Время жить

Этот крах не случаен. От него страдают не только Мари, и не только Луи, а их семейный очаг.

Луи стал для своих детей чужим, он вечно отсутствует, и отсутствие это особого рода. Моряк или коммивояжер тоже редко бывают дома, но их возвращения ждут. Их отсутствие – форма присутствия.

Для Луи дом свелся к спальне. В те редкие минуты, которые он проводит с семьей, он молча злится. Все его раздражает: плач Ива, болтовня Симоны, вопросы Жан-Жака.

Интерлюдия вторая

Эсхил, Персы

Быстрый рост производительного капитала вызывает столь же быстрое возрастание богатства, роскоши, общественных потребностей и общественных наслаждений. Таким образом, хотя доступные рабочему наслаждения возросли, однако то общественное удовлетворение, которое они доставляют, уменьшилось по сравнению с увеличившимися наслаждениями капиталиста, которые рабочему недоступны, и вообще по сравнению с уровнем развития общества. Наши потребности и наслаждения порождаются обществом; поэтому мы прилагаем к ним общественную мерку, а не измеряем их предметами, служащими для их удовлетворения. Так как наши потребности и наслаждения носят общественный характер, они относительны. [7]

Карл Маркс, Наемный труд и капитал

У меня двухлетняя дочь. Мы усаживаем ее перед телевизором. Она смотрит его, потом говорит: «Выключи, мама». Меня бы огорчило, если бы моя дочь перестала интересоваться телевидением.

Письмо читательницы в газету «Дейли миррор».

Есть только одна категория людей, которая больше думает о деньгах, чем богачи, – это бедняки.

Оскар Уайльд

Звонок у входной двери разбудил Луи. Ему нужно время, чтоб выбраться из теплых простынь и натянуть брюки. А кому-то не терпится, звонок звенит снова. Он открывает. Это Симона.

– А-а, папа! Ты уже дома?

Она чмокает отца.

– Что, мамы нет?

– Нет. Она ушла.

– Что ты делал?

– Ничего.

– Спал?

– Неважно. Откуда ты явилась?

– Да из школы же. Откуда еще?

– Не знаю.

Луи не удивляется. Уроки кончаются в половине пятого, а сейчас восьмой час. Он не знает, что Симона два-три раза в неделю заходит к двоюродной сестренке поиграть.

В кухне, где трубка дневного света на желтом потолке освещает голубые стены, где властвуют белые боги домашнего очага – холодильник, стиральная машина, колонка для подогрева воды, – в этой кухне, где он трудился столько дней, отодвигая перегородку, меняя плиту, оборудуя стенные шкафы, соскабливая пятна сырости с потолка, перекрашивая стены, Луи уже не чувствует себя как дома.

В дальней комнате, которую он, приспособив под гостиную, оклеил по совету журнала «Эль» разными обоями веселых тонов, Симона включила прямоугольное око телевизора.

– Который час, папа?

– Восьмой.

– Хорошо. Значит, продолжения «Литературной передачи» еще не было. Где газета?

– Газета? Не знаю.

– А программа телепередач?

– Не знаю.

– Ничегошеньки ты не знаешь.

Он не осаживает ее за грубость. Совершенно верно, он мало что знает об их жизни. Симона выросла, окрепла. Сколько ей лет? Что за глупость! Неужели он не помнит? Он хотел бы ее спросить. Но не решается. Ах да, девять. Он с ней робеет. Боится показаться еще более чужим, чем на самом деле. Мари под душем, Симона, похожая на мать своей уже формирующейся фигуркой, квартира, где для него нет места, – все застигает его врасплох, все непривычно сместилось, живет своей, обособленной жизнью.

Снова звонок. Симона бежит открывать.

– А-а! Это ты!

– А кто же еще? Папа римский?.. Мама! Мама! – кричит Жан-Жак.

Увидев посреди кухни отца, он удивляется:

– А-а, пап, ты уже дома!

Все как один удивляются – Мари, Симона, Жан-Жак.

– Где мама?

– Не знаю. Недавно ушла.

– Пошла к бабульке за Ивом?

– Не знаю… Может быть.

– Ну и скучища! – говорит Симона, сидя перед телевизором. – Археология – увлекательное занятие для любителей приключений… Пап, иди посмотри про археологию. Это тебя не интересует? Древние камни…

– Нет. Знаешь, меня интересуют главным образом новые камни.

– Что показывают сегодня вечером, Жан-Жак?

– «Афалию»… Хоть бы скорее пришла мама и мы быстренько бы поели… Не хочу пропустить «Афалию».

– Папа, а что такое «Афалия»? – интересуется Симона.

– Что?

– «Афалия» – что это такое?

– Не знаю.

– Это трагедия Расина, – объясняет Жан-Жак. – Мы ее проходим. А мамы еще нету.

– Пап, тебе нравится смотреть по телевизору трагедии? – продолжает спрашивать Симона. – По-моему, это жуткая скука.

– Оставь меня в покое, не приставай с вопросами.

Решительно, здесь все ему чуждо – дети, дом, телевизор, хозяйственные приборы и даже нагота собственной жены.

– Опять ты рылась в моих книгах, – кричит Жан-Жак сестре, появляясь из своей комнаты.

– На что мне сдались твои книжки?

– Никак не могу найти «Афалию».

– Ищи получше, растеряха, и не кричи, сейчас начнется литературная передача…

– Отдай мою книгу.

– Не брала я твою «Афалию»!

Крики все громче, а на экране между тем возникает Жаклин Юэ:

– А теперь мы продолжим для наших юных друзей и всех остальных телезрителей передачу «Дон Сезар де Базан».

Брат и сестра уселись перед телевизором.

– Иди, пап, – приглашает Симона. – Он вчера женился, этот Дон Сезар… О-о! Он еще в тюрьме! Тсс!

Луи смотрит картинки: мужчина в черном плаще, тюремщики играют в кости, тюремная камера, мужчина с поразительной легкостью срывает решетку с окна, прыгает из него прямо на белую лошадь, скачет.

Звонок у входной двери… Никто не двигается с места.

…Лошадь несется галопом по улочкам города.

Звонок повторяется. Наконец Луи идет открывать. Входит теща с уснувшим Ивом на руках.

– А-а, Луи. Здрасьте. Вы дома?

Луи и теща проходят на кухню. Она невольно приглушает голос: из телевизора несутся вопли, крики, завязывается отчаянный поединок на шпагах.

– В чем дело? Я ждала-ждала Мари и забеспокоилась. Она должна была прийти за малышом в семь. А уже скоро восемь. Откуда мне было знать, что вы дома? Мари!!

– Ее нет. Она вышла.

– Когда?

– Не знаю, около шести. Я вернулся в полшестого. Я давно так рано не приходил.

– Вы поссорились?

– Нет. Я уснул. Когда я пришел, она принимала душ, потом…