За городом

— О, я, право, не заметила вас! — сказала она и, сделав несколько поворотов ручкой, направила к ним велосипед. — Какое прекрасное утро, не правда ли?

— Чудное, — ответил доктор. — Кажется, вы очень заняты?

— Да, я очень занята. — Она указала на цветную бумагу, прибитую к решетке, которая все еще развевалась по ветру. — Мы ведем свою пропаганду, как видите. Мы с Чарльзом занимаемся этим с семи часов утра. Тут дело идет о нашем собрании. Я желаю, чтобы оно увенчалось полным успехом. Вот посмотрите! — она разгладила одно из объявлений, и доктор прочел свою фамилию, напечатанную большими черными буквами в конце.

— Как видите, мы не забываем нашего президента. К нам придут все. Эти две милые старые девы, которые живут напротив — мисс Вильямc, держались некоторое время в стороне от нас, но теперь я добилась того, что они дали обещание прийти. Адмирал, я уверена, что вы нам сочувствуете.

— Г-м! Я не желаю вам зла, сударыня.

— Вы придете на платформу?

— Я буду… Нет, кажется, я не могу этого сделать.

— Ну, так на наше собрание.

— Нет, сударыня, я никогда не выхожу после обеда.

— О, вы, конечно, придете! Я зайду к вам, если у меня будет время и поговорю с вами об этом, когда вы вернетесь домой. Мы еще не завтракали. Прощайте.

Затем послышался шум колес, и желтоватое облако опять покатилось по дороге. Адмирал увидал, что кто-то успел всунуть ему одно из этих противных объявлений, которое он держал в правой руке. Он скомкал его и бросил на дорогу.

— Пусть меня повесят, Уокер, если я пойду, — сказал он, продолжая свою прогулку. — До сих пор меня еще не мог заставить сделать что-нибудь — ни мужчина, ни женщина.

— Я никогда не бьюсь об заклад, — ответил на это доктор, — но по-моему, шансы скорее за то, что вы пойдете.

Адмирал только что успел прийти домой и усесться в столовой, как на него опять было сделано нападение. Он, не спеша и с любовью, развертывал номер «Times», приготовляясь к долгому чтению, которое должно было продолжаться до второго завтрака, и уже укрепил золотое pincenez на своем тонком носу с горбинкой, как вдруг услыхал, что хрустит песок, и выглянув из-за газеты, увидал, что по садовой дорожке идет миссис Уэстмакот. На ней был надет все тот же странный костюм, который шокировал моряка, бывшего человеком старого покроя, так как не согласовался с его понятиями о приличии, но смотря на нее, он не мог отрицать того, что она была очень красива собой. В разных странах он видел женщин различных оттенков кожи и разного возраста, но он не видел такого красивого лица с правильными чертами и такой прямой, гибкой и женственной фигуры. Смотря на нее, он перестал сердиться и на лбу у него разгладились морщины.

— Можно войти? — сказала она, показываясь в окне на фоне зеленой лужайки и голубого неба. — Мне кажется, что я вторгнулась внутрь неприятельской страны.

— Это очень приятное вторжение, сударыня, — сказал он, откашливаясь и одергивая свой высокий воротничок. — Садитесь в это садовое кресло. Чем могу я вам служить? Не позвонить ли мне и не велеть ли сказать миссис Денвер, что вы здесь?

— Пожалуйста, не беспокойтесь, адмирал. Я зашла к вам только по поводу нашего разговора сегодня утром. Я хочу, чтобы вы не отказали нам в вашей сильной поддержке на нашем будущем собрании, где будет обсуждаться вопрос об улучшении участи женщины.

— Нет, сударыня. Я не могу сделать этого, — он сжал губы и покачал своей начинающей седеть головой.

— Почему же вы не можете?

— Это против моих принципов, сударыня.

— Почему против ваших принципов?

— Да потому, что у женщины свои обязанности, а у мужчины свои. Может быть, я человек старого покроя, но таков мой взгляд. Да скажите, пожалуйста, до чего же, наконец, дойдут? Я только вчера вечером говорил доктору Уокеру, что у нас в скором времени явится женщина, которая захочет командовать Ламаншской эскадрой.

— Это одна из тех немногих профессий, в которых не может быть прогресса, — сказала миссис Уэстмакот с самой приятной улыбкой. — В этом случае бедная женщина должна искать защиты у мужчины.

