Ураган

Улыбаясь, Лю Дэ-шань с отцовской гордостью смотрел на сына, а жена металась из комнаты в кухню и обратно, не зная за что приняться. Она то уговаривала мужа прилечь, то предлагала сейчас же пообедать.

— Нет, — ответил Лю Дэ-шань. — Мне пока есть не хочется. Нам в уездном городе устроили хорошую встречу и накормили до отвала. Доклад даже был. Сам начальник уезда…

— Тот, что в прошлом году приезжал сюда? — спросил мальчик.

— Помолчи, Гао Шэн, — строго сказала мать. — Как ты смеешь перебивать, когда отец говорит? Сиди и слушай… Ну, про что же начальник уезда беседовал с вами?

— Да о многом… Про наши заслуги говорил, про то, что трудящийся народ в тылу никогда нас не забудет. Говорил, что когда вернемся домой, нам следует хорошо работать, чтобы служить для всех примером.

— Так, так, — закивала жена. — Ты видел начальника Сяо?

— Только что от него. Он сегодня вечером созывает собрание и велел мне сделать доклад о положении на фронте. Ты тоже пойди послушай.

— Обязательно. А о чем ты будешь рассказывать?

— Там услышишь.

— Смотри же, не сбейся и не ошибись в чем-нибудь… А у нас тут в деревне много разных дел было…

Она рассказала о Чжан Фу-ине, о том, какое было раньше отношение к середнякам, и о том, что теперь середнякам возвратили все их имущество.

— У меня ведь тоже сначала забрали двух лошадей, но потом вернули. Это потому, что начальник Сяо приехал и разъяснил, что батраки, бедняки и середняки — одна семья…

— Это правильно, — заметил Лю Дэ-шань, покуривая трубку. — Нам на фронте так же говорили. Наш командующий несколько раз повторял, что бедняки, батраки и середняки воюют вместе, все проявляют одинаковую доблесть, и для разгрома реакции необходимо объединить все силы народа.

— Когда начальник Сяо вернулся, — продолжала жена, — и наш Го опять стал председателем, все наладилось. Начальник Сяо, председатель Го и вдова Чжао приходили ко мне и успокаивали, чтобы я о тебе не тревожилась. Они такие люди, что обо всех крестьянах заботятся…

Она прикрыла дверь в кухню и, наклонившись к уху Лю Дэ-шаня, с беспокойством спросила:

— Ты уже видел Хань Лао-у?

Лю Дэ-шань утвердительно кивнул.

— Не оговорит ли он кого-нибудь?.. — прошептала она. — Я очень, очень боюсь!.. Помнишь, он приходил к нам и предлагал тебе стать его названым братом. Как бы не оклеветал, проклятый…

Муж пристально посмотрел на жену:

— Я тебе так скажу. Есть пословица: «Если ты стоишь прямо — не бойся, что тень твоя ложится косо, если нет за тобой дурных дел — пусть чорт хоть каждую ночь стучит в дверь». Я с этим Хань Лао-у брататься тогда не стал и на уговоры его не пошел. Кроме того, начальник Сяо нас с тобой хорошо знает. Меня можно упрекнуть только в том, что я раньше труслив был и когда люди ходили с Чжао Юй-линем арестовывать Хань Лао-лю, я спрятался. Ничего другого за мной не числится. Начальник Сяо — человек очень умный, и что бы там Хань Лао-у ни стал ему наговаривать, он, не выяснив сам, никогда не поверит.

— Да-да, — согласилась жена. — Он человек и умный и справедливый… Но ты, наверное, устал. Солнце только что склонилось к западу, и собрание еще не скоро. Ложись, поспи… А я тут сберегла пельменей, что стряпала к Новому году. Недавно под нашими окнами без умолку трещала сорока — предвестница радости. Я ждала твоего возвращения, только не думала, что это так скоро случится.

Лю Дэ-шань, не раздеваясь, прилег на кан. Жена принялась растапливать печь, и комната вмиг наполнилась едким дымом.

Лю Дэ-шань попробовал было уснуть, но дым душил его. Он встал и, закурив трубку, направился к двери.

— Что ты не спишь? Куда пошел? — спросила жена.

— Пойду посмотрю, что во дворе делается.

Он вышел во двор, постоял некоторое время, вдыхая с наслаждением чистый морозный воздух. Затем открыл дверь амбара. Амбар был полон золотистого зерна. Лю Дэ-шань прошел в огород. От заготовленного им хвороста осталось совсем немного. «Придется съездить за хворостом», — подумал он и побрел дальше. Зайдя в конюшню, Лю Дэ-шань очень удивился: откуда взялась еще одна лошадь?

