Рассказы, не вошедшие в сборники

— Боже, — сказал Мэнли.

Он пристально смотрел на ромбик земли между ногами.

— Боже, — повторил он. А мгновенье спустя тихо проговорил: — К черту. — Лицо у него загорелось, и сердце громко забилось. — К черту все, — сказал он еле слышно, а потом оглянулся через плечо, не поднимая головы, и медленно обвел взглядом деревья и кусты позади. — Отец Всемилостивый, Всемилостивый Боже, направь грузовик обратно во двор, — сказал он и начал хихикать. Лицо у него сильно покраснело. — Отец наш, пребывающий на небесах, пристрели шестерых и ограбь семерых, — импровизировал он, давясь смехом.

Ох! Старая леди дала бы ему по башке, когда бы слышала это. Черт возьми, она бы просто вогнала ему башку по самые плечи. Он откинулся назад и покатился по земле, трясясь в приступе дикого хохота. Черт возьми, она бы свернула ему шею, она бы свернула его чертову шею, она бы к чертовой матери чертову шею… она бы… Когда приступ закончился, он попытался овладеть собой, но стоило ему только подумать о своей чертовой шее, он опять начинал трястись всем телом. Он лежал навзничь на земле, раскрасневшийся и обессиленный, и спустя несколько минут перестал смеяться почти так же внезапно, как начал.

Он повторял все те же слова, но уже не мог заставить себя рассмеяться снова. Он подумал о своих разбитых очках, порванной курточке и о своей безрезультатной погоне. Как только он переступит через порог, все хором завопят: «Где ты порвал одежду? Где твои очки? Кто поколотил тебя на сей раз?»

Он поднял разбитые очки и с минуту держал перед собой в вытянутой руке, словно предъявляя воображаемым зрителям свидетельство своей невиновности, а потом засунул их в карман и поднялся на ноги. Он совершенно перестал обращать внимание на яркие краски осеннего леса. Он пытался оценить преступление и наказание в долларах и центах: против примерно двух долларов за разбитый подарок — двадцать два доллара за очки и около пятнадцати за костюм. Если измерять все в голых цифрах, любой увидит здесь вопиющее несоответствие. Единственный способ отвлечь внимание от данного факта — это совершить настолько дурной поступок, после которого даже смерть покажется недостаточно тяжким наказанием. Несколько минут он напрягал воображение, пытаясь представить, что бы ему такое совершить. Он не мог придумать ни одного преступления против кого-либо, которое не доставило бы ему столько же неудобства, сколько жертве. А потом вдруг придумал и, пораженный пришедшей на ум мыслью, замер на месте с приоткрытым ртом и полуразжатыми ладонями у груди, словно уронив на землю какую-то вещь.

То, о чем он подумал, было богохульством, грехом, доступным не только взрослым, но и детям — хотя он никогда раньше не сознавал, насколько это просто. Уголки его губ чуть приподнялись в улыбке, потом опустились, сначала один, потом другой, словно уравновесились чашечки весов, на которых лежали толстые щеки. Казалось, он не может решить, заплакать ему или рассмеяться.

Мысль о такого рода преступлении сопровождалась чувством духоты и одновременно холода, совсем не похожим на чувства, вызываемые тайными дурными поступками более открытого характера, вроде разбивания флакончика с духами. От них он ощущал звон в ушах и горячую пустоту в голове. Но мысль о совершенно новом греховном поступке, только сейчас пришедшая в голову, всецело заняла его ум. Он засунул руки глубоко в карманы, локти прижал к бокам.

— Чертов Бог, — быстро проговорил он дрожащим голосом, похожим на неуверенный писк птенца, впервые пробующего взять новую ноту.

Секунду спустя он машинально двинулся вперед, краем глаза видя яркий желто-красный лиственный шатер высоко над головой. Дул легкий ветерок, и все маленькие кустики словно склонялись перед ним в почтительном поклоне. Предзакатное солнце бросило косой луч вдоль тропинки, который уперся в густые заросли кустов и — не успел он пройти и сотни футов — высветил бронзовую грудь мертвой индейки, внезапно полыхнув на ней медно-красным огнем. Птица лежала кверху лапами у большого белого камня, откинув назад голубую голову на безжизненно вытянутой шее и закрыв свои ужасные глаза. Он целую минуту пристально смотрел на нее, замерев на месте, а потом медленно, осторожно приблизился.

