Венерин волос

Вот, все ушли, а я одна. Не одна, а с тобой, Сережа! Как мне не хватает твоих слов, твоего голоса! Так хочется, чтобы ты мне шепнул, что все будет хорошо. Ведь все будет хорошо? Я снова смогу петь? Да?

Я буду. Я должна.

Пишу ночью. Мне все хуже. Глотать больно, каждый глоток воздуха царапает стенки горла до слез.

Начался кашель.

Сережа, мне так плохо, а ты так далеко! Так хочу обнять тебя, а приходится лежать в обнимку с коленками. Я все могу, я сильная, но я не могу главного, Сережа, не могу сама себя обнять, сама себя погладить. Так хочется, чтобы ты сейчас был рядом, прижаться к тебе, спрятать голову у тебя под мышкой! Я так соскучилась по твоему запаху, по твоей коже, по твоим волосам!

А мной интересуются только вот эти зудливые комары!

Я так счастлива, что ты у меня есть, и так несчастна, что на самом деле тебя у меня нет!

24-й год - как утверждают оккультисты - год Венеры, и я ощущаю это на себе. Это наш с тобой год. Все у нас с тобой будет хорошо! Все обязано быть хорошо!

Ничего хорошо не будет!

Встала с утра злая на себя, на то, что вчера так распустила нюни. Размазня! Подумаешь, горло! У всех горло! Нечего время попусту тратить! Села за фортепьяно. Надо работать! Стала читать ноты, которые прислал Фомин. Боря - гений! Ужасно, если его вконец охмурит его цыганка! Работала “на сухо”, беззвучно. Не могу открыть-закрыть рот. И все время злость на собственное горло: нет, со мной такого не может быть! Не со мной!

И снова страх: неужели больше никогда петь на сцене не буду? Вспомнилась несчастная Нина Литовцева. Она ведь тоже простудилась, насморк перешел в воспаление среднего уха, пришлось делать прокол нарыва, а сделали так, что началось заражение крови! Это рассказывал Поль, а он близко знаком с Качаловым.

Как просто! Какой-то насморк - и вся жизнь испорчена.

Опять полдня проревела. Так себя было жалко, что слезы сами текли.

И все тот же вопрос: Боже, почему я? Если это наказание - то за что? Неужели за тебя, Сережа, неужели за нашу любовь?

До пятницы еще целая вечность!

Зашла Клава, стала жаловаться на Ивановского, у которого снималась на пробах в Севзапкино. Ей по сцене нужно было заплакать. Она попыталась вспомнить что-нибудь грустное. Слезы полились, а Ивановский заорал на нее: “Не то! Не то!”. И стал кричать на нее площадными словами, что она ни черта не умеет, и не актриса, а дрянь! Тут она заревела от обиды, и сразу стали снимать. Он это все нарочно подстроил! Специально обидел, чтобы слезы вышли натуральными. Я ее утешаю: “Клавочка, солнышко мое, но ты же сама знаешь, что все режиссеры - мерзавцы и свиньи! Работа у них такая!”. Тут она за него обиделась: “Ты ничего не понимаешь! Он - гений!”. Понятно! Роль у нее: много слез, а в конце топится, и ее приносят мокрую в рогоже.

Еще рассказала странную вещь, что змеи чувствуют пол партнера по сцене, поэтому питоны-самцы “спариваются” в варьете с артистками, самки - с артистами. Действительно та, в “Эрмитаже”, выступала с самцом.

Погода портится. Клаве кто-то сказал, что будет наводнение.

После обеда прилегла - из-за бессонной ночи. Забылась, а проснулась вся в поту. Приснилось, что выхожу на сцену, а шею раздуло, прямо настоящий зоб. Пою, а вместо голоса - сип. Решила - если не смогу больше петь - покончу с собой. Решила и успокоилась. Стала думать про самоубийство. Броситься с моста - страшно. Один раз видела утопленника. Нет! Такой умереть не хочу. Повеситься? Кто-то когда-то сказал, а мне слова врезались: хочешь вешаться - сходи сперва в уборную! У повешенных опорожняется мочевый пузырь и кишечник. С тех пор вешаться - исключено. Остается наглотаться порошков. Умереть, как швейки, - от веронала.

Господи, что я такое понаписала!

Сейчас приведу себя в порядок. Накрашусь, причешусь. Надену самое лучшее. Ни для кого, для себя! Сяду за фортепьяно и стану играть!

Кажется, я просто схожу с ума.

Разорвала ноты. Расшвыряла по комнате. Не будет никакого пения! Никакой музыки! Ничего не будет!

Перемыла посуду. Сижу, смотрю на покрасневшие кисти рук и слушаю спускание воды в уборной. Уборная в этой квартире работает без перерыва.

Немного успокоилась. Сидела и склеивала ноты.

Меня поразило, как Клава сказала несколько недель назад, что я стала жестокой. Я спросила ее: “К кому?”. Она ответила: “К себе”.

В каком-то французском романе доктор предписал героине проглотить кусочки льда как лекарство от ангины. Все никак не могу вспомнить - в каком?

Выйти бы сейчас пройтись, но ночь, страшно. Все газеты только про грабежи да убийства.

Вдруг подумала: что я на самом деле делаю на сцене? Я люблю. Люблю тех, кто пришел, добиваюсь их любви. У меня любовь с целым залом, с сотнями мужчин и женщин. Я умею сделать их счастливыми на один вечер. А потом возвращаюсь домой одна и ложусь в эту ледяную постель.

Так отвратительно это ночное одиночество, пронизанное тоской и страхом.

Приняла понтапон. А ведь знаю, что от него будет болеть голова!

Фонастения!

Наконец, была у Полякова! Ничего хорошего.

Функциональное заболевание голоса. Развивается на фоне нарушения нервной системы. В тяжелых случаях наступает афония. Это значит, что я могу вообще остаться немой.

Старик сначала напугал, потом смазал горло каломелью и успокоил, что все будет хорошо: “Сделаю вам соловьиное горлышко!”. Он, не сомневаюсь, всем так говорит. Но в это так хочется поверить!

Полный покой, абсолютное молчание в течение нескольких дней, бромистые препараты, витамины.