Вернувшись в дом, он спросил об этом жену. Оказалось, что лошадь она взяла для Ли Всегда Богатого.

— Он одинокий, дома у него никого не осталось. Вот я и поставила лошадь пока к себе, — объяснила она. — Скажи ему, чтобы забирал.

Лю Дэ-шань приготовил лошадям на ночь корм, затем спустился в подполье.

— Что у тебя тут делается? — раздался оттуда громкий возглас.

— А что случилось?

— Да большая часть картошки сгнила. Чего же вы смотрели, когда складывали? Нужно было перебрать. Придется ее завтра вытащить и просушить.

Лю Дэ-шань любил свою семью, свой дом, свое хозяйство.

— Работник-то он редкий, — говорили о нем раньше соседи, — да только все для себя. У него и кукуруза, и чумиза лучше, хотя земля такая же, как у всех, а вот попробуй спроси, как это получается, ни за что не скажет.

Это была правда. В то время Лю Дэ-шань думал прежде всего о себе. Да и на фронт он ушел вовсе не потому, что стремился помочь Народно-освободительной армии одержать окончательную победу, а потому, что для него это было самым выгодным делом.

Как-то раз заявилась жена Ли Чжэнь-цзяна и с таинственным видом сообщила:

— Ужасные дела будут скоро, сосед. Закон вышел: если у тебя три лошади — две отдай, а если две — так одну. Урожай тебе также не оставят. Сколько бы ты ни трудился, получишь лишь то, что тебе положено.

Лю Дэ-шань тут же пошел и записался носильщиком, которых набирали в то время для армии. Он решил, что только это спасет его хозяйство, потому что семьи фронтовиков пользовались особыми льготами.

Но на фронте Лю Дэ-шань убедился в другом. Никакого различия между бедняками и середняками там не делали. Ему доверяли, его ценили, смотрели на него, как на равноправного члена фронтовой семьи. А после того случая, когда он разоружил и привел двух гоминдановских солдат, командиры, бойцы и носильщики начали относиться к нему с еще большим уважением. Много нового узнал, увидел и понял Лю Дэ-шань в армии. Это заставило его резко изменить свои взгляды на жизнь. Он окончательно и бесповоротно решил поддерживать крестьянский союз.

Пока муж был занят осмотром своего хозяйства, жена накрыла на стол. Обед сегодня оказался даже лучше новогоднего. Он состоял из пельменей, жирной тушеной свинины с лапшой и кислой капустой и поджаренного бобового сыра.

Отдохнув после обеда, Лю Дэ-шань отправился в крестьянский союз.

Сяо Сян распорядился привести на собрание и Хань Лао-у. В то время как Лю Дэ-шань рассказывал о фронтовых делах, Чжан Цзин-жуй пристально наблюдал за лицом арестованного. Хань Лао-у то краснел, то бледнел. Бывший помещик заметно нервничал и постукивал каблуками по земляному полу.

Наконец, когда Лю Дэ-шань заговорил о том, что войска Чан Кай-ши отступают при первом же натиске и разбегаются врассыпную, Хань Лао-у вскочил с места и рванулся к двери. Чжан Цзин-жуй сделал движение, желая загородить ему дорогу, но начальник бригады тихо сказал:

— Не надо. Пусть идет.

Однако Чжан Цзин-жуй все-таки выглянул за дверь.

Хань Лао-у прошелся по двору и, заложив руки за спину, остановился:

«Уж если этот дрожавший перед помещиками Лю Дэ-шань с такой дерзостью и нескрываемой радостью говорит теперь о разгроме войск Чан Кай-ши, значит, рассчитывать больше не на кого и не на что».

Хань Лао-у присел на крыльцо, подперев руками отяжелевшую от напряжения и бессонных ночей голову.

Бежать? Но как? Это бессмысленно. И куда? До своих все равно не добраться, а вести подрывную работу среди людей, самые трусливые из которых с помощью палки разоружают автоматчиков, — просто безумие. Да и зачем, если армия все равно разгромлена?..

Чжан Цзин-жуй, проскользнув мимо Хань Лао-у, вышел за ворота и наткнулся на У Цзя-фу, вооруженного пикой.

— Ты знаешь, кто во дворе? — шепотом спросил Чжан Цзин-жуй.

— Конечно, знаю. Не беспокойся, не убежит.