— Я не люблю этих нововведений, сударыня, и говорю вам откровенно, что не люблю их. Я люблю дисциплину и думаю, что всякий становится от нее лучше. Теперь женщинам дано много такого, чего у них не было в то время, когда жили наши отцы. Мне говорили, что у них есть свои университеты, и я слышал, что есть женщины доктора. Кажется, следовало бы им быть довольными этим. Чего же им еще нужно?

— Вы — моряк, а моряки всегда относятся к женщине по-рыцарски. Если бы вы знали, как обстоит дело, то вы переменили бы свое мнение. Что делать этим бедняжкам? Их так много, а таких занятий, которые они могли бы взять на себя, очень мало. Идти в гувернантки? Но теперь совсем нет мест. Давать уроки музыки и рисования? Но из пятидесяти женщин не найдется ни одной, у которой был бы талант к этому. Сделаться доктором? Но для женщин эта профессия все еще сопряжена с затруднениями: нужно учиться долго и иметь небольшое состояние для того, чтобы получить диплом. Идти в няньки? Но это тяжелый труд, который плохо оплачивается, и вынести его могут только те, у которых крепкое здоровье. Что же, по-вашему, они должны делать, адмирал? Сидеть, сложа руки, и умирать с голода?

— Ну, ну! Их положение уже не так плохо.

— Нужда страшная. Напечатайте в газетах, что нужна компаньонка на жалованье десять шиллингов в неделю, — а это меньше, чем жалованье кухарки, — и вы увидите, сколько вам пришлют ответов. Для этих тысяч женщин, борющихся за существование, нет никакой надежды, никакого исхода. Их скучная жизнь, при которой они бьются из-за куска хлеба, приводит к безотрадной старости. Но когда мы стараемся внести в нее какой-нибудь луч надежды, обещать им хоть бы в отдаленном будущем, что их участь несколько улучшится, то рыцари-джентльмены говорят нам, что помогать женщинам — это против их правил.

Адмирал поколебался, но покачал головою, выражая этим, что не согласен с ней.

— Вот, например, служба в банках, занятие адвокатурой, ветеринария, казенные должности, гражданская служба — по крайней мере, эти профессии должны быть открыты для женщин, если у них хватит настолько ума, чтобы с успехом конкурировать и добиваться их. А потом, если бы оказалось, что женщина не годится в этих случаях, то она должна бы пенять сама на себя, и большинство населения нашей страны уже не могло бы жаловаться на то, что для них существует другой закон, чем для меньшинства, и что их держат в бедности и рабстве, что им закрыта всякая дорога к независимости.

— Что же вы намерены делать, сударыня?

— Поправить наиболее бросающиеся в глаза несправедливости и, таким образом, подготовить реформу. Вот посмотрите на того человека, который копает землю там, в поле. Я его знаю. Он не умеет ни читать, ни писать, пьяница, и у него столько же ума, сколько у того картофеля, который он выкапывает из земли. Но у этого человека есть право голоса; его голос может иметь решающее значение на выборах и оказать влияние на политику нашего государства. А вот, чтобы не ходить далеко за примерами, я — женщина, которая получила образование, путешествовала, видела и изучала учреждения многих стран, — у меня есть довольно большое состояние, и я плачу в казну налогами больше денег, чем этот человек тратит на водку, а между тем я не имею прямого влияния на то, как будут распределены те деньги, которые я плачу, все равно как вон та муха, которая ползет по стене. Разве это справедливо? Разве это честно?

Адмирал беспокойно задвигался в своем кресле.

— Вы составляете исключение, — сказал он.

— Но ни у одной женщины нет права голоса. Примите в расчет то, что женщины составляют большинство населения. Но если бы был предложен какой-нибудь законодательный вопрос, и все женщины были против него, а мужчины за него, это имело бы такой вид. что дело решено единогласно, между тем как более половины населения было бы против. Разве это справедливо?

Адмирал опять завертелся. Моряк, дамский угодник, чувствовал себя в очень неловком положении: его противницею была красивая женщина, она бомбардировала его вопросами, и ни на один из них он не мог ответить. «Я не мог даже вынуть пробок из своих пушек», так объяснял он свое положение в тот же день вечером доктору.