Избранные произведения

Она спросила его:

— Что там произошло, Абрахам? Что ты там натворил?

Абрахам пристально посмотрел на мать — на свою единственную надежду. Но прежде чем он смог ответить ей, профессор открыл дверь своего кабинета и громко позвал сына.

Профессор долго и строго беседовал с ним. Фру Венке не слышала, что он говорил Абрахаму, но ей была невыносима эта беседа. Однако войти в кабинет к мужу ей не хотелось, и поэтому она ушла в столовую.

Свою речь перед сыном профессор начал серьезным и даже скорбным тоном.

— Ты причинил мне большое горе, Абрахам! — сказал профессор. — Я рассчитывал воспитать из тебя честного и полезного гражданина, который доставил бы мне радость и которым я мог бы гордиться, но вместо этого ты обнаружил уже в столь раннем возрасте такие тенденции, какие непременно приведут тебя к гибели, если ты своевременно не одумаешься. Обычно с годами проходит лень, юношеское легкомыслие, необузданность. Но вот дух мятежа почти всегда остается там, где он пустил глубокие корни. Мятежный человек начинает с насмешек над учителями. Затем он свысока посматривает на своего отца и на свою мать. И, наконец, он уже не прочь поиздеваться над самим господом богом!.. Но ты должен знать, Абрахам, к какому сорту принадлежат все эти мятежные люди. Это обычно преступники, подонки нашего общества, которые противятся законам и заполняют наши тюрьмы. Вот поэтому я сегодня больше чем потрясен. И свое горе я даже не берусь высказать словами. Больше того: я не в состоянии бранить тебя или наказывать. Но вместе с тем я не знаю и не решил еще — смогу ли я, вообще говоря, оставить в своем доме такого сына.

С этими словами профессор Левдал вышел из своего кабинета.

Этот молчаливый уход и вся хорошо продуманная речь оказали свое воздействие на Абрахама.

Выйдя из школы и шатаясь по улицам, Абрахам, казалось бы, заранее обдумал все наихудшее, что ему угрожало, — все выговоры и наказания. Но скорбная речь отца, печальный тон и жесткие слова превзошли ожидаемое. Кроме того, возникла угроза, что его ушлют куда-то из дому, лишат матери. Все это заставило Абрахама разразиться слезами. Он долго лежал на диване и горько плакал. Как, в сущности, странно и как непонятно, что с ним случилась вся эта история. Что же теперь ожидает его?

Но вот отец приоткрыл дверь кабинета и позвал сына обедать.

Фру Венке все еще не знала как следует, что именно произошло в школе. По всей видимости, Абрахам и в самом деле вел себя на уроках неприлично. Однако ничего особенно страшного в его поступке не было, и все это, казалось бы, не должно было причинять ей такую тяжесть, какую она вдруг испытала. Тем не менее тяжесть на ее душе все более разрасталась, и дошло до того, что Венке почувствовала себя совсем несчастной. Ей вдруг захотелось броситься на шею сына и горько выплакаться.

Однако обед прошел в глубоком молчании.

Абрахам, подавленный, сидел над своей тарелкой. И в эти минуты он был до чрезвычайности непохож на того героя, который, сжав кулаки, поднялся на своего учителя, адъюнкта Олбома, и обозвал его дьяволом.

Между тем дела Микала Мордтмана пошли теперь чрезвычайно успешно. В этом отношении предсказание Йоргена Крусе полностью сбылось. Профессор Левдал, подписавшись на десять акций, положил начало спекулятивной горячке, какую еще не знала тихая и размеренная деловая жизнь города. Подписной лист в Коммерческом обществе с каждым днем все более заполнялся.

Спустя четырнадцать дней Микал Мордтман телеграфировал отцу, что подписка на акции уже достигла суммы в 96 тысяч специадалеров.

Молодой коммерсант Мордтман буквально сиял. Еще бы: перед ним была перспектива стать во главе блистательного предприятия. Помимо того, его тешило, что он так успешно и ловко провел всю эту деловую игру. На косые взгляды и кривотолки ученых латинистов он попросту не обращал внимания. Ему надлежало завоевать торговый мир реалистов — и этого он добился.

Вскоре Мордтман получил письмо с признанием его заслуг от фирмы Исаак Мордтман и К°. Фирма давала подробную инструкцию относительно дирекции, какую следовало выбрать. Профессор Левдал непременно должен войти в ее состав.

