Туча

Быть бы Бел своей собственной, превыше всякой гордости.

Теперь Эмма медленно вернулась туда, где были четверо взрослых, и остановилась возле матери.

— Я хочу лечь, как Кэнди.

— Милочка, пусть она спит. Для тебя не хватит места.

Эмма искоса поглядывает на тетку, та протягивает руку. Девочка становится на колени, потом поникает и хлопается поперек ее колен. Кэтрин поглаживает ее светлые волосы, отбрасывает их шелковистые прядки с ее щеки.

Пол опирается на локоть и зевает.

— Вот кто тут самый разумный.

Питер улыбается вбок и вверх — Кэтрин.

— Извините. Чудовищно обсуждать дела в такой божественный день.

— Я слушала с большим удовольствием.

Она прикасается к воротничку желтой блузки девочки, избегая его взгляда.

Пол бурчит:

— Не соглашаясь ни с единым словом.

Кэтрин чуть пожимает плечами и глядит на него через клетчатую скатерть.

— Просто думала о том, что сказал Барт.

Питер спрашивает, кто такой Барт, и чувствуется, что он услышал эту фамилию как имя Барт. Пол объясняет. Питер прищелкивает пальцами.

— Кто-то мне что-то говорил о нем буквально на днях. — Он садится прямо и поворачивается к Кэтрин. — Так что же он говорит?

Она отвечает словно Эмме:

— Он анализировал туристические путеводители. В сборнике эссе. Как они внушают, что все современное и утилитарное однообразно. Интересны только древние памятники и живописность. Как живописность начала ассоциироваться исключительно с горами и солнечными пляжами. — Она добавляет: — Это все.

Перекроите это в невнятности.

Пол говорит:

— Ну, идея о горах, конечно, возникла с романтиками.

Она проводит пальцем по волосам Эммы. Началось с Петрарки, но не следует знать чересчур много.

− По-моему, он пытался показать, что манера путешествовать без воображения порождена в основном средними классами. Понятиями среднего класса о красоте. Как путеводители посвящают три параграфа собору в городке, а затем двумя строчками разделываются с самим живым городком.

Пол растягивается по другую сторону клетчатой скатерти и закладывает ладони за голову.

— Обычно по очень весомым причинам.

— Если вы считаете, что архитектура тринадцатого века стоит больше реальности двадцатого.

— А почему бы и нет? Когда ты в отпуске.

Она коротко взглядывает на распростертую фигуру Пола.

— Тогда отчего ты так ненавидишь ложные образы англичан и французов? Это же точно такая же форма селективной реальности.

— Не вижу почему.

Туповато. Спровоцируй ее немножко. Она почти человечна. Он улыбается.

— Ты одобряешь буржуазные стереотипы того, что достойно осмотра во время отпуска. Так какая же разница между ними и буржуазными стереотипами национальных характеров, так тебе претящими?

Он закрывает глаза.

— Если мне позволят чуточку вздремнуть, я сумею найти сокрушающий ответ.

Бел говорит:

— «Как пали сильные». [24]

— Кыш! — Он складывает руки на животе.

Питер откидывается на локоть лицом к ней.

— Этого типа ведь на редкость трудно понять? Так мне говорили.

— Общее положение достаточно ясно.

Бел журчит:

— Кэт редактировала перевод одной из его книг.

— Бог мой! Неужели?

— Не редактировала. Просто считывала верстку.

— Она практически переписала перевод.

— Ну, если так ты определяешь две-три небольшие поправки…

Она предостерегает Бел. Пытается предостеречь. От ее взгляда уклоняются. Бел так не поймаешь.

— Ну и в чем заключается общее положение?

Она колеблется, потом ныряет вниз головой.

— Что существуют всевозможные категории знаков, при помощи которых мы общаемся. И одна из наиболее подозрительных — это язык; для Барта главным образом потому, что язык был очень сильно испорчен и искажен структурой капиталистической власти. Но то же самое относится и ко многим другим несловесным системам знаков, с помощью которых мы общаемся.

Питер жует стебелек.

