Онича

Финтан остался в каюте, сидел на койке со своей тетрадкой при свете ночника.

— Что ты там делаешь? — спросила May.

Она подошла, чтобы прочитать написанное, но Финтан закрыл тетрадку.

— Так, ничего, уроки.

Теперь боль во лбу утихла. Воздух был тих и легок. Волны поднимали и опускали судно у пирса. Африка была так далеко. Затерялась где-то в ночи, за пирсом, среди всех этих фарватеров и островов, затонула в начавшемся приливе. Вокруг корабля тихо струилась речная вода. За May зашел г-н Хейлингс. Он был в красивой белой форме с галунами и в фуражке, слишком маленькой для его великанской головы.

«Видишь, Junge, — он всегда называл Финтана так, на своем языке, — мы уже в объятиях великой реки Нигер, это ее вода тут течет. Воды в реке Нигер столько, что она опресняет море, а когда далеко-далеко, в пустыне рядом с Гао, идет дождь, море здесь становится красным, а на пляжи выбрасывает стволы деревьев и даже утонувших животных».

Финтан смотрел на черную воду вокруг «Сурабаи», словно и в самом деле видел проплывающие туши.

Когда начался праздник, May увлекла Финтана в большой салон первого класса, залитый светом гирлянд и ламп. На столах стояли букеты, с железных потолочных балок свисали фрукты. Английские офицеры в белом окружали голландского капитана, толстого бородача с багровым лицом. Несмотря на вентилятор, крутившийся в полную мощь, было очень жарко, наверняка из-за всех этих электрических лампочек. Лица лоснились от пота. На женщинах были легкие платья с декольте, они обмахивались испанскими веерами, купленными в Дакаре, или меню.

Возле украшенного цветами стола стоял полковник Меткаф со своей женой Розалиндой и почетные гости, неестественно прямые в своих торжественных одеяниях. Голландские стюарды подавали шампанское, фруктовые соки. May отвела Финтана к буфету. Казалась перевозбужденной, почти встревоженной.

— Идем, дорогой, поешь.

— Я не голоден, May.

— Нет, ты непременно должен что-нибудь попробовать.

Салон наполняла музыка. На внушительных размеров проигрывателе крутили джазовые пластинки, разносился хриплыми раскатами голос Билли Холидей, поющей Sophisticated Lady.

Англичане словно выстроили бастион вокруг четы Меткаф. May протиснулась к буфету, таща Финтана за руку. Выглядела совсем девочкой. Мужчины поглядывали на нее. Джеральд Симпсон что-то шептал ей на ухо. Она смеялась. Она уже выпила несколько бокалов шампанского. Финтану было стыдно.

May сунула ему картонную тарелку со странным, бледно-зеленым плодом, разрезанным пополам вокруг большой, непристойного вида косточки:

— Попробуй, милый. Что это такое, я тебе потом скажу. Попробуй, сам увидишь, как вкусно.

Ее глаза блестели. Красивые волосы были собраны в узел с легкомысленными прядями на затылке, в ушах краснели сережки. У обнаженных плеч был оттенок пряника.

— Вот увидите, Онича — маленький спокойный городок, довольно приятный. Я там ненадолго останавливался во время войны. У меня там хороший друг, доктор Чэрон. Ваш муж не упоминал о нем? — Ужасный Симпсон разглагольствовал, держа бокал шампанского возле тонкого носа, словно нюхал пузырьки.

— Ах, Нигер, величайшая река в мире! — воскликнул Флоризель, с лицом краснее жгучего перца.

— Простите, а разве не Амазонка? — М-р Симпсон полуобернулся к бельгийцу с саркастическим видом.

— Я хочу сказать, величайшая в Африке, — поправился Флоризель. И пошел дальше, не слушая Симпсона, проскрипевшего:

— Опять промашка, это Нил.

Какой-то английский офицер жестикулировал:

— …охотился на горилл, на холмах Обана, рядом с германским Камеруном. У меня дома, в Обуду, целая коллекция черепов…

Говорили по-английски, по-голландски, по-французски. Гомон то усиливался, то затухал, то снова набирал силу.

Кончиком ложечки Финтан с отвращением отковырнул кусочек бледного фрукта и проглотил, еле сдерживая тошноту.

— Попробуй, милый, вот увидишь, как вкусно.

