Три товарища

Пат стояла, вся подавшись вперед, и прислушивалась, пока еще можно было что-нибудь слышать. Потом она повернулась ко мне:

— Итак, отбыл последний корабль, Робби. — Предпоследний, — возразил я. — Последний — это я. Знаешь, что я собираюсь делать? Хочу выбрать себе другое место для стоянки на якоре. Комната во флигеле мне больше не нравится. Не вижу причин, почему бы нам не поселиться вместе. Я попытаюсь раздобыть комнату поближе к тебе.

Она улыбнулась:

— Исключено. Это тебе не удастся. Что ты собираешься предпринять?

— А ты будешь довольна, если я всё-таки это устрою?

— Что за вопрос? Это было бы чудесно, милый. Почти как у мамаши Залевски.

— Ладно. Тогда позволь мне с полчасика похлопотать.

— Хорошо. А я пока сыграю с Антонио в шахматы. Я научилась здесь.

Я отправился в контору и заявил, что намерен остаться здесь на длительное время и хочу получить комнату на том же этаже, где находится Пат. Пожилая дама без бюста презрительно оглядела меня и отклонила мою просьбу, ссылаясь на местный распорядок.

— Кто установил этот распорядок? — спросил я.

— Дирекция, — ответила дама, разглаживая складки своего платья.

Довольно раздраженно она в конце концов сообщила мне, что просьбу о том, чтобы сделать исключение, может рассматривать только главный врач.

— Но он уже ушел, — добавила она. — И по вечерам не полагается беспокоить его служебными вопросами на дому.

— Отлично, — сказал я. — А я всё-таки обеспокою его разок по служебному вопросу. По вопросу о местном распорядке.

Главный врач жил в маленьком домике рядом с санаторием. Он сразу же принял меня и немедленно дал разрешение.

— По началу мне не думалось, что это будет так легко, — сказал я.

Он засмеялся:

— Ага, это вы, должно быть, нарвались на старую Рексрот? Ну, я сейчас позвоню.

Я вернулся в контору. Старуха Рексрот, завидев вызывающее выражение моего лица, с достоинством удалилась. Я уладил все с секретаршей и поручил швейцару перенести мои вещи и подать в номер пару бутылок рома. Потом я пошел в ресторан к Пат.

— Тебе удалось? — спросила она.

— Пока еще нет, но в ближайшие дни я добьюсь.

— Жаль. — Она опрокинула шахматные фигуры и встала.

— Что будем делать? — спросил я — Пойдем в бар?

— Мы по вечерам часто играем в карты, — сказал Антонио. — Скоро задует фен — это уже ощущается. В такое время карты — самое подходящее.

— Ты играешь в карты, Пат? — удивился я. — Какие же ты знаешь игры? Подкидного дурака или пасьянс?

— Покер, милый, — заявила Пат.

Я рассмеялся.

— Нет, право же, она умеет, — сказал Антонио. — Только она слишком отчаянная. Неимоверно блефует.

— Я тоже, — возразил я. — Значит, нужно испробовать хоть разок.

Мы забрались в угол и начали играть Пат неплохо разбиралась в покере. Она действительно блефовала так, что можно было только диву даваться. Час спустя Антонио показал на окно. Шел снег. Медленно, словно колеблясь, большие хлопья падали почти вертикально

— Совсем безветренно, — сказал Антонио. — Значит, будет много снега.

— Где сейчас может быть Кестер? — спросила Пат.

— Он уже проехал главный перевал, — ответил я.

На мгновение я отчетливо увидел перед собою «Карла» и Кестера, который вел его сквозь белую, снежную ночь. И внезапно мне показалось невероятным, что я сижу здесь, что Кестер где-то в пути, что Пат рядом со мной. Она смотрела на меня со счастливой улыбкой, ее рука с картами спокойно лежала на столе.

— Твой ход, Робби.

Пушечный снаряд пробрался через весь зал, остановился у нашего стола и добродушно заглядывал в карты. Вероятно, его жена уже уснула, и он искал собеседника. Я положил карты, злобно посмотрел на него и таращился, пока он не ушел.

— Ты не очень любезен, — весело сказала Пат.

— Нет, я не хочу быть любезным, — возразил я.

