Умереть в Париже. Избранные произведения

В ту ночь я долго сидела за столом, положив перед собой полученную от мужа открытку, и думала о том, как я несчастна, но в конце концов, успокоившись, решила лечь спать. Может быть, он ещё напишет мне длинное, задушевное письмо?

Но я не получила больше ничего, кроме второй открытки, которая пришла примерно через неделю после первой и в которой в телеграфном стиле сообщалось: "Конференция закончилась, отправляюсь в Лейпциг". Мне стало невыносимо сидеть одной в этой загородной гостинице и ждать его возвращения, мне захотелось вернуться в Париж к мадам Марсель, и я стала наводить справки, не уехала ли она куда-нибудь на лето. Вот какой ответ я получила:

"Я никогда не уезжаю на лето, не хочу, чтобы дом, в котором всё хранит память о моём покойном муже, опустел хотя бы на день. Так что приезжайте, буду вам рада".

В тот же день я расплатилась с хозяином гостиницы и уехала в Париж.

Я была очень рада снова встретиться со своей дорогой мадам Марсель и в первый же вечер за ужином обрушила на неё всё, что накопилось у меня на душе. Я так нуждалась в участии близкого человека и так ждала, что мадам Марсель посочувствует мне, но, вопреки моим ожиданиям, она строго отчитала меня:

— Мужчина должен быть предан работе и иметь своё дело в жизни. Вот если бы Миямура забросил науку ради любви к вам, тогда бы он заслуживал всяческого порицания и недостоин был бы вашей любви. Я знаю это по собственному опыту. В вашем сердце просто нет ещё настоящей нежности к нему, иначе даже в самых простых, ничего не значащих словах вы уловили бы его безграничную любовь к вам.

Она говорила всё это, искренне любя меня. Но я была так своенравна тогда, что на меня не действовали никакие самые убедительные доводы, особенно высказанные в категорической форме.

Мадам Марсель каждый день утром и вечером выводила меня гулять. Она не надоедала мне советами о том, как нужно вести себя в моём положении, а просто без лишних слов заставляла меня делать всё, что считала необходимым. Вместо того чтобы читать мне лекцию о том, как пагубно влияет отсутствие движения на здоровье матери и ребёнка, она насильно вытаскивала меня на прогулки, заявляя, что моё тело уже не принадлежит мне одной.

К счастью, у меня не было приступов тошноты, наоборот, с каждым днём аппетит становился всё лучше, у меня возникло приятное ощущение наполненности, как будто что-то зрело в глубине моего тела, в то же время я до странности быстро уставала, и ежедневные прогулки очень утомляли меня. Но в ответ на мои жалобы мадам Марсель только смеялась и говорила, что это от жары. Хотя какая там жара, в Японии такая погода бывает в мае. Тем не менее мадам Марсель всё время сетовала на невыносимую духоту и часто целыми днями валялась на диване, поэтому я решила, что в моей постоянной расслабленности тоже нет ничего особенного и не стоит обращать на неё внимание. Просто я беременна, вот и переношу жару ещё хуже, чем мадам Марсель… Ночами я покрывалась испариной и просыпалась в мокрой насквозь пижаме, но и это тоже списывала на жару.

Миямура вернулся в Париж в конце сентября и, увидев меня, озабоченно сказал: "Что-то ты осунулась". Он бы ещё сказал, что я подурнела! Не знаю почему, но его слова показались мне обидными, и я расплакалась. Мне казалось, что я осунулась из-за беременности, и не видела в этом ничего особенного. После того как он вернулся, я словно ожила — присутствие мужчины всегда заставляет женщину подтянуться — и даже возобновила свои занятия музыкой и французским. Но, чтобы я ни делала, прежняя энергия не возвращалась ко мне. Я даже стала волноваться, что моё состояние может дурно сказаться на плоде и ребёнок родится лентяем. Я впервые готовилась стать матерью, мне не с кем было посоветоваться, поэтому все изменения в своём организме, равно как и в настроении я относила на счёт беременности.

В начале октября меня осматривал профессор Б., но я не стала говорить ему, что чувствую себя хуже. Я пребывала в полной уверенности, что во всём могу на него положиться. К тому же кое-какие тонкости мне трудно было объяснить по-французски… И всё же какая страшная вещь — узкая специализация! Наблюдая только за правильным развитием плода, профессор не обратил никакого внимания на то, что у меня не всё в порядке с лёгкими, ему и в голову не пришло простукать мне грудь!