— Вы имеете в виду рекламу и все прочее?

− Это наиболее наглядная сфера манипулирования. Личное общение часто тоже, по сути, рекламирование. Неверное — или просто неловкое использование знаков. (Уже поздно остановиться, ты в ловушке.) Фраза есть то, что говорящий подразумевает, что она подразумевает. То, что он втайне подразумевает, что она подразумевает. Но это может быть и прямо обратным. То, что он не подразумевает, что она подразумевает. То, что она подразумевает, дает представление о его истинной натуре. Его истории. Его интеллекте. Его честности. И так далее.

Пол говорит будто бы во сне:

— Пока все, касающееся смысла, не приобретает значение. Кроме самого смысла. «Передайте мне соль» — превращается в многознаковую структуру. А злосчастную чертову соль так и не передают.

Кэтрин улыбается.

— Иногда.

— Немчура, — кряхтит Пол. — Не француз.

— Заткнись и спи, — говорит Бел.

Питер подает сигналы: я серьезный человек. Он даже говорит медленнее.

— Тип, ну, тот, который рассказывал о нем… что-то там плел про то, что религия средних классов — набор банальностей, это верно?

— По-моему, он сказал «этос».

— Потому что оригинальность разрушительна — так?

— Это зависит от контекста.

Бел смотрит на склоненную голову сестры. Взвешивающе.

— Как?

— Существуют контексты среднего класса, которые требуют, чтобы вы были оригинальны. Остроумны. Даже революционны. Но контекст — это своего рода контрзнак. Бьющий козырь.

Бел говорит:

— Например, как быстро вы засыпаете после обеда, кончив проклинать общество, которое позволяет вам засыпать после обеда.

Пол бормочет:

— Я это слышу.

Питер не дает отвлечь себя.

— То есть реальная оригинальность должна быть активно революционной? Так? Вот к чему подводил этот тип.

— Мне кажется, люди вроде Барта больше заинтересованы в том, чтобы заставить людей осознать, как именно они общаются и пытаются контролировать друг друга. Отношение между демонстрируемыми знаками, словесными или нет, и реальным смыслом того, что происходит на самом деле.

— Но прежде вы должны изменить общество, не так ли?

— Остается надеяться, что более глубокое осознание приведет к этому.

— Но я вот о чем… понимаете… если все сводится к выборке людских банальностей, то это просто наблюдение за словами. Ну, как наблюдение за птицами. Или нет?

— Полагаю, что даже от орнитологии есть своя польза.

— Но вряд ли первостепенная, верно?

— Была бы первостепенной, если бы птицы служили базисом человеческого общества. Каким является общение.

− Она видит уголком глаза — ведь все это время глядит она на Эмму, — что он кивает. Как если бы она что-то доказала. Она осознает, и это очень просто, что ненавидит его; хотя он порождение случая, невежда, как таковой он начинает зарабатывать свое право быть эмблемой, жутким знаком, потому что он испытывает — или дразнит — не Барта и семиотику, но ее. Он подразумевает детскости мелких мужчин вроде: почему ты мне не улыбнешься, что я такого сделал, пожалуйста, относись с уважением, когда я слежу за своим языком, я же знаю, что тебе не нравится мой язык.

Эмма внезапно приподнимается и садится, потом идет к матери и шепчет ей на ухо. Бел обнимает ее, целует в щеку, ей придется подождать.

— По-вашему, это может дойти по телеку?

— Что может?

— Ну, этот тип, Барт. То, что вы мне только что говорили.

— Мне кажется, по самой сути это надо читать.

— Вас не заинтересовало бы? Набросайте парочку-другую идей, я хочу сказать: если эти знаки не все словесные, они могут дать такой материальчик для иллюстраций…

Она бросает на него быстрый взгляд. Своим стебельком он подталкивает какое-то насекомое в траве, нагнув голову; длинные песочно-рыжие волосы. Она снова смотрит на Бел, а та улыбается ласково, смертоносно, обнимая Эмму одной рукой.

— Я вовсе не специалист по нему. Вовсе нет. Есть сотни…