Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Войдя во двор, они разделились на две группы: одна под предводительством Палена вошла в особую дверь, через которую граф обычно проходил к императору, когда хотел остаться незамеченным; другой группой командовали Зубов и Бенингсен, а дорогу им показывал Аргамаков. Эти взошли по главной лестнице, и никто их не задержал, так как Пален снял караульные посты дворца и вместо солдат поставил там переодетых офицеров из заговорщиков. Правда, одного часового забыли отослать, и тот, увидев приближающихся, крикнул: «Кто идет?» Тогда Бенингсен, подойдя ближе, распахнул плащ, показал солдату свои ордена и сказал:

– Тише! Разве тебе не ясно, куда мы идем?

– Проходите, дозор, – часовой понимающе кивнул, и убийцы проследовали мимо. В галерее, ведущей в прихожую, их встретил офицер, переодетый солдатом.

– Ну, как император? – спросил его Платон Зубов.

– Вернулся к себе час назад. Теперь уже наверняка лег.

– Отлично, – ответил Зубов, и дозор цареубийц продолжил свой путь.

Павел по своему обыкновению провел вечер у княжны Гагариной. Заметив, что он бледен и мрачен как никогда, она стала настойчиво расспрашивать, что с ним.

– Что со мной? – процедил император. – Пришло время нанести главный удар. Еще несколько дней, и все увидят, как падут головы, которые были мне очень дороги!

Эта угроза ужаснула Гагарину, знавшую о недоверии Павла к своей семье. Под первым же предлогом княгиня выскользнула из гостиной, чтобы предупредить Александра об опасности, и приказала отнести записку в Святомихайловский дворец. Офицер, стоявший на страже у дверей великого князя, имел предписание – не выпускать царевича, поэтому он позволил посланцу войти. Итак, Александр получил записку, которая усилила его тревогу, поскольку знал, что княгиня Гагарина посвящена во все секреты императора.

Около одиннадцати вечера император, по словам часового, вернулся во дворец и вскоре лег.

В этот момент заговорщики достигли прихожей, непосредственно за которой находилась царская опочивальня. Аргамаков постучался в дверь.

– Кто там? – спросил лакей.

– Это я, Аргамаков, адъютант его величества.

– Что вам угодно?

– Я пришел с докладом.

– Ваше высокопревосходительство, вы шутите! Сейчас без малого полночь.

– Да полно, вы ошибаетесь, уже шесть утра. Открывайте живо, иначе император разгневается.

– Не знаю, вправе ли я…

– Я на службе, и я вам приказываю!

Лакей повиновался. Заговорщики со шпагами в руках ворвались в прихожую. Насмерть перепуганный лакей забился в угол. Польский гусар, стоявший здесь на страже, догадавшись о намерениях ночных визитеров, приказал им удалиться. Зубов отказался и попробовал оттолкнуть караульного. В ответ раздался выстрел из пистолета, но единственного защитника того, кто еще час назад командовал пятьюдесятью тремя миллионами людей, обезоружили, скрутили и бросили на пол. При звуке выстрела Павел мгновенно проснулся, соскочил с кровати и кинулся к потайной двери, что вела в покои императрицы. Попытался ее открыть, но три дня назад сам в порыве подозрительности приказал заколотить. Тогда он вспомнил о лестнице, метнулся в тот угол комнаты, где она находилась, но поскольку был босиком, ему не удалось нажать так сильно, чтобы пружина сработала, и выход на лестницу оказался для него недоступным. В этот момент вышибленная дверь прихожей рухнула, император только и успел, что спрятаться за каминным экраном.

Бенингсен и Зубов ворвались в комнату, Зубов устремился к кровати и, увидев, что она пуста, закричал:

– Все пропало! Он ускользнул.

– Нет, – сказал Бенингсен. – Вот он.

– Пален! – закричал император, поняв, что он обнаружен. – На помощь! Пален!

– Ваше величество, – промолвил Бенингсен, приблизившись к Павлу и салютуя ему своей шпагой, – вы напрасно зовете Палена, он из наших. К тому же вашей жизни ничто не угрожает, вы всего лишь взяты под стражу именем императора Александра.

– Кто вы? – пробормотал царь, настолько взволнованный, что при бледном дрожащем свете ночника даже не узнал тех, кто с ним говорил.