С того дня как на Париж упал первый туман, я начала слегка покашливать. Помня, что когда-то я перенесла плеврит, Миямура очень забеспокоился и захотел осмотреть меня, но я застыдилась и не позволила ему это сделать. Тогда он стал приставать ко мне с расспросами, и я подробно рассказала ему о тех переменах, которые произошли в моём состоянии в конце лета. Буквально на глазах изменившись в лице, он тяжело вздохнул и сказал:

— Да, нельзя было мне ездить в Германию.

— Но какое отношение всё это имеет к твоей поездке?

— Если бы я не уехал в Германию, ты бы не вернулась в Париж. Этим летом тебе надо было как следует отдохнуть на свежем воздухе. Нельзя было так рано возвращаться в Париж.

— Не беспокойся, вот рожу, и всё пройдёт.

Я была очень рада, что он беспокоится о моём здоровье, и только посмеивалась. И даже когда он пригрозил показать меня специалисту, не приняла его слова всерьёз, подумав, что он просто перестраховывается, как это свойственно всем врачам. Однако на следующий день он не пошёл в институт, заявив, что отведёт меня к профессору Б. В таких случаях он становился очень упрямым и, раз приняв решение, не отступался до конца. Когда он позвонил профессору и попросил его принять нас, тот тоже встревожился и сказал, что обратится к профессору Н., специалисту по болезням дыхательных путей. В конце концов было решено вечером того же дня провести консилиум в доме профессора Н.

— Ты слишком сгущаешь краски, — смеялась я, — я вовсе не хочу, чтобы такие светила делали меня объектом для своих насмешек.

Но муж ничего не ответил и к назначенному часу повёл меня к доктору Н. Осмотр показал, что у меня не совсем в порядке верхушка лёгкого. Мне это не казалось опасным, во всяком случае не более, чем когда болит живот, но, видя как оба профессора и Миямура с озабоченным видом перевариваются по-французски, я заволновалась. Я ещё не знала, что речь идёт об искусственном прерывании беременности, к которому, по их мнению, следовало прибегнуть для защиты материнского организма, но, робко заглядывая в их озабоченные лица, чувствовала, возможно благодаря своему материнскому инстинкту, что на меня надвигается какая-то опасность. Вскоре Миямура сел на стул напротив меня и глядя мне прямо в лицо, тихо заговорил по-японски:

— Оба доктора пришли к выводу, что следует прервать беременность, ибо продолжение её опасно для твоего здоровья. Они очень обеспокоены твоим состоянием и полагают, что чем быстрее это будет сделано, тем лучше. Прерывание беременности не такая уж страшная операция, мы можем полностью довериться профессору Б. Он сам позаботится и о подходящей клинике, и обо всём остальном. Состояние твоих лёгких не так уж и опасно, но роды могут привести к резкому обострению…

Я слушала молча, глядя прямо в глаза Миямуре, но смысл его слов не доходил до меня, я только чувствовала, как о моим щекам крупными каплями стекают слёзы, и, понимая, что не должна рыдать перед чужими, отчаянно сжимала в руках платок и стискивала зубы.

Я и сейчас всем телом остро ощущаю ту напряжённость, которая воцарилась в кабинете доктора Н. Некоторое время я покорно слушала, как Миямура убеждает меня прервать беременность, но потом, не выдержав, вскочила и, подойдя к профессору Б., решительно сказала по-французски:

— Доктор, прошу вас, позвольте мне рожать. Пусть даже я умру во время родов. Убить ребёнка, чтобы спасти себя, — это слишком подло, я не могу так поступить.

И, сама испугавшись своей смелости, прижала к лицу руки и разрыдалась. Я и теперь не понимаю, как решилась воспротивиться их намерению.

Медицинские светила с пренебрежением относились к тебе, моя дорогая девочка, они считали тебя просто частью материнского организма, сгустком плоти, но ты, хотя и находилась ещё внутри меня, уже была живым существом, наделённым душой и заставляющим других считаться с собой, быть может, именно ты и заставила меня сказать всё это? Кажется, в то время ты как раз начинала двигаться.