Перстень Левеншельдов (сборник)

Звонят колокола, громыхают телеги, пожарные насосы подают воду с озера, изо всех деревень спешат люди. Слышатся крики, стон и приказания, рев бушующего пламени. Вот с громким треском рухнул потолок. Но Кевенхюллера ничто не тревожит. Он сидит на чурбане и потирает руки.

Но вот слышится страшный грохот; можно подумать, будто небо упало на землю.

— Свершилось! — восклицает он. — Теперь уж ей не спастись! Теперь она либо раздавлена балками, либо сгорела в огне! Свершилось!

Но внезапно его мозг пронзила мысль: чтобы избавиться от лесовицы, пришлось принести в жертву честь и могущество Экебю. Великолепные залы, видевшие столько веселья, комнаты, хранившие радость воспоминаний, столы, гнущиеся под тяжестью обильных яств, дорогая старинная мебель, серебро и фарфор — всего этого не вернуть…

Он вскочил с громким криком. Его огненное колесо, его солнце, модель, от которой зависело счастье человечества… Неужто он сам поставил его под лестницей, чтобы вызвать пожар?

Кевенхюллер как бы взглянул на себя со стороны и окаменел от ужаса.

«Неужто я потерял рассудок? — спросил он себя. — Как мог я совершить подобное злодейство?»

В это самое мгновение запертая на замок дверь распахнулась, и в мастерскую вошла зеленая лесовица.

Она стояла на пороге, улыбающаяся, красивая. На ее зеленом платье не было ни пятнышка, ни соринки, пышные, густые волосы не пропитались дымом. Она была такой же, какой он юношей увидел ее на карлстадской площади, благоухающую ароматом диких лесов со звериным хвостом, волочившимся по земле.

— А ведь Экебю горит! — сказала она и засмеялась.

Кевенхюллер поднял кувалду и хотел было швырнуть ее в голову лесовицы, но увидел, что она держит в руке его огненное колесо.

— Видишь, я спасла его для тебя! — сказала она.

Кевенхюллер упал перед ней на колени.

— Ты разбила мой экипаж, сломала мои крылья, искалечила мою жизнь. Будь милостива, сжалься надо мною!

Она уселась на верстак, все такая же молодая и лукавая, какой он увидел ее в первый раз на карлстадской площади.

— Я вижу, тебе ведомо, кто я такая.

— Я знаю, кто ты, и всегда знал, — ответил несчастный, — ты — гений вдохновения. Но дай мне свободу! Отними у меня свой дар! Я не хочу больше творить чудеса! Хочу стать таким, как все люди! Зачем ты преследуешь меня! О, зачем ты преследуешь меня?

— Безумец! — воскликнула лесовица. — Я никогда не желала тебе зла. Я щедро одарила тебя, но могу отнять свой дар, если ты этого хочешь. Но подумай хорошенько! Не пришлось бы после раскаяться.

— Нет, нет! — крикнул он. — Отбери у меня чудодейственную силу!

— Сначала ты должен уничтожить вот это, — ответила она и бросила ему под ноги огненное колесо.

Без колебаний он ударил кувалдой по сверкающему огненному колесу, ведь это было всего лишь мерзкое бесовское творение, раз оно не могло приносить пользу людям. Искры взвились к потолку, языки пламени заплясали вокруг него, и вот последняя из его чудесных машин превратилась в груду обломков.

— Ну вот, теперь я отнимаю у тебя свой дар, — сказала лесовица.

Когда она стояла в дверях, озаренная отблеском пожара, он в последний раз взглянул на нее.

Она была прекрасна, как никогда, и больше не казалась ему зловещей, а лишь строгой и гордой.

— Безумец! — сказала она. — Разве я когда-нибудь запрещала другим строить то, что ты изобрел? Я хотела лишь защитить гения, избавить его от работы ремесленника.

С этими словами она ушла. Несколько дней Кевенхюллер не мог оправиться от припадка, а потом он стал таким, как все люди.