– Кто мы? – переспросил Зубов, протягивая ему акт об отречении. – Мы посланцы Сената. Возьми эту бумагу, прочти и решай сам свою судьбу.

Зубов вложил документ ему в руки, а сам взял ночник, стоявший на камине, и поднес поближе, чтобы император мог прочитать его. Павел взял бумагу, пробежал глазами около трети текста, потом поднял голову и уставился на заговорщиков:

– Да что я вам сделал, великий Боже? – выкрикнул он. – За что вы так со мной поступаете?

– Вот уже четыре года вы нас тираните! – раздался чей-то голос.

Царь снова углубился в чтение. Но эта бумага, полная претензий к нему и составленная в оскорбительных выражениях, вывела его из себя. Павел забыл, что он один, раздет, безоружен, окружен мужчинами со шпагами. Он яростно смял акт об отречении и швырнул его себе под ноги:

– Никогда! – сказал он. – Я скорее умру.

С этими словами Павел рванулся было к своей шпаге, лежавшей на кресле в нескольких шагах от него.

В это время подоспела и вторая группа, состоявшая в основном из молодых аристократов, разжалованных или выгнанных со службы, среди которых одним из самых неистовых был князь Татаринов, поклявшийся отомстить за такое унижение. Как только он вошел, тут же бросился на Павла, оба упали на пол, опрокинув ночник и ширму. Падая, император издал ужасный крик, так как получил глубокую рану, ударившись головой об угол камина. Испугавшись, как бы этот вопль не услышали, князь Татаринов, князь Яшвиль и Скарятин бросились на него. Однако Павел еще на мгновение встал, но тут же упал снова. Все это происходило в темноте, среди криков и стонов, то пронзительных, то глухих. Наконец императору удалось отвести руку, зажимавшую ему рот, и он воскликнул по-французски:

– Господа, отпустите меня, дайте мне время помолиться Бо…

Последний слог замер, так как один из нападающих, сорвав с себя шарф, обмотал им свою жертву, которую не решались просто задушить, ведь труп будет выставлен на всеобщее обозрение, а нужно, чтобы покойник выглядел как умерший естественной смертью. Стоны перешли в хрипы, а вскоре затихли и они, и когда Бенингсен вернулся в комнату с факелами, император был мертв. Только тогда все увидели рану у него на голове, но неважно: ведь царя сразил апоплексический удар, и неудивительно, что, падая, он наткнулся на мебель.

В молчании, наступившем вслед за злодеянием, все смотрели на неподвижное тело, озаренное светом факелов, принесенных Бенингсеном. И тут раздался шум за дверью, ведущей в апартаменты императрицы: это она прибежала, услышав придушенные крики и глухие угрожающие голоса. Заговорщики, сначала испугавшись, успокоились, узнав ее голос, к тому же дверь, запертая для Павла, была столь же неприступна и для нее, а следовательно, у них было время завершить то, что затеяли: им никто не помешает.

Бенингсен приподнял голову императора и, убедившись, что тот недвижим, предложил перенести тело на кровать. И только теперь в комнату со шпагой в руке вошел Пален: верный своей двойственной роли, он выждал, пока все закончилось, чтобы присоединиться к сообщникам лишь после этого. При виде своего государя, на лицо которого Бенингсен набросил покрывало, он побледнел и остановился в дверях, прислонясь к стене, а шпага в его руке бессильно повисла.

– Что ж, господа, – сказал Бенингсен, вовлеченный в заговор одним из последних и единственный, кто за весь этот роковой вечер ни разу не утратил своего неколебимого хладнокровия, – пора присягнуть новому императору.

– Да, да! – в один голос закричали те, кому теперь не терпелось покинуть эту комнату больше, чем недавно – ворваться в нее. – Да, да! Да здравствует Александр!

Между тем императрица Мария, убедившись, что ей не открыть дверь, через которую ее покои непосредственно сообщались с мужниными, и слыша, что шум в его спальне не утихает, отправилась туда кружным путем. Однако в смежной гостиной она столкнулась с лейтенантом гвардейского Семеновского полка Полторацким и тремя десятками подчиненных ему людей. Верный полученным указаниям, лейтенант с поклоном преградил ей дорогу: