Семья Тибо, том 1

— Хорошо, до завтра, — сказал он, поклонившись. — Но где мы встретимся?

— Да, правда, где… — повторила она как-то простодушно.

— У госпожи Жюжю, если хотите? Да, да, у госпожи Жюжю. До встречи завтра в три.

— Завтра в три.

Он протянул руку, она подала ему свою ручку, затянутую в перчатку. И он коснулся губами ее пальцев.

Машина тронулась с места.

И тут Даниэлем овладела ярость. Но он сейчас же взял себя в руки, когда увидел, что молодая женщина высунулась из машины, увидел ее плечи, обтянутые светлым платьем, понял, что она просит шофера остановиться.

Даниэль одним прыжком оказался у дверцы таксомотора. Ринетта уже открыла ее. Он заметил, что она подвинулась, освобождая ему место; в темноте глаза ее были широко раскрыты. Он понял и бросился на сиденье рядом с ней. Когда он обнял ее, она впилась губами в его губы, и он ясно почувствовал, что она уступает не из душевной слабости или от страха, она вся без остатка отдавалась ему. Она рыдала — словно от отчаяния — и невнятно шептала:

— Я бы хотела… я хотела бы…

И Даниэль был потрясен, услышав:

— Я бы хотела… иметь ребенка… от тебя!

— Ну как, адрес прежний? — осведомился шофер.

III. Антуан принимает у себя г-на Шаля. Несчастный случай с Дедеттой. — Операция. — Рашель

Покинув Жака и его друзей, Антуан отправился в Пасем, чтобы "посмотреть воспаление легких"; оттуда он поехал на Университетскую улицу в отцовский дом, где вот уже пять лет вместе с братом занимал нижний этаж. Он сидел в машине, везущей его домой, с папиросой в зубах и размышлял о том, что маленький больной явно поправляется, что его день — день врача — кончился и настроение у него превосходное.

"Надо признаться, вчера вечером гордиться мне было нечем. Вообще, когда выделение мокроты внезапно прекращается… Pulsus bonus, urina bona, sed aeger moritur… [86] Лишь бы не пропустить эндокардита. А мать еще женщина красивая… И Париж сегодня вечером тоже очень красив…"

Он взглянул на бегущие мимо зеленые купы Трокадеро [87] и обернулся, следя глазами за парочкой, удалявшейся в глухую аллею парка. Эйфелева башня, статуи на мосту, Сена — все кругом розовело. "В сердце моем… та-та-та-та…" — напевал он. Шум мотора ему вторил. "В сердце моем… спит!" — вспомнил он вдруг. "Да, да, верно, "В сердце моем спит… та-та-та-та-та". Досадно, никак не вспомню слова дальше. Ну что же, право, может спать в моем сердце?.. "Ленивая свинья"?" — подумал он и улыбнулся. Вспомнилось, что предстоит веселая пирушка в баре Пакмель. А может быть, и любовное приключение… Он почувствовал, как хорошо жить; казалось, он был взбудоражен какими-то тайными желаниями. Отшвырнул папиросу, искуренную до мундштука, скрестил ноги и глубоко вздохнул, — воздух от быстрой езды, казалось, стал прохладнее. "Только бы Белен не забыл поставить малышу банки. Спасем мальчугана и без хирургического вмешательства. Хотелось бы мне видеть — как вытянется лицо у Луазиля. Уж эти хирурги! Сейчас они в моде, а что толку? Жонглеры! Недаром старый мудрый Блек говорил: "Если бы у меня было трое сыновей, я бы сказал самому неспособному — будь акушером, самому мускулистому — берись за скальпель, а самому умному из троих — будь лекарем, заботливо выхаживай больных и учись все лучше и лучше распознавать их болезнь". И снова он почувствовал ликование, ликование, идущее из сокровенных глубин его существа.

— Все-таки правильный я выбрал путь, — произнес он вполголоса.

Когда он добрался до своей квартиры, дверь, открытая в комнату Жака, напомнила ему, что брат принят. Пять лет неусыпных наблюдений и забот, и наконец успех. "Ясно помню тот вечер, когда встретил Фаври на улице Эколь, тогда у меня впервые мелькнула мысль, что Жаку нужно поступить в Эколь Нормаль. В тот день сквер Монж засыпало снегом. Было попрохладнее, чем сегодня", — вздохнул он. Он уже предвкушал, как приятно будет принять холодный душ, и нетерпеливо, словно ребенок, стянул с себя одежду, разбросав все куда попало.

