Том 5.Рассказы 1860-1880 гг.

Старушка проворчала:

— Вот, милая, не было у меня забот…

— Конечно, конечно! Пора бы уже и о вас кому-нибудь позаботиться. А между тем девочка у вас и ест и ночует.

— Ест, когда бывает еда, и ночует, когда на улице холодно. В комнате у меня, пожалуй, не теплей, чем на улице. Кто бы мог подумать!.

Она заковыляла к воротам, бормоча себе под нос:

— На попечении! Какое там попечение? Что же я, по-вашему, богачка? Было время, заботилась я о бедных девушках, одевала их, кормила, учила… и вот разлетелись они по широкому свету, порхают где-то, а обо мне никто и не вспомнит. Кто бы мог подумать! Попечение! Какое там попечение! Хлопоты, только лишние… Я ведь не мать ей, не бабушка…

Отпирая дверь, она старалась не выронить из рук бумажный пакетик с кусочком мяса и несколькими картофелинами.

— Это для ребенка, — говорила она себе. — Куда ж девчонка запропастилась?

Высунувшись в окно, она звала дрожащим тонким голосом:

— Юлианка! Юлианка!

Юлианка мгновенно откликалась на ее зов и, войдя в маленькую чистую комнатку, жадно съедала принесенный обед. Старушка усаживалась на сундук и извлекала из полинявшего мешка мотки разноцветной шерсти.

— Садись, — говорила она Юлианке, — вот здесь, возле меня на полу и вяжи чулок.

Она вкладывала в ее маленькие ручки спицы и клубок и, нагнувшись к ней, учила:

— Нитку держи — на пальце… спицу положи под нитку… теперь продень… вот видишь… получилась петля… не спускай нитки с пальца… делай все время вот так…

Она с трудом разгибала спину и, подбирая цвета шерсти, продолжала:

— Хочу научить тебя, чему могу… Читать молитвы, чулки вязать… другому уж пусть люди тебя научат… Я только начну… и всегда-то мне приходится начинать!.. Вот когда тебя у ворот подбросили, я первая дала двугривенный шорнику, который собирал для тебя деньги.

Девочка опустила на колени спицы со спутанным клубком и, пристально глядя на старушку, серьезно спросила:

— Кто ж меня подбросил?

Старушка заерзала на сундуке, лицо ее выражало испуг.

— Бог его знает, милая, одному только богу ведомо, кто это был… — сказала она в сильном замешательстве и, подумав немного, добавила: — Наверно, птица большая, которая маленьких детей приносит…

Юлианка, казалось, глубоко задумалась, а потом снова спросила:

— Почему ж эта птица не отнесла меня к пани Якубовой, или к пану шорнику, или еще к кому-нибудь, а бросила прямо у ворот?

— Ну, ну, — ответила старушка, быстро набирая крючком петли, — не приставай с вопросами! Не к чему тебе все это знать! Вяжи чулок и учи молитву. Скажи: «Верую в бога…»

— «Верую в бога», — шептала девочка, не в состоянии справиться со спицей, которая никак не хотела влезать в слишком маленькую петлю.

— «Всемогущего…»

— «Всемогущего», — повторила девочка.

— Ты, верно, не понимаешь, что это значит… сейчас объясню тебе… Мы называем бога всемогущим, потому что он все может… Понимаешь?

Юлианка перестала вязать; положив руки на колени и подняв голову, она снова устремила взгляд на свою учительницу и, помолчав, спросила:

— Почему ж господь бог не велел птице отнести меня к пани Якубовой или к папу шорнику?.. У них дети лучше живут, чем я…

— Вот тебе и на, — прошептала старушка, — откуда у маленькой девочки такие мысли?..

Потом стала объяснять медленно и терпеливо:

— Бог все может; милосердие и кротость его безграничны… Он, наверно, хотел, чтоб жилось тебе хорошо, да только вышло так, что досталась ты злым людям…

— Нет, не птица, а люди подбросили меня у ворот!.. — воскликнула вдруг девочка.

Старушка приходила все в большее замешательство. Она сделала вид, будто очень разгневалась, и погрозила девочке крючком:

— Ну, ну! Ты что ж, так и будешь все время спрашивать и спрашивать: кто, да как, да почему? Если тебе плохо живется, значит бог хотел, чтоб так было! Пред волей божьей надо смиряться. Запомни это! Что? Будешь смиряться?

— Буду, — тихо ответила девочка.

