Гроздья гнева

— Ну спасибо. Пойду поищу.

— А шляпу возьмешь?

— Обязательно возьму. Она ему пригодится. Спасибо.

— А что это с ним такое? — спросил хозяин. — Он пил — и будто без всякого удовольствия.

— Да так… находит. Ну, всего хорошего. А если увидишь этого прощелыгу Конни, скажи, что мы поехали на юг.

— Мне уж столько всяких примет надавали да поручений, всего не запомнишь.

— А ты не старайся запоминать, — сказал Том и вышел за дверь, держа в руке запыленную черную шляпу дяди Джона. Он пересек шоссе и пошел вдоль него. Внизу, в ложбине, лежал Гувервиль; мерцали огоньки костров, сквозь стены палаток пробивался свет фонарей. Где-то бренчали на гитаре, аккорды следовали медленно, один за другим, без всякой связи, очевидно, гитарист упражнялся. Том замедлил шаги, прислушиваясь, потом не спеша пошел дальше, то и дело останавливаясь и напрягая слух. Он прошел с четверть мили, прежде чем услышал то, что ему было нужно. Внизу у дорожной насыпи хриплый голос пел что-то без всякого выражения, без всякого мотива. Том наклонил голову набок, чтобы лучше расслышать.

Монотонный голос тянул:

— Прочь от земной обители душа моя ушла. Душа моя в спасителе прибежище нашла. — Дальше послышалось неясное бормотанье, а потом все смолкло. Том сбежал по насыпи, держа прямо на этот голос. Пройдя несколько шагов, он остановился и снова прислушался. Теперь голос был совсем близко, он тянул все так же медленно и без всякого мотива: — Когда Мэгги помирала, она грустно мне шептала: я на память подарю тебе штаны — да, да. А штаны из красной байки, я скажу вам без утайки…

Том осторожно двинулся вперед. Он увидел неясную в темноте фигуру, подкрался и сел рядом с ней. Дядя Джон запрокинул бутылку, и виски с бульканьем полилось ему в рот.

Том спокойно сказал:

— Стой. А мне?

Дядя Джон повернулся к нему:

— Ты кто такой?

— Успел позабыть? Ты уже четыре раза глотнул, а я только разок.

— Нет, Том. Ты меня не дурачь. Я один сидел. Тебя здесь не было.

— А сейчас-то я здесь? Может, все-таки дашь хлебнуть?

Дядя Джон снова поднес бутылку ко рту, виски забулькало. Бутылка была пустая.

— Все, — сказал он. — Умереть бы мне. Вот как хочется умереть! Потихоньку, будто засыпаешь… Потихоньку. Устал я. Устал. Заснуть и больше не проснуться. — Он затянул нараспев: — В короне буду… в золотой короне.

Том сказал:

— Дядя Джон, слушай. Мы уезжаем. Пойдем, ляжешь на грузовик поверх вещей и уснешь.

Джон покачал головой.

— Нет. Уходи. Я не хочу. Я здесь останусь. Незачем мне возвращаться. Какой от меня толк? Волочу за собой грехи, точно штаны грязные, пачкаю хороших людей. Нет. Не поеду.

— Пойдем. Все равно мы без тебя не уедем.

— Поезжайте. Какой от меня толк? От меня толку нет. Волочу свои грехи, других ими пачкаю.

— Не ты один грешник, все такие.

Джон наклонился к нему и хитро подмигнул. Том еле различал его лицо при свете звезд.

— Моих грехов никто не знает, — никто, кроме господа. А он знает.

Том стал на колени. Он пощупал дяде Джону лоб — горячий, сухой. Джон неуклюже оттолкнул его руку.

— Пойдем, — звал Том. — Пойдем, дядя Джон.

— Не пойду. Устал. Я здесь останусь. Вот здесь.

Том пододвинулся к нему вплотную. Он поднес кулак к подбородку дяди Джона, примерился два раза, чтобы взять нужный размах, и, отведя назад плечо, нанес удар — несильный, но безошибочный. Джон дернул подбородком, повалился навзничь и хотел было приподняться. Но Том стоял, нагнувшись над ним, и когда Джон оперся на локоть, Том ударил его еще раз. Дядя Джон затих.

Том встал, поднял обмякшее, бесчувственное тело и взвалил его на плечо. Он пошатывался под такой тяжестью. Болтавшиеся руки Джона шлепали его по спине; он отдувался на ходу, медленно шагая вверх по насыпи к шоссе. Встречная машина осветила его фарами, убавила скорость и тут же унеслась в темноту.

Том еле переводил дух, идя Гувервилем к грузовику Джоудов. Дядя Джон пришел в себя и начал слабо сопротивляться. Том осторожно опустил свою ношу на землю.

