Умереть в Париже. Избранные произведения

— Французы — нация, возлюбленная Господом. Швейцарцы должны быть только счастливы, если им удастся стать французами по духу.

К сожалению, я почти не знаю японской классики! Иногда за ужином или в общей гостиной француженки начинают расспрашивать меня о японской литературе, но я ничего толком и ответить не могу. Конечно, и в школе и в колледже мы читали отрывки из "Повести о Гэндзи", "Записок у изголовья", из "Собрания мириад листьев", но моя память не сохранила почти ничего. Я только с грехом пополам перевожу им пятистишия из собрания "От ста поэтов по одной песне", которые помню с детства по карточной игре, и в конечном итоге как-то выкручиваюсь. Француженки все очень начитанны, и я, чтобы не отстать, тоже стараюсь побольше читать, особенно когда принимаю воздушные ванны; за прошедшие полгода я прочла множество французских романов. Вернувшись в Японию, начну систематически читать японскую литературу. И постараюсь побольше ездить. Съезжу в Нару и в Киото. Меня часто спрашивают об этих древних столицах и о древнем искусстве, но я не знаю почти ничего, кроме того немногого, что в детстве усвоила на уроках географии или истории, и мне всегда становится стыдно.

Я мечтаю, что, если когда-нибудь в будущем Миямура снова приедет в Европу — на конференцию или ещё куда-нибудь, я поеду вместе с ним как его секретарь, и тогда уж не буду связывать его по рукам и ногам, а, наоборот, стану помогать ему, рассказывая знакомым европейцам о том, что есть примечательного и прекрасного в Японии. Ну а на этот раз придётся удовлетвориться немногим, я должна впитать всё самое хорошее, что только есть в Европе, это наверняка пригодится мне и для собственного образования, и для того, чтобы воспитывать тебя… Да, доченька, я с надеждой смотрю в будущее. И даже если случится худшее и это будущее останется несбывшейся мечтой, всё равно рисовать его в своём воображении — моя единственная отрада…

Сегодня, выйдя на прогулку, я встретила у ворот госпожу Рене, и она пригласила меня пойти на соревнования лыжников, которые проходят в горах позади нашего санатория.

Госпожа Рене вся светилась от радости, по её словам, эти соревнования последние в сезоне, и если после них будет несколько ясных дней, то снег растает и наступит весна. Во всяком случае, так было прошлой зимой. В самом деле, снег под ногами потерял прежнюю твёрдость, и по полю, которое прежде мы пересекали по диагонали, ибо это самый близкий путь, пройти было невозможно. Поэтому мы пошли окольным путём, и я слышала, как под сугробами по обочинам дороги тихонько журчали ручьи. День был очень ярким, и мы обе шли под зонтиками. Да и не только мы — зонтики виднелись повсюду, казалось, что на склонах гор вдруг распустились огромные весенние цветы. Солнышко тоже пригревало уже совсем по-весеннему. Поднявшись вверх километра на два, мы оказались у скалы Ангела. Отсюда открывался самый красивый вид на раскинувшееся внизу озеро Леман. Величавые снежные вершины Савойских и Альпийских гор отражались в чистой озёрной глади, а швейцарский берег уже зазеленел.

— Посмотрите-ка, там, внизу, уже началась весна. Как только она доберётся до нас, мы сможем вернуться в Париж, — со вздохом сказала мадам Рене.

Стоя у скалы Ангела, я глядела вниз на прекрасное озеро, но мысли мои невольно уносились к тебе. Клямарский холм, скорее всего, ещё окутан туманом, и мадемуазель Рено не ходит с тобой гулять. Наверное, она не пускает тебя и на травку, которая уже начала пробиваться на заднем дворике и по которой так приятно ходить босиком…

В этот миг снизу из церкви донёсся печальный колокольный звон. Отвлекшись от своих мыслей, я невольно прислушалась, а у госпожи Рене лицо внезапно стало каким-то жёстким. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы научиться понимать язык колокола, звонившего иногда по нескольку раз в день. На этот раз это, вне всяких сомнений, был похоронный звон. Колокол звонил негромко и нежно, как будто просил ниспослать утешение душе, призванной Господом и поднимающейся к небесам. Звуки, возникая на высокой колокольне, плыли по чистому небу. Я слышала, что во время таяния снега смерть особенно часто посещает санаторий.