Потом мы еще зашли в бар и выпили пару коктейлей, а затем Пат нужно было отправляться спать. Я попрощался с ней в ресторане. Она медленно поднялась по лестнице, остановилась и оглянулась перед тем, как свернуть в коридор. Я подождал некоторое время и зашел в контору, чтобы получить ключ от своей комнаты. Маленькая секретарша улыбалась.

— Семьдесят восьмой номер, — сказала она.

Это было рядом с комнатой Пат.

— Неужели по указанию мадемуазель Рексрот? — спросил я.

— Нет. Мадемуазель Рексрот ушла в молитвенный дом, — ответила она.

— Молитвенные дома и вправду иногда приносят благодать, — сказал я и быстро поднялся наверх. Мои вещи были уже распакованы. Через полчаса я постучал в боковую дверь, которая вела в соседнюю комнату.

— Кто там? — крикнула Пат.

— Полиция нравов, — ответил я.

Ключ щелкнул, и дверь распахнулась.

— Робби, ты? — пробормотала изумленная Пат.

— Да, это я — победитель мадемуазель Рексрот и владелец коньяка и «порто-ронко». — Обе бутылки я вытащил из кармана своего халата. — А теперь отвечай немедленно: сколько мужчин уже здесь побывало?

— Никого, кроме одной футбольной команды и одного оркестра филармонии, — смеясь, заявила Пат. — Ах, милый, теперь опять наступили прежние времена.

Она заснула на моем плече. Я еще долго не засыпал. В углу комнаты горела маленькая лампа. Снежные хлопья тихо ударялись в окно, и казалось, что время остановилось в этом зыбком золотисто-коричневом полумраке. В комнате было очень тепло. Изредка потрескивали трубы центрального отопления. Пат во сне пошевелилась, и одеяло, шурша, медленно соскользнуло на пол. "Ах, — думал я, — какая бронзовая мерцающая кожа! Какое чудо эти тонкие колени! И нежная тайна груди! — Я ощущал ее волосы на моем плече и губами чувствовал биение пульса в ее руке. — И ты должна умереть? Ты не можешь умереть. Ведь ты — это счастье*.

Осторожно я опять натянул одеяло. Пат что-то про бормотала во сне, замолкла и, не просыпаясь, медленно обняла меня за шею.

XXVII

Все последующие дни непрерывно шел снег. У Пат повысилась температура, и она должна была оставаться в постели. Многие в этом доме температурили.

— Это из-за погоды, — говорил Антонио. — Слишком тепло, и дует фен. Настоящая погода для лихорадки.

— Милый, да выйди ты прогуляться, — сказала Пат. — Ты умеешь ходить на лыжах?

— Нет, где бы я мог научиться? Ведь я никогда не бывал в горах.

— Антонио тебя научит. Ему это нравится, и он к тебе хорошо относится.

— Мне приятнее оставаться здесь.

Она приподнялась и села в постели. Ночная сорочка соскользнула с плеч. Проклятье! какими худенькими стали ее плечи! Проклятье! какой тонкой стала шея!

— Робби, — сказала она. — Сделай это для меня. Мне не нравится, что ты сидишь всё время здесь, у больничной постели. Вчера и позавчера; это уж больше чем слишком.

— А мне нравится здесь сидеть, — ответил я. — Не имею никакого желания бродить по снегу.

Она дышала громко, и я слышал неравномерный шум ее дыхания.

— В этом деле у меня больше опыта, чем у тебя, — сказала она и облокотилась на подушку. — Так лучше для нас обоих. Ты сам потом в этом убедишься. — Она с трудом улыбнулась. — Сегодня после обеда или вечером ты еще сможешь достаточно здесь насидеться. Но по утрам это меня беспокоит, милый. По утрам, когда температура, всегда выглядишь ужасно. А вечером всё по-другому. Я поверхностная и глупая — я не хочу быть некрасивой, когда ты на меня смотришь.

— Однако, Пат… — Я поднялся. — Ладно, я выйду ненадолго с Антонио. К обеду буду опять здесь. Будем надеяться, что я не переломаю себе кости на этих досках, которые называются лыжами.

— Ты скоро научишься, милый. — Ее лицо утратило выражение тревожной напряженности. — Ты очень скоро будешь чудесно ходить на лыжах.

— И ты хочешь, чтобы я поскорее чудесно отсюда убрался, — сказал я и поцеловал ее. Ее руки были влажны и горячи, а губы сухи и воспалены.