К его возвращению палатку успели убрать. Эл подавал узлы на грузовик. Брезент лежал рядом, наготове — им должны были прикрыть поклажу.

Эл сказал:

— Быстро он наклюкался.

Том ответил, словно извиняясь:

— Пришлось стукнуть его, беднягу, а то не хотел идти.

— Сильно ударил? — спросила мать.

— Да нет, не очень. Он скоро совсем очнется.

У дяди Джона начались приступы тошноты. Его вырвало.

Мать сказала:

— Твоя порция картошки осталась, Том.

Том хмыкнул:

— Сейчас что-то не хочется.

Отец крикнул:

— Ну, все. Эл, привязывай брезент.

Грузовик стоял, готовый к отъезду. Дядя Джон уснул. Пока Том и Эл поднимали его и взваливали на самый верх, Уинфилд давился, передразнивая дядю Джона, а Руфь, стоя рядом с ним, зажимала ладонью рот, чтобы не прыснуть.

— Готово, — сказал отец.

Том спросил:

— А где Роза?

— Вот она, — ответила мать. — Иди, Роза. Сейчас поедем.

Роза Сарона сидела молча, опустив голову на грудь. Том подошел к ней.

— Идем, — сказал он.

— Я не поеду. — Она не подняла головы.

— Ничего не поделаешь, надо.

— Я хочу вместе с Конни. Я без него не поеду.

На дорогу, ведущую из лагеря к шоссе, выехали три машины — старые, набитые людьми и всяким скарбом. Они дребезжали на ходу, освещая тусклыми фарами дорогу.

Том сказал:

— Конни нас найдет. Я попросил в лавке, чтобы ему передали, куда мы уехали. Он нас найдет.

Мать подошла и стала рядом с ним.

— Пойдем, Роза. Пойдем, милая, — мягко сказала она.

— Я его подожду.

— Ждать нельзя. — Мать нагнулась, взяла Розу Сарона под локоть и помогла ей встать.

— Он нас найдет, — сказал Том. — Ты не беспокойся. Он найдет. — Они шли по обе ее стороны.

— Может, он пошел купить книги, по которым учатся, — сказала Роза Сарона. — Может, он хотел напугать нас в шутку.

Мать сказала:

— Может быть, и так.

Они подвели ее к грузовику, помогли подняться наверх, и, забравшись под брезент, она скрылась там в темноте.

Бородач из крытой травой лачуги несмело подошел к ним. Он топтался около грузовика, заложив руки за спину.

— У вас ничего такого не осталось, что может нам пригодиться? — спросил он наконец.

Отец ответил:

— Нет. Нам оставлять нечего.

Том спросил:

— А вы разве не уезжаете?

Бородач долго смотрел на него.

— Нет, — ответил он наконец.

— Да ведь подожгут.

Неуверенно глядевшие глаза уставились в землю.

— Я знаю. Нам это не в первый раз.

— Так зачем же здесь оставаться?

Растерянный взгляд секунду задержался на лице Тома, отразив красный свет потухающего костра, и снова скользнул вниз.

— Сам не знаю. Очень уж долго собираться.

— Если подожгут, так ни с чем останетесь.

— Я знаю. У вас ничего такого не будет, что может нам пригодиться?

— Нет, все с собой забираем, дочиста, — ответил отец. Бородач побрел к своей лачуге. — Что это с ним? — спросил отец.

— Очумелый, — ответил Том. — Мне тут рассказывали — это у него от побоев. Полисмены по голове били.

Еще несколько машин караваном выехали из лагеря и свернули к шоссе.

— Надо двигаться, па. Ты, я и Эл сядем в кабину. Ма пусть забирается наверх. Нет, ма, лучше садись между нами. Эл! — Том сунул руку под сиденье и вытащил оттуда тяжелый гаечный ключ. — Эл, ты садись сзади. Вот, возьми. Это на всякий случай. Если кто полезет — угости как следует.

Эл залез сзади на грузовик и уселся, сложив ноги калачиком и не выпуская гаечного ключа из рук. Том вытащил из-под сиденья домкрат и положил его рядом с тормозной педалью.

— Ну, так, — сказал он. — Ма, садись посередке.

Отец сказал:

— А я с пустыми руками.

— В случае чего возьмешь домкрат, — сказал Том. — Даст бог, не понадобится. — Он нажал кнопку стартера, маховик сделал оборот, замолчал… еще оборот… Том включил фары и выехал из лагеря на первой скорости. Тусклые огоньки фар неуверенно нащупывали дорогу. Грузовик выбрался на шоссе и повернул к югу. Том сказал: — Бывает так в жизни, что хочешь — не хочешь, а озлобишься и…