Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8

Спустя три дня Джип пошла вечером на «неофициальный прием» к баронессе фон Майсен. Она сразу увидела его. Он стоял возле рояля вместе со своим низкорослым, широкоплечим другом и слушал какую-то болтливую даму; вид у него был скучающий и немного встревоженный. Весь этот день, хмурый, тихий, со странными зарницами в небе, словно перед дождем, Джип было не по себе; она вдруг почувствовала легкую тоску по Лондону. Теперь она ожила. Она увидела, как низенький приятель скрипача подошел к баронессе; через минуту баронесса подвела его к ней и представила: граф Росек. Он не понравился Джип: темные круги под глазами, чересчур безукоризненные манеры, какая-то холодная слащавость; но он был любезен и вежлив и хорошо говорил по-английски. Видимо, он был поляк, но жил в Лондоне и знал о музыке все, что можно о ней знать. Он надеется, что мисс Уинтон слышала игру его друга Фьорсена? Но не в Лондоне? Нет? Это странно. Прошлый сезон он играл в Лондоне несколько месяцев. Слегка раздосадованная тем, что не знала этого, Джип ответила:

— Да, но в прошлом году я почти все лето прожила в деревне.

— Он имел большой успех. Я снова увезу его в Лондон. Это самое лучшее для него. Как вам нравится его игра?

Ей не хотелось раскрывать свои чувства перед этим человечком, разыгрывающим сфинкса, и Джип пробормотала:

— О, конечно, это просто удивительно!

Он кивнул головой и потом, как бы вспомнив что-то, сказал с легкой улыбкой:

— Могу ли я представить его вам? Густав, это мисс Уинтон!

Джип обернулась. Он уже стоял позади нее и кланялся; глаза его выражали смиренное обожание, и он не пытался скрыть это. Джип заметила, как поляк снова чуть заметно улыбнулся; и вот она уже стоит с Фьорсеном в нише окна. Вблизи он меньше походил на зверя в клетке и, безусловно, был элегантен в своем роде, тщательно подстрижен, от него — то ли от платка, то ли от волос — шел запах каких-то приятных духов, которые она, правда, не одобрила бы, если бы он был англичанином. Он носил на мизинце бриллиантовое кольцо, но и это не был слишком дурной тон. Высокий рост, широкие скулы, густые, недлинные волосы, энергичное лицо, гибкая фигура, свободные движения — все это сглаживало первое впечатление о некоторой изнеженности. Он выглядел вполне мужественным. Он сказал со странным, жестковатым акцентом:

— Мисс Уинтон, вы и здесь моя аудитория. Я играю для вас, только для вас.

Джип рассмеялась.

— Вы шутите надо мной, — продолжал он. — Но, прошу вас, не надо. Я играю для вас потому, что восхищен вами. Я страшно вами восхищен. Посылая вам эти цветы, я вовсе не хотел оскорбить вас. Это был знак благодарности за счастье видеть ваше лицо.

Голос его дрогнул. Опустив глаза, Джип сказала:

— Это было очень любезно с вашей стороны. Я хочу также поблагодарить вас за вашу игру. Она чудесна, право, чудесна!

Он снова слегка поклонился.

— Когда я вернусь в Лондон, вы придете послушать меня?

— Я думаю, всякий пойдет слушать вас, если только удастся.

Он усмехнулся.

— Здесь я играю только ради денег; я ненавижу это место. Оно наводит на меня тоску. Это ваш отец сидел с вами у памятника?

Джип кивнула. Она еще не забыла пренебрежительного кивка Фьорсена в их сторону.

Фьорсен провел рукой по лицу, словно стараясь стереть застывшее на нем выражение.

— Он истый англичанин. Но вы — нет, вы… из любой страны!

Джип иронически поклонилась.

— Да, да, — настаивал он. — Я не угадал бы, откуда вы — с севера или с юга. Я пришел сюда в надежде встретить вас, и я чрезвычайно счастлив. Мисс Уинтон, я ваш слуга, и очень преданный.

Он говорил быстро, очень тихо, с какой-то взволнованной серьезностью, явно не искусственной. Потом, вдруг пробормотав: «О, эти люди!», — он снова слегка поклонился ей и исчез. Баронесса уже вела к ней еще кого-то. После этой встречи Джип подумала: «Неужели он так начинает со всеми?» Ей просто не верилось: этот прерывающийся от искреннего волнения голос, этот смиренный, обожающий взгляд!