Вышел он после душа помолодевшим. Он думал о Пакмель и посвистывал от удовольствия. То, что на его языке называлось женщинами, занимало в его жизни лишь второстепенное место, а для нежных чувств места вообще не было. Он довольствовался мимолетными встречами и даже похвалялся этим, — ведь так было практичнее. Впрочем, не считая иных вечеров, он довольно легко воздерживался от всего этого — не потому, что держал себя в руках, не потому, что обладал холодным темпераментом, а потому, что "все это" составляло часть иного образа жизни, отличного от того, который он раз и навсегда решил вести. Он считал, что все эти якобы необоримые влечения всего лишь проявления слабой воли, он же был человеком "волевым".

"Дзинь!" — кто-то позвонил. Взгляд на часы: в крайнем случае еще есть время осмотреть больного, перед тем как он присоединится к компании, собравшейся у Пакмель.

— Кто там? — крикнул он через запертую дверь.

— Это я, господин Антуан.

Он узнал голос г-на Шаля и впустил его. Пока г-н Тибо жил в Мезон-Лаффите, его секретарь по-прежнему работал на Университетской улице.

— А, да это вы? — будто в забытьи произнес г-н Шаль. Ему неловко было смотреть на Антуана, стоявшего перед ним в кальсонах, и он отвернулся, недоуменно пробормотав: — В чем дело? — и тут же добавил: — Ах да, вы одеваетесь! — и поднял палец, словно разгадал загадку. — Я вас не побеспокоил?

— Я ухожу через двадцать пять минут, — поспешил предупредить его Антуан.

— Настолько я вас не задержу. Посмотрите-ка, доктор. — Он положил шляпу, снял очки и вытаращил глаза. — Ничего не видите?

— Где?

— У меня в глазу.

— В каком?

— Да вот в этом.

— Не двигайтесь. Ровно ничего не вижу. Может быть, просквозило?

— Да, наверное! Благодарю. Это пустяки, просквозило глаз, и все… Оба окна были открыты. — Он кашлянул и надел очки. — Благодарю, вы меня успокоили. Просквозило глаз, и все. Ведь это частенько случается — пустяки. — Он хохотнул и добавил: — Видите, я немного отнял у вас времени.

Но он и не думал надевать шляпу и даже присел на краешек стула и, вытащив носовой платок, вытер лоб.

— Жарища, — заметил Антуан.

— Да, уж это точно, — ответил г-н Шаль, хитро сощурившись. — Что и говорить, грозовая погода. Жалко тех, кому приходится ходить туда да сюда, хлопотать о всяких делах.

Антуан, шнуровавший ботинок, поднял голову.

— О каких же это делах?

— И все по такой жаре! — продолжал г-н Шаль. — Прямо задохнуться можно во всех этих канцеляриях да комиссариатах. А ответ все откладывают и откладывают на завтра, — заключил он, с незлобивым видом покачивая головой.

Антуан пристально смотрел на него.

— Кстати, — продолжал г-н Шаль, — я уже давно хотел спросить вас, не знаете ли вы приюта для людей пожилого возраста?

— Пожилого возраста?

— Ну да. Для престарелых. А не для неизлечимых больных. Вроде богадельни в Пуан-дю-Жур. Такого воздуха, как там, нигде не найти. И вот еще о чем хотел я вас спросить, господин Антуан, раз уж мы с вами разговорились. Не случалось ли вам находить монету в сто су — забытую монету?

— Забытую?.. Где, в кармане?

— Да нет… В саду. Можно сказать, на улице.

Антуан стоял с брюками в руках, смотрел на г-на Шаля и думал: "Очутишься в обществе такого болвана и сам просто в идиота превращаешься". Он сделал над собой усилие, чтобы сосредоточиться, и серьезно сказал:

— Мне не совсем ясен ваш вопрос.

— Значит, так… например, люди иногда теряют какую-нибудь вещь, а другие ведь могут эту вещь найти… Верно?

— Разумеется.

— Ну вот, скажем, если бы ненароком вы ее нашли, как бы вы поступили с находкой?

— Я бы стал разыскивать владельца.