Перстень Матильды

Справа от Владимира расположился обладатель самой пышной в Париже уникальной бороды Глазенап. Почетное право на это место им было завоевано не сегодня. Еще в декабре 1917 года Глазенап под началом Корнилова сражался против молодой Советской республики. Семнадцать солдат и белогвардейских офицеров были тем боевым подразделением, которым он тогда командовал. Но прошло немного времени, и Глазенап уже лихо скакал впереди эскадрона, а еще через каких-нибудь два месяца ходил в должности командира пехотного полка «добровольческой армии».

Во время разгула контрреволюции Глазенапу как верному слуге монархии был пожалован пост Ставропольского губернатора. В 1919 году бравый рубака Глазенап отличился при расправе над мирным населением, за что и был произведен в генерал-майоры. В том же году он принял командование армией от Юденича, а затем еще и приложил руку к формированию белогвардейских сил на территории панской Польши.

Сейчас же о прошлом этого преданного слуги престола напоминали лишь его пышная борода, унаследованная от предков, да зловещая биография.

Слева от Владимира занял место казачий атаман Науменко, который хотя и не был так популярен, как Глазенап, но имел не меньше заслуг перед империей. Уроженец станицы Петровской Кубанского казачьего войска Науменко после революции участвовал в так называемых первом и втором кубанских походах. В декабре 1918 года был произведен в полковники белой армии, а затем за «боевые отличия» в генерал-майоры. Годом позже вместе со всей убегающей армадой совершил морской переход по маршруту Ялта — Галлипольский полуостров и по непроверенным данным был тем самым кавалеристом, который в форме казачьего есаула верхом на бревне пытался догнать спасающееся бегством белогвардейское воинство.

Что касается третьего члена совета при мешковатом отроке — Олехновича, то о нем известно, что предки его тоже исправно служили русским царям. Сам он рьяно боролся против большевиков, а в генерал-майоры был произведен покойным батюшкой Владимира — щедрым на чины и награды Кириллом. Другие подробности об этом сподвижнике престола остаются неизвестными, так как никаких письменных свидетельств не сохранилось, а сам Олехнович из-за своего физического недостатка на все вопросы отвечал невпопад!

Собравшимся было ясно, что молодой развивающийся организм государя без мяса обойтись не может. Тем более что у Владимира как у бывшего регбиста потребность в белковых веществах была повышенной. После предварительного изучения обстоятельств дела генерал Глазенап был отправлен на переговоры с мсье Шарлем. Но французский лавочник остался непреклонным.

— Если я должен бесплатно снабжать вашего монарха мясом, — сказал мсье Шарль, — то не хочу быть русским дворянином, а останусь французским гражданином.

С тем Глазенап и возвратился на заседание совета.

Выход из создавшегося тяжелого положения предложил казачий атаман Науменко.

— А что, если заняться разведением кроликов?! — горячо воскликнул он. — У нас, например, на Кубани кролик — первое кушанье! Мясо белое, как у курицы, а на вкус — вустрица! Плюс шкурка!

Привыкший к английским ростбифам регбист брезгливо поморщился. Глазенап укоризненно покачал головой.

— Мясо-то у кролика белое, но неблагородное. Не царское!..

Тугоухий Олехнович, как ни старался, никак не мог понять, какую проблему обсуждают государственные мужи. Но как член совета все же посчитал необходимым высказаться:

— В завершение всего сказанного я должен выразить еще одно недоумение, оно касается по демократическим понятиям самого животрепещущего обстоятельства — свободы печати и свободы слова. Как нам с этим быть?

— Тут жрать, можно сказать, нечего, — со злостью вырвалось у казачьего атамана, — а этот глухарь со своей свободой печати лезет!

— Ась? — переспросил Олехнович и вопросительно посмотрел на членов государственного совета.

Помимо проблем, связанных с обеспечением провизией кухни его величества, совет занимался и другими вопросами. Однако продовольственные затруднения были столь велики, что, какие бы вопросы ни стояли на повестке дня, разговор в конце концов сводился к кулебякам, начиненным гречневой кашей, поросятам и паровым осетрам.