Слишком чувствительная, чтобы довериться кому-либо, она не могла разобраться в этом странном сочетании влечения и отвращения, которое испытывала; это не поддавалось анализу: оба чувства сливались и в то же время боролись друг с другом где-то в глубине ее сердца. Это, конечно, не любовь, даже не начало любви; но это было нечто вроде того опасного любопытства, которое испытывают дети ко всему таинственному, недосягаемому, но все же достижимому — если только осмелиться! А тут еще притягательная сила музыки; и эти слова баронессы о спасении его… Но все эти чувства и мысли были пока только в зародыше. Она, может быть, никогда не увидит его снова. Она даже не знает, хочется ли ей этого.

ГЛАВА IV

Джип каждое утро ходила с отцом к источнику Кохбруннен; там ему, как и прочим больным, полагалось медленно, в течение двадцати минут, пить лечебную воду. Пока он ее медленно пил, она сидела где-нибудь в уединенном уголке парка, читая — для практики в немецком языке — какой-нибудь роман из журнала «Реклама».

Здесь же она сидела и после «неофициального приема» у баронессы фон Майсен. На этот раз она читала «Вешние воды» Тургенева. Вскоре она увидела графа Росека, он прохаживался по дорожке со стаканом воды в руке. Вспомнив улыбку, с которой он представлял ей Фьорсена, она торопливо заслонилась зонтиком. Она видела его ноги в лакированных ботинках, облегающие, узкие книзу брюки, его деревянную походку человека, затянутого в корсет. Мысль, что он прибегает к этим женским уловкам в своем туалете, еще усилила ее неприязнь. Как смеет мужчина быть таким женоподобным? Правда, кто-то говорил ей, что он хорошо ездит верхом, что он опытный фехтовальщик и очень силен. Когда он прошел мимо, она, боясь, что он вернется, захлопнула томик Тургенева и убежала. Но ее фигуру и легкую походку трудно было не заметить.

На следующее утро, сидя на той же скамейке, она читала, затаив дыхание, сцену объяснения между Джеммой и Саниным у окна. Вдруг она услышала позади себя голос Фьорсена:

— Мисс Уинтон!

В одной руке у него был стакан с водой, в другой он держал шляпу.

— Я только что познакомился с вашим отцом. Могу я присесть на минуту возле вас?

Джип отодвинулась на край скамейки, и он сел.

— Что вы читаете?

— Рассказ «Вешние воды».

— А, это — лучшее, что когда-либо написано! А какое место?

— Джемма и Санин во время грозы.

— Погодите! Сейчас придет мадам Полозова! Какая вещь! Сколько вам лет, мисс Уинтон?

— Двадцать два.

— Вы слишком молоды, чтобы по-настоящему оценить этот рассказ; но вы это вы. Вы многое постигаете чувством. Как ваше имя, простите?

— Гита.

— Гита? Звучит не очень нежно.

— Меня всегда зовут Джип.

— Джип? Ах, Джип! Да! Джип!

Он повторял ее имя так, словно оно не имело к ней никакого отношения, и поэтому Джип не рассердилась.

— Я сказал вашему отцу, что имел удовольствие встретиться с вами. Он был очень вежлив со мной.

— Отец всегда вежлив, — холодно заметила Джип.

— Он как лед, в котором замораживают шампанское. Я полагаю, вам уже говорили обо мне, как о mauvais sujet [12].

Джип наклонила голову. Он пристально посмотрел на нее и сказал:

— Это правда. Но я мог бы быть лучше, гораздо лучше.

Ей хотелось взглянуть на него, но она не могла, охваченная каким-то странным восторгом. У этого человека все-таки есть сила воли; и он готов подчинить себя ее воле! Если она захочет, — она сделает его своим рабом, собакой, будет держать его на поводке. Стоит ей протянуть руку — и он опустится на колени, чтобы поцеловать ее. Она скажет одно слово: «Сюда!» — и он прибежит, где бы он ни был. Она скажет: «Будь хорошим!» — и он станет хорошим. Впервые она почувствовала свою силу, и это опьяняло. Но Джип не была слишком уверенной в себе; эта минута, когда она считала себя победительницей, тут же омрачилась сомнением. И, словно читая ее мысли, Фьорсен сказал: