Повесть о доме Тайра (др. изд.)

Меж тем слух о том, что государь Го-Сиракава уже покинул столицу, распространился по городу, породив великое смятение в сердцах. А уж растерянность и замешательство Тайра и вовсе не описать словами! Казалось, если бы в каждый дом уже ворвались враги, и то не поднялось бы такого переполоха! Ведь Тайра уже давно задумали в роковой час захватить и государя-инока, и царствующего владыку и вместе с ними бежать на запад. Теперь же, когда оказалось, что государь-инок их покинул, они уподобились человеку, который, в надежде укрыться от дождя под сенью могучих веток, вдруг ощущает, что уже вымок до нитки и от дождя ему нет спасения...

— В таком случае поедет только его величество император! — решили Тайра. В час Зайца подали паланкин. Императору исполнилось нынче всего шесть лет. По-детски наивный, он беспечно уселся в паланкин. Августейшая мать, государыня Кэнрэймонъин, ехала вместе с сыном. Дайнагон Токитада распорядился взять с собой три императорские регалии, ключи, водяные часы, лютню «Черный слон», цитру «Колокольчик оленя» и другие сокровища; но в суматохе и спешке многое позабыли, в том числе меч, постоянно хранившийся в покоях императора, во дворце Прохлады и Чистоты.

В этот час только трое — дайнагон Токитада, его сын Токид-занэ, правитель земли Сануки, и Главный казначей Нобумото — облачились, как положено по уставу, в придворные одеяния и церемониальные придворные шапки. А чины дворцовой охраны, державшие паланкин, были все в боевых доспехах, с луком и стрелами за плечами. Августейший поезд проследовал по Седьмой дороге на запад, потом свернул к югу, на дорогу Красной Птицы, Сусяку.

Занималась заря, наступил двадцать пятый день седьмой луны. Потускнел Млечный Путь, сверкавший на небе; над вершиной Восточной горы Хигасиямы протянулись ленты облаков, побледнел предрассветный месяц, суетливо перекликались петухи. Во сне и то не могло присниться такое бегство! И мнилось: суета и спешка, когда в позапрошлом году переносили столицу, предвещали то, что ныне творилось!

Его светлость канцлер Мотомити тоже присоединился к августейшему поезду, но на Седьмой дороге, в Омие, вдруг заметил, как мимо его кареты, неведомо откуда взявшись, быстро пробежал некий отрок с разделенными на пробор, связанными в пучки волосами; на левом рукаве одежды отрока внезапно возникли два иероглифа «Весеннее солнце».

«Эти иероглифы произносятся „Касуга“, — с облегчением подумал канцлер. — Значит, великий бог Касуга, покровитель нашего рода, защитник вероучения Хоссо, по-прежнему охраняет потомков великого Каматари!» Тут внезапно послышался голос, — казалось, то был голос этого отрока:

Не знаешь, что делать,

когда увяданье грозит

побегам глициний?

Одна лишь осталась надежда —

на милость весеннего солнца...

Канцлер подозвал ближе сопровождавшего его слугу Таканао.

— Как приглядишься ко всему, что ныне творится в мире, — сказал он, — то видишь — хоть это императорский поезд, но государя Го-Сиракавы все-таки с нами нет... Кто знает, что нас ждет впереди? Как полагаешь?

Услышав эти слова, Таканао переглянулся с погонщиком, и тот сразу, смекнув что к чему, повернул карету и погнал вола вскачь. Карета понеслась, как на крыльях, по дороге Омия в северном направлении и вскоре подкатила к храму Полного Постижения, Тисокуин, близ Северной горы Китаяма.

11. КОРЭМОРИ ПОКИДАЕТ СТОЛИЦУ

Увидав бегство канцлера, один из вассалов Тайра, Морицугу из Эттю, хотел было помчаться вдогонку, дабы заставить его вернуться, но ему не позволили это сделать, и Морицугу пришлось нехотя подчиниться.

Князь Корэмори в душе давно уже готовился к тому, что рано или поздно роду Тайра придется покинуть столицу, но когда этот час наступил, его охватило великое горе. Супругой князя была дочь дайнагона Наритики из усадьбы Накамикадо. Как осыпанный росой цветок персика, прекрасен был ее лик, белила и румяна еще ярче оттеняли блеск глаз, а длинные черные волосы напоминали волнуемые ветром гибкие ветви ивы — казалось, в целом свете не сыщешь другой такой красавицы! У князя были дети — юный господин Рокудай, десяти лет, и восьмилетняя дочь. Все трое плакали и молили князя не оставлять их.