— Ну вот и хорошо! У меня, как видишь, жизнь тоже нелегкая; однакож я смирилась! Не ропщу, ни о чем не спрашиваю, хотя иной раз и сама диву даюсь, почему старость моя так не похожа на молодость. Кто бы мог подумать!.. Родители у меня люди достойные, приданое дали за мной прекрасное, да и муж у меня был очень хороший… Служил судьей… все уважали его… жили мы с ним, как король с королевой, — в нашем же городе, в этом самом… Только детей бог не дал, а когда муж умер, богатство как-то растаяло и родственники куда-то пропали… и вот мир этот стал для меня пустыней, а руки — кормильцами, ну и глаза тоже… без глаз руки ничего не сделают… Кто бы мог подумать!.. Видишь! И теперь я молю бога только о том, чтобы глаза служить не отказались, а они отказываются… Когда молиться научишься, попросишь и ты…

— Попрошу! — ответила девочка.

Стемнело, старушка зажгла лампу.

— Хорошо бы теперь чайку попить, — бормотала она, — старая кровь стынет, да и в горле после соленой похлебки пересохло… Но что поделаешь, когда не на что чай купить! Кто бы мог подумать! Тебе уж темно, на полу сидя, чулки вязать… сложи работу, придвинься поближе и учи молитвы, скажи: «Прости нам долги наши, как и мы прощаем…»

— «Прости нам долги наши…» — начала было девочка и сразу смолкла; затем робко, словно спрашивая разрешения, проговорила:

— А я не прощу!

— Чего не простишь, кому? — удивленно спросила, старушка.

— Антку не прощу, — на этот раз тверже сказала Юлианка, и глаза ее сверкнули в темноте.

— Фи, как нехорошо! Откуда в ребенке такая ожесточенность! Стыдись! Антек сорванец и безобразник, но простить ему надо, потому что бог велел. Сейчас же прости Антку! Ну что? Прощаешь?

Девочка помолчала и вдруг неистово закричала:

— Не прощу! Не прощу! Не прощу! Разрази меня бог! чтоб глаза мои света, божьего не видели! чтоб на меня хворь напала, чтоб враги мои не сгинули, если вру! НЕ прощу! Когда буду большая и сильная, я поймаю его и вздую… изобью… Так, как пан Якуб жену свою бьет… Чтоб его бог не простил… чтоб его…

Она сжимала кулаки, глаза ее горели злобной, непримиримой ненавистью. Проклятья и ругательства, которые она с такой яростью расточала, были заимствованы из словаря обитателей этого большого дома: Якуба, Якубовой, Антка, шорника, Злотки и других.

Старушка погрозила пальцем:

— Замолчи сейчас же и убирайся, если ты такая…

Юлианка поднялась с пола и направилась к выходу. Она была уже у порога, когда старуха сказала ей:

— Если простишь, позволю вернуться и молока дам…

Юлианка, не оглянувшись даже, взялась за дверную щеколду.

— Вернись! — позвала ее старуха.

Юлианка повернулась и с угрюмым, мрачным видом подошла к своей покровительнице.

Старуха взглянула на нее сквозь очки и положила ей на голову морщинистую руку.

— Ну, прости его, — сказала она умоляющим голосом, — я ведь перед богом ответ за тебя держать буду, если ничему хорошему не научу… Тебя выгнали на улицу, ты пришла ко мне ночью, продрогшая, голодная, и я сразу подумала: «Дитя малое, надо пригреть». Мир — пустыня и для меня и для тебя. Кто бы мог подумать! Хлопот с тобой немало, — половину еды моей съедаешь, ночью шалью моей укрываешься, а мне приходится халатом укрываться, ведь истреплется он раньше времени. Ты должна чувствовать благодарность ко мне и слушаться. Если я тебе говорю «прости», — ты должна простить! Ну что, прощаешь?

Рука старушки, соскользнув с головы, поглаживала нахмуренный лоб девочки.

— Ну что? Простишь Антка? — спросила она с мольбой в голосе.

— Прощу! — тихо ответила Юлианка, улыбнулась и, отведя ласкавшую руку, поцеловала ее.

— Вот и хорошо! А теперь садись опять возле: меня; Я расскажу тебе священную историю о том, как бог сотворил мир, человека, и обо всем, что было потом… Я, видишь ли, когда-то образованная была и всему понемножку училась… я была веселой, живой, остроумной, люди говорили, что я милая и образованная женщина… Где теперь эти люди? Где?..