, чем в Лос-Анджелесе. А потом, у меня там вроде отпуска. У меня там много друзей. Устраиваю себе отпуск, гуляю, смотрю разные разности и заодно с торговлей знакомлюсь. Убиваю двух зайцев. Времени не теряю. У меня там фронтовой друг. на студии работает. С ним и развлекаемся. В прошлый раз начали с «Мелроз-грота». Это на Мелроз, рядом со студией РКО. Вот погуляли! Я вам не буду рассказывать, чем мы занимались, но я в жизни так не веселился. А другу, конечно, потом пришлось идти на работу, на студию.

Норма навострила уши, как щенок, когда он наблюдает за жуком.

– Ваш друг работает на студии? – равнодушно переспросила она. – На какой?

– Метро-Голдвин-Майерс, – сказал Эрнест. Он укладывал чемодан и не смотрел на нее. Он не услышал ее свистящего дыхания и неестественных ноток в ее голосе.

– Вы тоже бываете на студии?

– Ага. Вилли устраивает мне пропуск. Иногда хожу смотреть на съемки. Вилли – плотник. Работал там до войны и опять вернулся. Мы вместе служили. Прекрасный малый. На вечеринках незаменим! У него знакомых барышень, телефонов у него – вы себе представить не можете. Толстая черная книжка – и вся полна телефонами. Сам не помнит половину дам, которые у него записаны.

Эрнест постепенно зажигался темой. Он сел на стульчик возле стены. Он засмеялся.

– В начале войны – я его еще не знал – он служил в Санта-Ане. Офицеры, значит, прослышали про его черную книжечку и стали брать Вилли в Голливуд. Вилли добывал для них дам и увольнение получал, когда хотел. Ему неплохо жилось, пока их часть не посадили на пароход.

Во время этих воспоминаний в глазах у Нормы появилось выражение досады. Она теребила свой фартук. Голос ее сделался высоким, потом низким.

– Скажите, вас не очень стеснит, если я попрошу об одном одолжении?

– Да нет, – сказал Эрнест. – О каком?

– Если я дам вам письмо, а вы вдруг… Ну, окажетесь на студии МГМ и случайно встретите мистера Гейбла. Так вы ему… его не передадите?

– Кто это – мистер Гейбл?

– Мистер Кларк Гейбл, – сурово сказала Норма.

– А-а, он. Вы его знаете?

– Да, – сказала Норма ледяным голосом. – Я… я его двоюродная сестра.

– Вон что? Ну конечно, передам. Но вдруг я туда не попаду? Почему вы не отправите по почте?

Глаза у Нормы сузились.

– Почта до него не доходит, – загадочно сказала она. – Там сидит девица – ну, секретарша, так она просто забирает письма и сжигает.