Он не собирался дотрагиваться до нее. Он не сомневался, что это какая-то ловушка. С какой стати она валяется здесь, легкая добыча для него? Он присел на корточки возле птицы. Перья с одного бока у нее были пропитаны кровью. Он приподнял крыло и увидел пулевое отверстие прямо над ногой. Он снова представил, как идет с закинутой за плечо индейкой. Решил, что она весит фунтов двадцать. Похоже, здесь нет никакой ловушки. Все та же индейка, только мертвая и еще теплая.

Он попытался понять, какими мотивами руководствовался Бог, если это не ловушка. Вспомнил о заблудшей овце и блудном сыне, а потом вдруг в мозгу у него полыхнула мысль: он катится вниз по наклонной! Сам того не ведая, он все время катился вниз по наклонной и сейчас получил предостережение. Таким образом Бог говорил, что Ему угодно, чтобы он примкнул к Нему. Нет, это не ловушка, это взятка, но он не позволил слову «взятка» запечатлеться в своем сознании. Это подарок, подумал он, призванный удержать меня на верном пути!

У него возникло ощущение, будто Бог наблюдает за ним и ждет, возьмет он индейку или нет. Бог наверняка считает, что он достоин спасения. Он вдруг осознал, что густо покраснел и глупо ухмыляется, и вытирает ладонью свой широкий рот, и поправляет на носу очки с треснутыми стеклами. Он нервно хихикнул и быстро овладел собой. Очень отчетливый и очень гадкий голос в голове у него проговорил:

— Не больно-то Он крутой, если пытается подкупить такого идиота, как ты, паршивой индейкой.

Он посмотрел на индейку и убедился, что она вовсе не паршивая.

— Тебя ждет гораздо больше, коли покатишься вниз по наклонной, — продолжал голос.

Он поднял индейку за ноги и решил, что она весит фунтов тридцать, а то и все сорок. Он нагнулся и взвалил ее на плечо. Голова птицы болталась на уровне его живота, и он пошел через великолепный осенний лес, буйные краски которого отражались и играли на перьях. Он остановился, внезапно поняв, что все случившееся есть не что иное, как призыв к служению Богу.

— Ну да-а-а, — протянул глумливый голос. — Теперь тебе придется стать проповедником.

Он пристроил индейку поудобнее на плече. «Как Билли Грэм,— подумал он,— который постоянно летает в Европу».

— Не-е-ет. Как старый жирный придурок из местной методистской церкви, — протянул противный голос.

— Нет, как пастор, который основал Город мальчиков3,— сказал он. — Я тоже построю город для мальчиков, которые катятся по наклонной плоскости.

Сознание уместности последних слов придало ему сил, и он представил целый отряд перевоспитанных мальчиков, шагающий за ним по лесам. «Вперед, мальчики, — сказал он. — Бог послал нам индейку».

«Ты послал нам хорошую птицу», — сказал он Богу.

«Самое лучшее для самого достойного, — ответил Бог. — Я рад, что ты на моей стороне, Мейсон».

Он решил пойти к дому окружным путем, через город. По дороге он один раз услышал голос: «Ладно, ты можешь покатиться вниз по наклонной и позже», — но мгновенно переключился на хорошие мысли. Он пытался придумать поступок, которым докажет свою признательность Богу, и в конце концов решил, что если увидит слепого или нищего, бросит свои карманные десять центов в жестянку. Нищие на улицах встречались крайне редко, но все-таки иногда встречались, и он подумал, что если Бог действительно хочет, чтобы Его слуга пожертвовал своими десятью центами, то пошлет ему нищего.

В деловом квартале он привлек всеобщее внимание. Два парня подошли к нему, присвистнули и подозвали еще нескольких, болтавшихся на углу. Мэнли остановился и подождал, пока вокруг соберутся люди. Подошедший мужчина в охотничьем костюме долго смотрел на индейку, тихо чертыхаясь. Одна женщина спросила, сколько его птица примерно весит, а один парень сказал, что теперь в окрестных лесах диких индеек осталось мало. Мужчина в охотничьем костюме продолжал бормотать: