Собрание сочинений в семи томах. Том 2. Романы

Прокоп, хватаясь за сучья, сполз с дуба, спрыгнул, тяжело ударившись оземь; он хотел как можно быстрее побежать к японской беседке, но — ему стало даже смешно — ноги не повиновались; шатаясь, побрел он, словно продирался сквозь тестообразный туман, и никак не мог отыскать беседку, потому что перед глазами у него все плыло и мешалось. Наконец нашел: вон сидит княжна, шепчет что-то про себя строгими губами, взмахивает прутиком. Прокоп собрал все свои силы, чтоб подойти к ней молодцом. Она встала, шагнула навстречу:

— Я ждала тебя.

Прокоп едва не наткнулся на нее — ему казалось, что она все еще далеко. Положил ей руку на плечо, странно и неестественно выпрямился и, слегка покачиваясь, зашевелил губами; он думал, что говорит. И она говорила что-то, но он не слышал; все будто происходило под водой. Тут взвыли сирены и гудки отъезжающих машин.

Княжна дрогнула, словно ноги у нее подкосились. Прокоп увидел бледное лицо с неясными очертаниями; на нем плавали два темных провала.

— Это конец, — явственно и близко услышал он, — конец. Милый, милый, я отказала ему!

Если бы Прокоп владел своими чувствами, увидел бы: она словно вырезана из слоновой кости, оцепеневшая, мученически-прекрасная в величии своей жертвы; но он только моргал, превозмогая обморочное трепетание век, и ему казалось, что под ним поднимается пол, чтоб опрокинуть его. Княжна прижала руки ко лбу, пошатнулась; только собралась она упасть в его объятия, чтоб он унес ее, чтоб поддержал, измученную непосильной тяжестью подвига, — как он опередил княжну и без звука рухнул к ее ногам бесформенной грудой, словно весь состоял из тряпок.

Сознания Прокоп не потерял; он водил вокруг себя глазами, совершенно не соображая, где он и что с ним делается. Ему показалось — кто-то приподнял его, вскрикнув от ужаса; он хотел подняться сам, по ничего не вышло…

— Это только… энтропия, — сказал он, воображая, что этим все объяснил, и несколько раз повторил странное слово. Потом в мозгу его что-то разлилось с гулом воды в плотине; тяжелая голова выскользнула из дрожащих рук княжны и стукнулась оземь. Княжна, обезумев, вскочила, помчалась за помощью.

Прокоп неясно сознавал происходящее; почувствовал, как его подняли трое, потащили медленно, будто он свинцовый; слышал их тяжелые шаркающие шаги и быстрое дыхание и удивлялся, отчего его не могут нести в пальцах, как перышко. Кто-то все время держал его за руку; он повернулся и узнал княжну.

— Какой вы хороший, Пауль, — благодарно сказал он ей.

Потом началась какая-то суета, люди задыхались, толкали его — это его вносили по лестнице, по Прокопу чудилось, будто они вместе с ним падают в кружащуюся пропасть.

— Не толкайтесь так, — пролепетал он, но тут в глазах у него все завертелось, и он перестал сознавать происходящее.

Открыв глаза, Прокоп увидел, что снова лежит в «кавалерском покое», а Пауль раздевает его трясущимися руками. У изголовья стоит княжна, и глаза у нее большие, как плошки. У Прокопа все перепуталось.

— Я упал с коня, да? — Он едва ворочал языком. — Вы — вы это видели, да? Бумм — взры… взрыв. Литрогли… нитрогри… микро… Це аш два о эн о два. Слож-ный пере-лом. Подкованная, как лошадь.

Замолчал, ощутив на лбу холодную узкую ладонь. Потом вдруг увидел доктора-мясника, впился ногтями в чьи-то холодные пальцы.

— Не хочу! — захныкал он, боясь, что опять будет больно; однако мясник только приложил голову к его груди и давил, давил его стопудовым грузом. В страхе Прокоп поднял веки, встретил взгляд темных, бездонных глаз — они гипнотизировали его. Мясник выпрямился и сказал кому-то сзади себя:

— Гриппозное воспаление легких. Уведите ее высочество, это заразно.

Кто-то заговорил, словно под водой, доктор ответил:

— Если начнется отек легких — тогда… тогда…

Прокоп понял: он пропал, он умрет. Это было ему в высшей степени безразлично — он никогда не представлял себе, что это так просто.

— Сорок и семь десятых, — сказал доктор.

У Прокопа одно только желание: пусть ему дадут выспаться, пока он не умер; но вместо этого его завернули во что-то холодное — брр! Потом зашептались где-то; Прокоп закрыл глаза и перестал что-либо ощущать.

Когда он очнулся, над ним стояли два пожилых человека в черном. Он чувствовал себя необычайно легко.

— Добрый день, — сказал он и попытался подняться.

— Вам нельзя двигаться, — возразил один черный человек и мягко прижал его к подушке.

Прокоп послушно лег.

— Но мне уже лучше, правда? — довольный, спросил он.

— Конечно, — с сомнением в голосе пробормотал второй черный человек, — но вам нельзя шевелиться. Полный покой, понимаете?

— Где Хольц? — осенило вдруг Прокопа.

— Здесь, — отозвался голос в углу, и вот уже в ногах стоит Хольц с ужасной царапиной и синяком на лице; если не считать этого — он все тот же, сухой и жилистый. А позади него — господи, да это Краффт, Краффт, покинутый в купальне! Глаза у него красные, вспухшие, словно он плакал трое суток подряд. Что с ним случилось? Прокоп улыбнулся ему, чтоб подбодрить. А вот и Пауль на цыпочках приближается к постели, прикрывая рот платочком. Прокоп рад, что все здесь; он обводит глазами комнату и за спинами людей в черном замечает княжну. Она бледна как смерть и смотрит на Прокопа пронзительным мрачным взглядом, который внушает ему непонятный ужас.

— У меня уже все прошло, — шепчет Прокоп, как бы оправдываясь.

Княжна спросила глазами одного из черных господ — тот кивнул с таким видом, будто теперь уже все равно. Тогда она подошла к постели.

— Тебе лучше? — тихо спрашивает она. — Милый, милый, тебе действительно лучше?

— Да, — отвечает он нерешительно, ему немного не по себе от странного поведения присутствующих. — Почти совсем хорошо, только… только…

Пристальный взгляд княжны наполнял его смятением, почти страхом; непонятно сжалось сердце.

— Ты что-нибудь хочешь? — наклонилась она над ним.

От взгляда княжны ему стало вдруг жутко.

— Спать, — шепнул он, чтоб избежать этого взгляда.

Княжна вопросительно взглянула на обоих господ в черном. Один из них слегка наклонил голову и посмотрел на нее так… так странно и серьезно… Она поняла, побелела еще больше.

— Ну, спи тогда, — еле вымолвила княжна и отвернулась к стене.

Прокоп удивленно огляделся. Пауль совсем засунул платочек в рот, Хольц стоит выпрямившись, как солдат, и только часто моргает, а Краффт откровенно ревет, прислонясь к шкафу и шумно сморкаясь, как расплакавшийся ребенок.

— Да что с вами?.. — вырвалось у Прокопа, и он сделал движение, собираясь сесть; один из докторов положил ему руку на лоб — рука была мягкая, добрая, она вселяла уверенность — такие руки, наверно, у праведников, — и Прокоп разом успокоился и блаженно вздохнул. Уснул он почти мгновенно.

Потом снова тоненькая ниточка чуть брезжущего сознания связала его с действительностью. Горит одна лампочка на ночном столике, а у постели сидит княжна в черном платье, смотрит на него блестящими, мерцающими глазами. Он поскорее прикрыл веки, чтоб не видеть — так страшно становилось от этого взгляда.

— Как ты себя чувствуешь, дорогой?

— Который час? — спросил Прокоп, как во сне.

— Два часа.

— Дня?

— Ночи.

— Уже… — удивился он, сам не зная чему — и снова потянулась неверная нить сна. Временами Прокоп приоткрывал глаза, взглядывал сквозь щелочку век на княжну и снова засыпал. Почему она все время так смотрит? Несколько раз она освежала его губы ложечкой вина; он глотал вино, бормоча спросонья. Наконец впал в глубокий, обморочный сон.

Проснулся Прокоп только от того, что один из черных господ осторожно выслушивал его грудь. Еще пятеро стояло вокруг.

— Невероятно, — бормотал человек в черном. — Прямо железное сердце.

— Я должен умереть? — спросил вдруг Прокоп.

Черный господин чуть не подскочил от неожиданности.

— Посмотрим, — ответил он. — Раз уж вы пережили эту ночь… И долго вы с этим ходили?