Глава тридцать четвертая

ЯРМАРКА В БРУБЮ

В первую пятницу октября в Брубю открывается ярмарка, которая длится целых восемь дней. Это большой осенний праздник. На каждом дворе режут скотину, жарят и парят, надевают зимние обновы, со стола не сходят праздничные блюда — жареный гусь и творожники, вина пьют вдвое больше, никто не работает. Словом, в каждой усадьбе праздник. Прислуга и работники пересчитывают жалованье, толкуя о том, что им надо купить на ярмарке. По дорогам бредут издалека люди с котомкой за плечами и посохом в руке. Многие из них гонят на продажу скотину. Маленькие упрямые бычки и козы то и дело упираются передними ногами в землю, не желая идти, чем доставляют немалые хлопоты своим хозяевам и удовольствие зрителям. В богатых усадьбах все комнаты заняты долгожданными гостями. Люди обмениваются новостями, обсуждают цены на скотину и домашнюю утварь. Дети мечтают об обещанных ярмарочных подарках и карманных деньгах.

А какая суматоха царит на холмах Брубю и широкой площади в первый день ярмарки! Городские торговцы выставляют свои товары в просторных ларьках, а далекарлийцы и вестеръетландцы раскладывают их на стоящих рядами длинных прилавках, над которыми развеваются белые парусиновые навесы. Канатные плясуны, шарманщики, слепые скрипачи, гадалки, торговцы карамелью — кого только здесь не встретишь! На прилавках нагромождена глиняная и деревянная посуда. Огородники и садовники из больших усадеб торгуют луком и хреном, яблоками и грушами. Прямо на земле расставлена уйма красно-коричневой медной посуды, вылуженной изнутри добела.

По тому, как идет в этом году торговля на ярмарке, и в ларях, и в рядах, нетрудно заметить, что в Свартше, в Бру, в Леввике и других приходах по берегам Левена царит нужда.

Однако на большом скотном рынке торгуют бойко, многие хотят продать корову и теленка, выменять лошадь, чтобы хоть худо-бедно перезимовать.

И все же весело на ярмарке в Брубю. Наскребешь денег на рюмочку-другую — и все беды позади. Но опьяняет и веселит не одно только вино. Когда человек из лесной глухомани оказывается в ярмарочной толчее и слышит шум кричащей, хохочущей, бурлящей, как море, толпы, его охватывает дикое пьянящее веселье и голова идет кругом.

Люди, ясное дело, толпятся здесь, чтобы покупать и продавать, но не только за этим устремляется на ярмарку народ. Главное дело — зазвать к своей телеге побольше родственников и друзей, угостить их бараньей колбасой, запеченной в тесте гусятиной и самогоном или уговорить девушку принять в подарок псалтырь и шелковый платок либо прогуляться по ярмарке и выбрать гостинцы для оставшихся дома ребятишек.

Со всей округи собрался народ на ярмарку, дома остались лишь те, кому надо присматривать за хозяйством. Здесь и кавалеры из Экебю, и крестьяне из Нюгорда, лесной деревушки, барышники из Норвегии, финны из северных лесов и бродячий люд разного толка.

Иной раз в этом бурлящем море начинает завихряться водоворот, от которого волны расходятся кругами. Никто не знает, что творится в центре этого вихря, покуда несколько полицейских не протиснутся сквозь толпу, чтобы прекратить драку либо поднять опрокинутую телегу. А вот и новая давка — люди столпились вокруг торговца, бранящегося с разбитной девицей.

К полудню завязалось целое побоище. Крестьянам показалось, что вестеръетландцы меряют свой товар слишком коротким локтем, сперва возле их прилавков вспыхивает перебранка, а после дело доходит до драки. Ясно, как белый день, что у людей, целый год не видевших ничего, кроме бед и нужды, так и чешутся руки выместить на ком попало свои обиды, неважно за что и на ком. А сильные и задиристые, увидев, что где-то дерутся, бросаются туда со всех ног. Кавалеры начинают пробираться вперед, чтобы на свой лад восстановить мир и порядок, а далекарлийцы спешат на помощь вестеръетландцам.

Монс Силач из Форса уже тут как тут, старается вовсю. Он пьян и разъярен. Вот он повалил одного вестеръетландца и принялся его колотить, но на крики бедняги сбегаются его земляки и пытаются отбить дружка у Монса. Тогда Монс Силач сбрасывает с лотка тюки материи, хватает этот лоток шириной с локоть и длиной в восемь локтей, сбитый из толстых реек, и начинает размахивать им, как дубиной.

Монс Силач человек опасный. Это он однажды вышиб стену арестантской в Филипстаде. Ему ничего не стоит поднять из воды лодку и понести ее на плечах. Немудрено, что толпа, в том числе и вестеръетландцы, разбежалась, как только он схватил лоток. Но Монс Силач бросается за ними, продолжая размахивать лотком. Раз ему попало в руки оружие он должен бить, не разбирая, где друзья и где враги.