Древо Иуды

Компенсировать — да, это по-прежнему ключевое слово. Любой ценой он не должен потерять связь с Кэти. Неважно, что случилось, он все еще несет за нее ответственность, такую же важную для него, как и для нее. Он должен, да, он должен немедленно с ней связаться. Письмо с объяснением, полное раскаяния и в то же время конструктивное, стало для него первоочередной задачей, он хотел не только сообщить ей план того, как обеспечит ее, но и выразить надежду, что, когда печаль сменится состраданием, они, возможно, встретятся вновь. Он откроет ей сердце в этом послании, а так как завтра утром они с Фридой уезжали, то письмо было необходимо написать прямо сейчас. В перспективе ужасного будущего забрезжил слабый, еле живой лучик. Всегда оставалась надежда — никогда нельзя сдаваться; тем более с его деньгами возникало много путей и способов. Возможно, через какое-то время все уладится. Он даже начал представлять, хоть и смутно, организованный полюбовно развод, который его освободит. Конечно же, он мог рассчитывать на прощение его дорогого дитя.

С усилием поднявшись, он включил свет и, борясь с полами халата, взглянул на часы. Без двадцати двенадцать — он проспал не более часа. Осторожно ступая, пересек на ощупь лестничную площадку. Размеренный, немелодичный храп, доносившийся из его комнаты, которая стала теперь ее комнатой, заставил Мори поморщиться. Он поспешил прочь. Внизу, в библиотеке, он уселся за бюро у окна, включил лампу под абажуром и вынул листок бумаги из среднего ящика. Потом, взяв перо, он уставился за окно, взволнованно подыскивая самое трогательное обращение. Как написать — «Дорогая Кэти», «Моя дражайшая Кэти» или даже «Любимая Кэти», а может, простое и сдержанное, но такое многозначительное «Моя дорогая»?

Поразмыслив немного, он остановился на последнем варианте, когда из задумчивости его вывел огонек, вспыхнувший где-то далеко в темноте ночи. Всходит луна, подумал он, увидев в этом неожиданном огоньке знак надежды; он действительно сейчас был очень восприимчив ко всякого рода символам и знамениям. Хотя вряд ли это луна, небо по-прежнему оставалось непроницаемо темным, да и сам огонек больше походил на странный блеск, чем на ровное сияние, несколько юрких искр танцевали на темном фоне воды. Что же там происходит? Привыкнув к бушеванию диких стихий среди непредсказуемых горных вершин, он вряд ли перепугался бы из-за какого-то земного явления. Но в его душевном состоянии взвинченности и нестабильности он не мог подавить легкую дрожь подозрения. Он поднялся, открыл дверь на террасу и, несмотря на легкий наряд, — он всегда был подвержен простудам — вышел на воздух.

Ночь, как он и полагал, была черна и промозгла. Завернувшись в тонкий халат, он напряженно вглядывался в огоньки. Они были близко, таинственно и тревожно близко. Но неожиданно он догадался и мог бы даже улыбнуться, избавившись от абсурдного страха, но не улыбнулся. Это был маленький рыболовецкий флот, с полдюжины лодок весело подпрыгивали на волнах, мужчины забрасывали сети, ночная рыбалка с нефтяными факелами. Сиг, должно быть, идет на нерест, причем косяками, вот рыбаки и вышли на лов в столь поздний час.

Он хотел было вернуться в дом, но его остановила одна мысль. Сиг не идет на нерест зимой, тем более, насколько он знал, в этой части озера. Рыба всегда скапливалась в устье реки, куда попадала через Ризенбергское ущелье. Приставив ладонь козырьком ко лбу — совершенно ненужный жест, — чтобы лучше видеть, он с изумлением разглядел, что на причале собралось несколько человек. И это в такое-то время! Он засомневался. Хотелось все оставить как есть, не вмешиваться, но что-то заставило его бегом вернуться в дом за полевым биноклем, превосходной цейссовской оптикой, приобретенной в Гейдельберге.

Сначала он никак не мог найти бинокль, но, перерыв несколько ящиков, наконец наткнулся на то, что искал. Обратно на террасу, поспешно навел фокус. И вот когда он разглядел, что все факелы собрались вокруг причала, они погасли один за другим, и на все легла завеса тьмы, едва пробиваемая слабеньким светом единственного фонаря.