Об этом Мордтман поднял вопрос в ближайшее же воскресенье. По этим дням он обычно обедал у профессора. Правда, после происшествия с Абрахамом обстановка в доме была весьма тяжелая, неблагоприятная для дел. Отец обращался с сыном холодно, и по держало мальчика в мучительном напряжении.

Профессор сначала отклонил высокую честь вступить в состав дирекции. Нет, он решительно не годится для таких дел. Кроме того, у него значительная практика. Да и принципиально он против суеты коммерческой жизни.

Конечно, никто не думает обременять профессора новыми делами, сказал Мордтман. Вся фактическая работа будет возложена на директора банка Кристиансена. Тут речь идет всего лишь о формальной стороне дела — состоять ли профессору Левдалу в списке членов дирекции.

Профессор отказывался, и поэтому Мордтман, взглянув на Венке, сказал ей:

— Помогите мне, фру Венке, уговорить вашего мужа.

Фру Венке ответила, не поднимая глаз:

— Мой муж сам принимает решения во всех своих делах такого рода.

— Но если ты желаешь, мой друг, я охотно вступлю в состав дирекции! — приветливо произнес профессор.

Фру Венке взволновали эти слова мужа. Она нервно ответила:

— Я желаю? Кто тебе сказал об этом? Как могло тебе прийти это в голову?

— Но ведь ты же интересуешься фабрикой господина Мордтмана! Да мне и самому хотелось бы оказать услугу нашему молодому другу… Итак, господин Мордтман, я согласен вступить в состав дирекции вашей будущей фабрики.

Мордтман, подняв бокал, радостно сказал:

— От души благодарю. Теперь все в порядке. Обещаю вам — теперь уже недалеко до того времени, когда фабрика начнет работать.

В своей радости Мордтман не заметил той неприязни, какая промелькнула в лице фру Венке. Фру Венке испытывала явное огорчение. То доверие, которое возникло у нее к Мордтману, теперь стесняло ее. Она отлично видела, что муж следит за каждым ее словом и за каждым взглядом, которым она обменивалась с Мордтманом. Несомненно, муж полагал, что в деле с фабрикой между ней и молодым Мордтманом существует особая договоренность.

Это сердило ее, потому что не соответствовало истине. Но вместе с тем Венке чувствовала, что все ее попытки защититься в этом ни к чему не приведут. В своем подозрении муж более чем уверен, и все ее слова только запутают дело.

Такое вынужденное молчание сердило Венке и делало ее еще более неуверенной в своих отношениях и к мужу и к гостю.

К тому же она впервые с горечью почувствовала, что ее сын может стать для нее чужим. И уж во всяком случае между ними может поколебаться то безграничное доверие, которое до сих пор всегда сопровождало их отношения.

Когда, наконец, Венке узнала от самого Абрахама всю его школьную историю, она обняла сына и громко воскликнула:

— Боже мой! И только за это они ругали тебя?! Ты поступил смело, Абрахам! Ты не обязан был спокойно взирать на то, как они мучили твоего лучшего друга!

Эту историю Абрахам рассказал матери, не поднимая своих глаз, содрогаясь сам перед тем, что он сделал. Но теперь он с испугом взглянул на нее. И Венке отчетливо видела, что сын не доверяет ее словам. Правда, ее слова были косвенно направлены против мужа, против отца Абрахама. В сущности, она хвалила сына за то, за что порицал его отец.

Фру Венке еще раньше предвидела, что, вероятно, наступит такой момент, когда сын увидит все огромное несходство во взглядах отца и матери. И вот теперь, кажется, приблизился этот страшный момент.

Сын подрастал, становился почти взрослым. С ним предстояло говорить открыто и честно о многих делах. Предстояло сказать и о религии, о церкви — сказать о том, что она не верует во все то, во что принято верить.

Уже несколько раз фру Венке пробовала заговаривать об этом с сыном. Это было весьма нелегко, но она не теряла надежды, что полная искренность с ее стороны поможет ему понять: во всем, во всем без исключения он может положиться на нее и довериться ей, хотя она лишена той веры, которую приписывают себе другие. Она надеялась, что с ее помощью он и сам разберется во всем том лицемерии, в котором живут люди.