Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4

Целыми днями она писала письма, навещала бедных, расторгала незаконные сожительства, распространяла фотографии храма Сердца Христова. Некто посулил прислать ей «тесто мучеников» - смесь из воска пасхальных свечей и человеческого праха, вырытого в катакомбах; снадобье это применяется в безнадёжных случаях в виде пилюль или мушек. Она обещала дать его Пекюше.

Его покоробило от такого материализма.

Как-то вечером лакей из замка принёс ему целую корзинку брошюр, содержавших благочестивые речи великого Наполеона, меткие словечки кюре, сказанные им на постоялых дворах, рассказы о страшной смерти, постигшей многих нечестивцев. Г-жа де Ноар знала все это наизусть, не считая множества чудес.

Она рассказывала о чудесах нелепейших, бессмысленных, точно бог совершал их только для того, чтобы ошеломить людей. Её собственная бабушка положила однажды в шкаф сливы, покрыв их салфеткой; через год, когда она отворила шкаф, слив оказалось тринадцать, и они сами собой разместились на салфетке в виде креста.

- Попробуйте-ка это объяснить!

Так заканчивала она свои россказни, достоверность которых отстаивала с ослиным упрямством; а впрочем, это была славная женщина, весьма благодушного нрава.

Однажды она все же «вышла из себя». Бувар стал оспаривать чудо в Педзиле: ваза, в которой во время революции спрятали облатки для причастия, чудесным образом позолотилась.

- Может быть, на дне вазы образовался жёлтый налёт от сырости?

- Да нет же, говорят вам, нет! Позолота образовалась от прикосновения облаток.

В доказательство она привела свидетельство епископов.

- Они говорят, что это как бы щит... как бы покров над перпиньянской епархией. Да вы спросите у аббата Жефруа!

Бувар не выдержал и, полистав ещё раз своего Луи Эрвье, вместе с Пекюше отправился к священнику.

Они застали его за обедом. Рен подала им стулья, потом, по знаку хозяина, достала две рюмки и налила в них «розолио».

Бувар объяснил, зачем они пришли.

Аббат ответил уклончиво:

- Бог всесилен, а чудеса доказывают истинность религии.

- Однако существуют определённые законы.

- Это ничего не значит. Бог нарушает их, чтобы поучать, исправлять.

- Откуда вы знаете, что он их нарушает? - возразил Бувар. - Пока природа следует привычной дорожкой, никто об этом не думает, но стоит случиться чему-нибудь необыкновенному - и мы видим в этом руку божью.

- Возможно, что так оно и есть, - сказал аббат, - но что же можно возразить, когда чудо подтверждается свидетелями?

- Свидетели поверят чему угодно, бывают ведь и лжечудеса!

Священник покраснел.

- Конечно... случается.

- Как отличить их от истинных? А если истинные чудеса, приводимые в доказательство, сами нуждаются в доказательствах, то зачем на них ссылаться?

В разговор вмешалась Рен и наставительно, подражая хозяину, сказала, что нужно послушание.

- Жизнь мимолётна, зато в смерти жизнь вечная.

- Короче говоря, - добавил Бувар, глотая «розолио», - чудеса былых времен доказаны ничуть не лучше, чем нынешние; одни и те же доводы приводятся в защиту как христианских, так и языческих верований.

Кюре бросил вилку на стол.

- То были выдумки, повторяю ещё раз. Нет чудес вне церкви!

«Вот как! - подумал Пекюше. - Тот же аргумент, что и в отношении мучеников: учение опирается на факты, а факты - на учение».

Жефруа осушил стакан воды и продолжал:

- Вы отрицаете чудеса и в то же время в них верите. Двенадцать рыбаков обратили целый мир - вот, по-моему, прекраснейшее чудо!

- Вовсе нет!

Пекюше понимал это иначе.

- Монотеизм идёт от евреев. Троица - от индусов, Логос - создание Платона, Матерь-Дева - создание Азии.

Всё равно! Жефруа цеплялся за сверхъестественное, не допуская, что христианство имеет с человеческой точки зрения какое-либо основание, хотя и не отрицал наличия у всех народов предпосылок для христианства или для его искажений. Насмешливое безбожие XVIII века он ещё допускал, но современная критика с её холодной логикой приводила его в ярость.

- Я предпочитаю кощунствующего безбожника рассуждающему скептику!