Он неуверенно опустил бинокль. Голова раскалывалась от боли, по непонятной причине сердце трепыхалось, стуча о ребра. Нужно вернуться в дом, нужно написать письмо, которое начнется просто и трогательно со слов «моя дорогая». Еще секунда, и он так бы и сделал, но его задержали приближающиеся шаги. Он обернулся. Снизу по тропе поднимались двое мужчин, сначала он едва их разглядел, но постепенно фигуры приобретали знакомые очертания. Начальник причала и герр Захт из местного полицейского участка.

Его всегда забавляло, что швейцарская полиция своим внешним обличием — твердые шлемы, синие формы и просторные сапоги — очень напоминала лондонских полисменов: возможно, тонкий комплимент, размышлял он, придуманный в далеком прошлом, чтобы приезжие английские милорды чувствовали себя в безопасности, как дома. Но сейчас Мори было не до забав, да и никакой безопасности он не ощущал, по мере того как к нему приближался герр Захт со своим спутником. Сердце его куда-то упало, болезненно предвещая неизвестную, но в то же время неизбежную катастрофу.

— Grüss Gott, mein Herr, [78]— уважительно, чуть ли не виновато начал начальник причала, так как Захт, медлительный и флегматичный тип, всегда был скуп на слова. — У нас тут приключилась беда, и мы пришли к вам посоветоваться, хотя, конечно, не хотели бы вас беспокоить. Молодая женщина…

— Нет… нет… — едва выдохнул Мори.

— Увы, да. Мы только что ее обнаружили.

— Но как?.. — Больше он ничего не мог произнести. Бледный и застывший, он перестал дышать.

— Когда отчалил ночной пароход, я услышал всплеск — словно рыба в озере играла. Я не придал этому значения. Но потом, делая последний обход по причалу, я увидел валяющуюся сумку, а в воде плавала коричневая женская шляпка. Я подумал, что следует потревожить полицию. — Он взглянул на Захта, а тот сурово кивнул, подтверждая его слова. — Мы вывели лодки и прочесывали дно два часа, нашли молодую женщину — разумеется, мертвую. — Он умолк в почтительном сочувствии. — Боюсь, это… возможно, ваша подруга… Молодая англичанка, которая приехала сегодня пятичасовым пароходом.

Он попятился, в ужасе уставившись на них. А потом вдруг истерично закричал:

— О боже, не может быть! Ну да, молодая дама… действительно приезжала… Кэти… Кэти Эрхарт… подруга, как вы сказали, дочь старинных, очень дорогих друзей… Она покинула нас второпях, хотела успеть на последний пароход…

— Вот как? — произнес Захт, понимающе кивнув. — Она бежала в темноте. Возможно… или наверняка это был несчастный случай.

Мори с побелевшим лицом смотрел то на одного, то на другого, лихорадочно пытаясь нащупать выход из этой чудовищной ситуации, найти хоть какой-то шанс оправдаться.

— А что же еще? — Он заставил себя дать пояснение. — Она направлялась домой, ко мне заглянула ненадолго… чтобы попрощаться. Она была медсестрой, вы понимаете… квалифицированной… весьма квалифицированной… собиралась работать со своим дядей в Африке… в «Миссии». Я хотел отослать ее обратно на машине… но у нее уже был билет, и пароход ей понравился. Должно быть, она поскользнулась, потеряла равновесие… Накануне шел дождь, тающий снег очень коварен… и вот теперь… — Он закрыл лицо руками.

— Очень прискорбный случай, герр Мори, — сказал начальник причала, — и мы не хотим доставлять вам неудобств. Но вы могли бы помочь. Герр Захт говорит, что если бы вы опознали тело, то он смог бы завершить рапорт.

— Да, конечно… я пойду. — По тону было ясно, что он готов помочь.

— Но для начала оденьтесь потеплее, чтобы не простудиться. Мы подождем здесь.

А он даже забыл, что так и стоит в легком халате. Войдя в переднюю, он отыскал в шкафу пальто, шапку и шарф, пару зимних ботинок. Поспешно присоединившись к тем двоим, спустился по тропе. Все еще пребывая в шоке, он инстинктивно, защищая себя, играл роль, но когда они приблизились к маленькому причалу, где перед низким деревянным сараем, служившим залом ожидания, собралась молчаливая группа, он не мог подавить озноба от немого ужаса.