Конец старых времен

Ваше превосходительство, — канючил бородач по-русски, — не сердитесь, а только я отсюда никуда не пойду, шагу больше не сделаю! Что за служба у вас? Кому это нужно, так вот вечно бродяжничать? И чего ваша светлость не осядет где-нибудь? С какой стати, господин полковник, шатаемся мы по этим лесам?

Ладно, ладно, — отвечал тот, кого слуга величал столь пышными титулами, — а ты помнишь, что нынче среда?

Бородач снова швырнул сумку на землю, а полковник, обернувшись, хватил его мешком по заднице.

Я провел ладонью по лбу. На минуту пришла мысль, что это бродячие актеры, но я прогнал ее, услыхав дальнейший разговор.

Ваня, — сказал его светлость с улыбкой, какая вызывает ответную улыбку у всех, кто ее видит. — Ваня, здесь где-то неподалеку живет мой старый знакомый, и готов побиться об заклад, что он нас ждет.

Что это вы говорите, ваше превосходительство? Чего вам опять захотелось?

Продолжая разговаривать в том же духе, они шли по дороге к охотничьему домику, но увидели его, только оказавшись в двадцати шагах.

Я ожидал удивленного возгласа, ожидал, что они возблагодарят провидение, неожиданно приведшее их к убежищу. Но этого не случилось. Господин показал слуге на дверь, словно то был его собственный дом.

Они вошли, а я подбежал к окну — посмотреть, что будет дальше.

Пока я глядел в окно, подоспел Котера с людьми и с Марцелом. Я показал им своего бродягу. Старый лакей прижался лбом к стеклу и тотчас смекнул, в чем дело.

— Эх вы, старый дурень, — сказал он мне, резко взмахнув рукой. — Да ведь это граф, которого я видел по меньшей мере тысячу раз! Это граф Кода! Как же вы можете называть его бродягой? И не стыдно вам? Почему вы его не приветствовали?

Его слова смутили меня — откуда мне было знать, что это за люди?

— Какой там Кода… — начал я, но старый лакей стоял на своем.

Чтобы разрешить эту загадку, нам оставалось только слушать, о чем вели разговор те двое в доме.

Который год носит нас по свету, — говорил бородач. — И в Сибири были, и в Тифлисе, и на Балканах — а какой прок? Разве что рубцы на лице! Всюду-то вы в драку лезете, ваша светлость, а как кончится дело — только вас и видели! Я и досыта не ел с тех пор, как мы были в Царьграде…

Э, пустяки, — возразил господин. — Хочешь, можешь пообедать здесь. Тебе бы немного воображения — и увидишь, как все изменится. Вот хлопну в ладоши, и тотчас еды появится вволю, сколько душа пожелает, и жареная колбаса в вине, и сало…

Старый Котера, услышав это, тотчас подтолкнул одного из своих молодцов к блюдам, а сам схватил бутылку. Салфетку на локоть, перчатки на руки — и, дурень, бегом к двери. Я смотрел ему вслед. Теперь мне уже было безразлично, заметят ли меня те двое.

Наш незваный гость стоял, широко расставив ноги, скрестив руки на груди, и насвистывал. Его слуга, затягивая ремень, бормотал проклятия.

Котера вошел с невозмутимой миной. Я думал, бродяги так и накинутся на блюда, засыплют Котеру изъявлениями благодарности, станут руки ему пожимать — но что же я увидел? Я стоял, словно рядом со мной ударила молния. Тощий бродяга, небрежно козырнув, начал распоряжаться — да как! Лакеи так и забегали. О, этот малый умел повелевать! Каким жестом показывал он на бутылку! Как выбирал паштет! Слуга его, который — я ведь сам слышал! — так дерзил ему, сделался вдруг олицетворением почтительности. Только и слышно было — «ваша светлость» да «ваша светлость», «господин полковник», «ваше превосходительство»… У меня ум за разум заходил.

Прошло немного времени, и господин полковник велел позвать меня. Он сидел верхом на стуле и молча глядел мне в глаза. Он ни слова — и я молчу, чтобы не уронить достоинства. Помолчав так, он слегка хлопнул меня нагайкой и спросил сквозь зубы:

— Ну, чего смотришь? Зачем стоял под окном?