— Это мадемуазель Фуляр, — нахмурившись, сказала мадам Рене. Я удивилась, ведь совсем недавно я видела эту худенькую девушку — она сидела в салоне, кутаясь в белую шубку. "Чтобы не волновать пациентов, — объяснила мне мадам Рене, — умерших выносят рано утром, ещё до рассвета". Она назвала имена четырёх последних и сказала, что так поступают со всеми, со всеми. Это было для меня полнейшей неожиданностью! Я, конечно, заметила, что названные ею четверо в последнее время перестали спускаться в столовую, но думала, что у них просто поднялась температура и доктор запретил им вставать… Я так ждала таяния снега, так мечтала о весне… А оказывается, в эту пору жизнь человеческая становится особенно хрупкой? Взглянув ещё раз на подкравшуюся к берегу озера весну, я почувствовала, как у меня внутри всё похолодело, и поняла, что не смогу одолеть полтора километра, оставшиеся до лыжной трассы. Мадам Рене тоже решила спуститься вниз и присутствовать на мессе.

— Бедная девочка, — сказала она, — у неё нет родителей, поэтому её не повезут в Париж, так и придётся ей спать вечным сном в Швейцарии.

И мы стали спускаться в сторону города…

Милая моя доченька, если повезёт, то к весне я буду совершенно здорова и вернусь к тебе. Во всяком случае, доктор Боннар твёрдо обещал это во время вечернего обхода. Но ведь так трудно удержать человеческую жизнь, она готова оборваться в любой миг. И если произойдёт худшее, как сложится твоя жизнь? У Миямуры нет родителей, поэтому у тебя не будет любящих бабушки и дедушки. Зато Миямуру ты сможешь не только уважать как отца, но и любить как мать. Он сумеет сделать тебя счастливой. В этом я совершенно уверена, лучшего отца и желать невозможно. А мне лучше исчезнуть из твоей жизни. Конечно, моим родителям — твоим бабушке и дедушке Каидзиме — ты могла бы заменить меня, но, боюсь, их любовь не принесёт тебе добра… Мне тяжело это писать, но я ведь решила писать только правду. Может быть, когда-нибудь ты пожалеешь своих дедушку и бабушку Каидзима и познакомишься с ними, но, по-моему, тебе не следует сними встречаться. Так будет лучше для твоего будущего. Если же тебе вдруг всё-таки понадобится мать, найди женщину, которую вполне можно считать твоей крёстной — Марико, жену господина Ногавы.

Десять дней назад на рассвете меня разбудили какие-то странные звуки. В первые дни в санатории мне было очень непривычно спать с распахнутой балконной дверью, я часто просыпалась от лунного света, а когда смотрела на дверь, мне всегда казалось, что оттуда кто-то крадётся. Проснувшись в то утро, я тоже сразу же приподнялась на постели и посмотрела в сторону балкона. В комнату струился лунный свет, от морозного воздуха сразу стало зябко, но ничего странного я не заметила. Однако, опустив голову на подушку, услышала слабый стук, словно кто-то забивал гвозди. Стены в санатории были толстые, и никаких звуков из соседней комнаты до меня никогда не долетало, но тут мой обострившийся вдруг слух позволил мне помимо стука молотка уловить ещё и приглушённые голоса. Догадавшись, что там происходит, я уже не смогла заснуть. Я почти не знала своей соседки и никогда не интересовалась её состоянием, но ведь, наверное, и эта совершенно чужая мне женщина тоже мечтала — скорее бы весна… Вскоре я услышала удаляющийся шум автомобиля. Мне вспомнился рассказ госпожи Рене о том, что все исчезают из санатория перед рассветом, и я долго лежала, вслушиваясь в мёртвую тишину, наступившую в соседней комнате.

Моя соседка, так и не дождавшись весны, покинула нас и отправилась к ней сама… "Скорей бы весна!.." — сколько раз и я говорила это в прошлом году в Клямаре! И теперь твержу то же самое, пытаясь поднять свой дух. Но, может быть, именно в это время, когда, почуяв приход весны, мы утрачиваем бдительность, смерть, дождавшись ночи, обходит похожее на дворец здание санатория, заглядывает в каждое окно и своей холодной рукой хватает того, кто ей понравится?.. Взволнованная этими дурацкими мыслями, я не смогла заснуть до утра. Наверное, смерть ходит за мной по пятам.