Он взглянул на них вызывающе, как бы прогоняя их.

Пекюше вернулся домой грустный. Он надеялся согласовать веру с разумом.

Бувар дал ему прочесть отрывок из Луи Эрвье:

«Чтобы постичь бездну, разделяющую их, сопоставьте их аксиомы.

Разум говорит нам: часть содержится в целом, а вера отвечает: в силу пресуществления Христос, приобщаясь вместе с апостолами, держал тело своё в руках, а голову во рту.

Разум говорит: человек не ответствен за преступление, содеянное другими, а вера отвечает на это первородным грехом.

Разум говорит: три состоят из трёх, а вера утверждает, что три есть одно».

Они перестали ходить к аббату.

В то время шла война в Италии.

Благонамеренные люди трепетали за папу. Проклинали Эммануила. Г?жа де Ноар доходила до того, что желала ему смерти.

Бувар и Пекюше выражали своё возмущение робко. Когда перед ними отворялась дверь гостиной и они мимоходом видели своё отражение в высоких зеркалах, в то время как за окнами тянулись аллеи и на зелени выделялся красный жилет лакея, - им становилось приятно; роскошь этого дома ослепляла их, и они относились снисходительно к тому, что здесь говорилось.

Граф предоставил им все сочинения де Местра. Он излагал его учение в кругу друзей: тут бывали Гюрель, кюре, мировой судья, нотариус и барон, будущий зять графа, приезжавший время от времени в замок на сутки.

- Самое отвратительное - это дух восемьдесят девятого года, - говорил граф. - Начинается с того, что оспаривают бога, затем принимаются критиковать правительство, потом провозглашается свобода. Свобода оскорблений, бунта, разгула или, вернее, грабежа, так что церкви и властям приходится преследовать вольнодумцев, инакомыслящих. Станут, конечно, вопить о гонениях, словно палачи подвергают преступников гонениям. Резюмирую: нет государства без бога. Закон может вызывать уважение, только если он исходит свыше, и сейчас вопрос идёт не об итальянцах, а о том, кто одержит верх - революция или папа, сатана или Христос.

Жефруа выражал одобрение односложно, Гюрель - улыбкой, мировой судья - кивками, Бувар и Пекюше обращали взор в потолок; г-жа де Ноар, графиня и Иоланда рукодельничали в пользу бедных, а де Маюро, сидя около невесты, просматривал газеты.

Порою все умолкали, как бы углубившись в решение какого-то вопроса. Наполеон III перестал быть спасителем, больше того - он подавал прискорбный пример, разрешая каменщикам работать в Тюильри по воскресеньям.

«Не следовало бы допускать этого», - так обыкновенно говорил граф.

О политической экономии, искусстве, литературе, истории, научных теориях - обо всём он судил безапелляционно, как христианин и отец семейства; дай-то бог, чтобы правительство было столь же непреклонно, как граф в своём доме! Только правительство может судить об опасностях, заключающихся в науке; при слишком широком распространении она порождает в народе пагубные устремления. Народ, бедняга, был куда счастливее, когда знать и духовенство умеряли неограниченную власть короля. Теперь народ эксплуатируют промышленники. Скоро его поработят.

Все сокрушались о гибели старого режима: Гюрель - из подхалимства, Кулон - по невежеству, Мареско - как натура художественная.

Вернувшись домой, Бувар стал ради закалки читать Ламетри, Гольбаха и т.п. Пекюше тоже отдалился от религии, поскольку она стала всего-навсего орудием власти. Де Маюро причащался только в угоду дамам и ходил в церковь ради слуг.

Математик, дилетант, умевший сыграть на рояле вальс, поклонник Тепфера, он отличался скептицизмом хорошего вкуса. Россказни о злоупотреблениях в эпоху феодализма, об инквизиции и иезуитах - всё это предрассудки; зато он восхвалял прогресс, хотя и презирал всех, кто не принадлежал к аристократии или не кончил Политехнический институт.

Аббат Жефруа им тоже не нравился. Он верил в колдовство, подшучивал над идолами, утверждал, будто все языки исходят из еврейского; его красноречию недоставало непосредственности; он неизменно упоминал о затравленной лани, о мёде и полыни, золоте и свинце, о благоухании, о драгоценных сосудах, а душу христианина постоянно сравнивал с часовым, который должен бросать в лицо греху: «Не пройдёшь!».