Еще он сказал, что я славный малый, что лицо мое ему знакомо — я стираю пыль с книжек, страдаю почками и беден как церковная мышь. Далее он назвал меня старым интриганом, который с виду тише воды, ниже травы, а при случае не дурак повеселиться. Да, язык у него был подвешен ловко! Он говорил полчаса и закончил так:

— Послушай, Бернард, старый пройдоха, где же мы с тобой встречались? Не служил ли ты секретарем у господина де Монфри?

Ей-богу, я дивился всему этому, как младенец. Только что я готов был поклясться, что впервые вижу этого краснобая — и вот уже уверен, что знаю его многие годы. Или этот человек умел гадать лучше цыганки, или кто-то шепнул ему про меня. Как бы то ни было, пришлось мне признать, что он почти во всем прав — за исключением почек, и это я ему тотчас поставил на вид.

Ваша милость, — сказал я, — что касается моих внутренних органов, то я, кажется, ни на что не могу пожаловаться.

Э! — высокомерно отмахнулся он. — Увидим, когда начнешь пить.

И он приказал налить мне сразу два бокала.

Тут мы взялись пить. Полковник хлопал себя по ляжкам, болтая то по-чешски, то на прекрасном французском языке — однако ругался он по-русски, утверждая, что знает лишь один язык, не уступающий в этой области русскому.

— Нет ничего легче угадать, — вставил я. — Это, конечно, турецкий.

На том мы и согласились.

Мы хохотали. Я уже принял свою норму, разошелся к его светлость. Под веселую болтовню и звон бокалов у меня минутами всплывала мысль, что полковник все-таки личность сомнительная — но я тут же об этом забывал. В конце концов я решил так: если он будет меня расспрашивать — значит, он просто бродяга; если же нет — то какие у меня основания считать его мошенником? Мошенник бы наверняка постарался все выведать — что за человек мой хозяин, или как здоровье госпожи, — тут-то он и попался бы, ибо пан Стокласа давно овдовел.

Итак, мы продолжали пировать. Но поглядывал ли я на полковника искоса или беспечно предавался веселью — мой собутыльник держался все так же дружески, все так же буйно, и смеялся все так же. Он ни о чем не спрашивал и явно был доволен вином.

Между тем наш Марцел познакомился в кухне со слугою полковника. Они вдвоем разбирали мешок его светлости, и Ваня показывал мальчику то великолепный пояс, то коврик, то старинный пистолет, приговаривая:

— Это вот с Кавказа, а то — из Сибири.

На всех этих предметах лежала печать странствий и ветхости. Я не дал бы и гроша за подобный хлам, но, хранимый в старом потрепанном мешке, он казался сокровищем. То были предметы с разных концов земного шара. Один отражал свет маленькой лампы, ибо эти старые сифилитики (я говорю о лесниках) не дали сюда приличных светильников, а уже смеркалось; на другом сохранились следы боев, третий мог увлечь юное воображение видом старины. Маленький Марцел просто не дышал.

Твой господин, — сказал он, — безусловно, замечательный человек и много путешествовал.

Еще бы! — ответил Ваня. — Замечательный, добрый, храбрый, только — порох. Из-за одного словечка в ссору лезет, и сразу — стреляться…

Марцел стоял на коленях, Ваня высился над ним с револьвером в руке, щелкая курком, державшимся на честном слове.

— Кабы занимался он своим делом, да не путался с бабами, да кабы не был он такой бешеный, — мы бы Киев взяли! Мой полковник стоял на Днепре, а по всем деревням шел большой колокольный звон, ровно на пасху. Все ждали — вот царь вернется…

Тут Ваня замолчал и перекрестился православным крестом, а маленький Марцел повторил это движение.

Однако время подробнее рассказать об этом цыпленке. Где мальчик получил свое имя? В церкви, под колокольный звон, в воскресенье, шестнадцать лет тому назад. Во время обряда герцог сам держал его на руках. Наш добрый священник, которого впоследствии выжили из прихода, окропил обоих, и тогда, рассказывают, герцог с улыбкой заметил, что сподобился святого крещения во второй раз. И по сей день Марцелу напоминают в людской:

— Не забывай, лопоухий, что герцог сказал именно так, а не иначе.

Вот, в основном, и все. С тех пор и рос наш озорник на герцогском дворе и, сделавшись юношей, сохранил образ мыслей простодушный и чистый. Отца его давно нет в живых. Мать умерла много лет назад. Родные хранят молчание.