Английские офицеры толпились вокруг стола, ели салат, закуски, пили шампанское. Потные женщины обмахивались. Мотор вентилятора гудел как самолет, из проигрывателя неслась музыка, нью-орлеанский джаз. Всё это временами перекрывал голос м-ра Хейлингса, хохотавшего как людоед. Потом в другом конце салона кто-то заиграл на пианино. Итальянец танцевал со своей медсестрой. М-р Симпсон взял May за руку, он был немного пьян. Своим тонким голосом, почти без акцента, рассказывал что-то смешное. Подошли другие англичане. Стали забавляться, передразнивая голоса чернокожих, шутили на пиджине. М-р Симпсон показал на пианино:

— Big black fellow box spose white man fight him, hi cry too mus!

У Финтана на языке все еще был пресный вкус зеленого фрукта. Салон пропах некрепким табаком. May смеялась, она опьянела. Ее глаза блестели, голые плечи тоже блестели в свете гирлянд. М-р Симпсон держал ее за талию. Он подцепил красный цветок со стола и сделал вид, будто преподносит его May:

— Spose Missus catch di grass, hi die.

Взрывы смеха разносились странным эхом, похожим на лай. Теперь все обступили ужасного м-ра Симпсона. Даже супруги Меткаф присоединились к кружку, чтобы послушать шутки на пиджине. Англичанин продемонстрировал яйцо, взятое со стола в буфете.

— Pickaninny stop along him fellow!

Другие кричали:

— Maïwot! Maïwot!..

Финтан выскользнул наружу. Ему было стыдно. Хотелось забрать May с собой на палубу. Вдруг он почувствовал движение. Едва различимое, легкое покачивание, приглушенную вибрацию машин, трепет воды, обтекавшей корпус. Ночь снаружи была черна, гирлянды лампочек, развешанных на грузовых стрелах, сверкали как звезды.

На носу суетились голландские матросы, отдавая швартовы. На мостике стоял помощник капитана, выделяясь в темноте своим белым мундиром.

Финтан добежал до самого края, чтобы взглянуть на нос корабля. Грузовая палуба медленно поднималась на волнах. Мимо проплывали огни бакенов, зеленый по левому борту, красный по правому, вспыхивая каждые пять секунд, и уже дул морской ветер, сталкивая меж собой гирлянды лампочек, неся прохладу, такую мягкую и мощную, что от нее колотилось сердце. В ночи еще слышался шум праздника, бренчанье пианино, визгливые голоса женщин, взрывы смеха, аплодисменты. Но все это было далеко, уносимое ветром, волнами, и «Сурабая» двигалась вперед, покидая сушу, направляясь к новым гаваням, к другим речным устьям. К Порт-Харкорту, Калабару, Виктории.

Перегнувшись через планширь, Финтан заметил огни Котону, уже нереальные, тонущие за горизонтом. Проплывали невидимые острова, море устрашающе рокотало на рифах. Форштевень медленно поднимался по ходу волн.

И тут на грузовой палубе, темной из-за слепивших глаза фонарей, Финтан обнаружил чернокожих, расположившихся для поездки. Пока белые веселились на празднике в салоне первого класса, они тихо поднялись на борт, мужчины, женщины с детьми, неся свои узлы на голове, один за другим по доске, служившей им трапом. Под присмотром старшего матроса разместились на палубе, между ржавыми контейнерами, у бортов, и ждали часа отправления, стараясь не шуметь. Быть может, какой-нибудь ребенок заплакал или же старик в лохмотьях, с худым лицом, монотонно тянул свой речитатив, свою молитву. Но музыка из салона заглушила их голоса; может, они слышали, как насмехался м-р Симпсон, передразнивая их язык: «Pickaninny stop along him fellow!», и как англичане кричали: «Maïwot! Maïwot!»

Финтан почувствовал от этого такой гнев и такой стыд, что захотел уйти, вернуться в салон первого класса. Ему казалось, что каждый чернокожий смотрит на него из темноты блестящим, полным упрека взглядом. Но мысль вернуться в большой зал, полный шума и запаха табака, была ему нестерпима.

Тогда Финтан спустился в каюту, зажег ночник и открыл тонкую школьную тетрадку, на которой большими черными буквами было выведено: ДОЛГОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. И стал писать, думая о ночи, пока «Сурабая», вся обвешанная лампочками, как рождественская елка, похожая на огромного стального кашалота, скользила под музыку в сторону открытого моря, медленно вздымая свой форштевень и унося к заливу Биафра уже заснувших чернокожих пассажиров.