— Я не раз говорил тебе, — сказал князь, обращаясь к супруге, — что мне придется бежать на запад вместе со всем нашим родом Тайра. Я хотел бы никогда не разлучаться с тобой, куда бы ни забросила нас судьба, но враги подстерегают нас в пути, навряд ли мы проедем спокойно... Помни, даже если ты услышишь, что я погиб, не смей и думать уйти в монахини, принять постриг! Снова выходи замуж, устрой свою жизнь и воспитай наших деток! Не может быть, чтобы не нашлось на свете доброго человека, он тебя пожалеет! — так утешал он супругу, но она, не ответив ни слова, закрыла покрывалом лицо и молча упала наземь. Когда же князь Корэмори уже хотел было удалиться, она уцепилась за рукав его одеяния и сказала:

— В столице нет у меня ни матери, ни отца! За кого мне выходить замуж, если вы нас покинете? Вы сказали: «Выходи замуж!» Горько и обидно слышать эти слова! Вы любили меня, ибо союз наш предопределен еще в прошлых рождениях; кто же, кроме вас, меня пожалеет? Разве мы не клялись друг другу вместе уйти из жизни, как исчезают капли росы на одной и той же равнине, вместе сойти на дно морское, в одну и ту же пучину? Неужели все эти клятвы и ласки на ночном ложе любви были ложны? Но будь я хотя бы одна, — что ж, может быть, я смогла бы смириться... Я осталась бы здесь, в столице, считая, что быть покинутой мужем — такова уж, видно, моя скорбная участь... Но как быть с детьми, кому доверить о них заботу — вот что вы мне скажите! Вы бросаете нас — о, как это обидно и больно! — так говорила она, упрекая мужа и сокрушаясь.

— Твоя правда, — отвечал ей князь Корэмори, — мне было пятнадцать, тебе тринадцать, когда мы впервые полюбили друг друга. С тех пор мы готовы были вместе пойти в огонь и в воду и поклялись не разлучаться до самой смерти! Но сейчас, в тяжкий час испытания, когда я ухожу на войну, немыслимо взять тебя и детей

с собою, подвергать вас лишениям, обречь на скитания, где повсюду подстерегает опасность, даже самая мысль об этом для меня нестерпима! Ведь на сей раз я даже крова для вас заранее не приготовил. Как только мы укрепимся где-нибудь в глуши, вдали от столицы, я тотчас же пришлю за вами! — И, сказав так, он решительно встал и вышел.

У ворот облачился он в панцирь, приказал подвести коня и уже готовился сесть в седло, когда дети — мальчик и девочка — выбежали из дома и приникли к отцу, ухватившись за края его панциря.

— Куда же ты едешь, батюшка? И мы с тобой! И мы тоже! — горевали и плакали дети. И князь Корэмори, ощутив с новой силой, сколь всесильны узы любви, коими человек привязан к земной юдоли, совсем пал духом.

В это время в ворота въехали на конях пятеро его младших братьев — старший военачальник Сукэмори, офицер Левой стражи второго ранга Киёфуса, офицер Левой стражи третьего ранга Аримори, Тадафуса, вельможа Танго, и Моромори, правитель Бит-тю. Осадив во дворе коней, они наперебой принялись укорять Корэмори:

— Императорский поезд отъехал уже далеко! Что ж ты медлишь?

Вскочил тогда на коня Корэмори и совсем уже собрался уехать, как вдруг повернул коня вспять, подъехал к краю помоста и рывком приподнял кончиком лука плетеную бамбуковую завесу.

— Взгляните сюда, витязи, — воскликнул он. — Так велико горе этих малюток, что против воли я задержался! — И, не договорив, он заплакал; братья, ожидавшие во дворе, тоже все прослезились.

У князя Корэмори были вассалы, братья Сайтоо, Го и Року. Старшему Го исполнилось девятнадцать, младшему Року — семнадцать. Ухватившись с обеих сторон за повод княжеского коня, они умоляли: «Возьмите нас с собой, мы пойдем за вами повсюду!»