Начинал, как правило, Глазенап. Он расправлял на столе худосочный эмигрантский листок и принимался изучать новости, о которых сообщала газета. Закончив информацию о политических событиях, генерал заглядывал на последнюю страницу.

— А теперь почитаем, — оживляясь, говорил он, — что нам сообщает гастроном Балаклицкий. Так-так… Ага, вот оно самое… Гастрономический магазин А. Балаклицкого. Получены русские консервы: опенки, боровики, масленки, лисички. Все чисто русское. Варенье: клубничное и клюквенное. Ожидаются рыбные консервы… Имеются целебные травы. Прекрасный чай «индар» оптом и в розницу… Требуйте прейскурант… — Прочитав объявление, Глазенап складывал газету и недовольно восклицал: — Вот каналья! Который год уже обещает рыбные консервы!

— Да разве ж это рыба! — делал презрительную гримасу Науменко. — Щука в банке! Или, скажем, судак в томате! Рыбу — ее надо бреднем и прямо в котел!

— Эх и жили люди на Руси! — восхищался Науменко. — В Мариуполе, например, в портовом городе, рыба была дешевой, а мясо дороже. Да. А в духовной семинарии, где я поначалу учился, кормили плоховато. Дьякон-эконом был прижимист. Недаром грек. В постные дни он был весел, а в скоромные печален. Как же! Надо давать мясо! Так мы, ученики, спасались тем, что после обеда удирали в город за собор. Там сидели бабы, готовившие борщ, котлеты, и за все брали пятачок.

— Так, может, пойдем в бистро? — глотая слюнки, перебивал Глазенап. — Пора уж…

— Подожди, ваше превосходительство, дай досказать. Так вот я и говорю, бабы, значит. Стол серого дерева, занавеска над ним, а сзади на тележке — кухня. Сядешь это за стол, умнешь тарелки две борща, кусок мяса, пару котлет с кашей, хлеба сколько влезет, заплатишь — и пошел барином домой. В постные дни бабы жарили камбалу, свежие селедки, скумбрию, кефаль. И все по той же цене — за пятак!

— А какой ей прок так дешево? — недоверчиво поглядывал на рассказчика Глазенап. — Самой небось дороже обходилось.

— Так ведь баба — она баба и есть! Что с нее возьмешь! Другой раз сидишь ешь, придет здоровенный детина, рядом сядет. Уж тот уминает как следует.

На этом месте терпение Глазенапа обычно иссякало.

— Полно врать-то! А то государь Владимир Кириллович и в самом деле подумает, что вся наша держава только на жратве да на бабах держалась.

— В ресторанах оно, конечно, дороже было, — продолжал доказывать Науменко. — А баба, что она? Дура! Другой раз нашего брата и без денег кормили!

О том, что титулованные старцы на своих совещаниях судачат о кулебяках и предаются мысленному чревоугодию, немногочисленным приверженцам монархии известно не было. Перед ними старикашки держались с видом крупных государственных деятелей, занятых решением мировых проблем, вопросов войны и мира. При этом они всячески старались возвысить в глазах верноподданных недоучившегося студента.

Однако нужно сказать, что и тут не все проходило гладко и на этом пути генералы сталкивались с серьезными помехами. Их чинили Анна Андерсон и фон Мекленбург. Эти две смертельно враждующие стороны становились совершенно единодушны, как только речь заходила о Владимире.

— Этот оболтус такой же выскочка, как и его отец! — негодовала графиня фон Мекленбург. — Деньги моего родителя ему нужны, а на свою троюродную сестру наплевать!

Анна Андерсон формулировала свое отношение к Владимиру более определенно:

— Император? А вот это он видел?..

И Анна Андерсон подкрепляла свою мысль здоровенным кукишем.

Мнимые дочери Николая II доставляли Владимиру немало огорчений. Но были в его жизни и светлые минуты. На третьем году царствования, накануне праздника рождества Христова в канцелярию меблированной империи вместе с несколькими поздравительными открытками был доставлен засургученный пакет внушительных размеров. Пакет был из далекой Австралии.