Кабахи

С шумом устремилась вода в расщелину запруды, вымывая из нее песок и гальку. Каменная стенка, перегородившая поток, с грохотом развалилась.

Парень вытер глаза широкой ладонью, повернул к Шавлего перекошенное от бешенства лицо и просипел, внезапно потеряв голос:

— Ты… ты не тот ли самый молодчик?..

Шавлего, который успел тем временем разрушить вторую стенку запруды, вплотную подошел к нему и остановился в изумлении.

— Вот где довелось встретиться! — скрипнув зубами, прохрипел парень. — Помнишь Москву? — Он изо всех сил замахнулся кулаком, нацелившись в лицо Шавлего.

— Я-то помню, ты, вижу, забыл. — Шавлего, чуть наклонившись, увернулся от занесенного кулака противника и коротким движением правой руки нанес тому удар пониже ключицы. Парень скрючился и повис, как переметная сума, животом вниз на наваленной им же самим груде камней.

— Бей его!.. Издевается он, что ли, над нами! — рванулся к Шавлего остолбеневший было от неожиданности Валериан.

Но застать Шавлего врасплох ему не удалось — тот вовремя обернулся, одним ударом сбросил его назад в воду и двинулся к Варламу.

Варлам ударил кулаком в лоб зловредного чудака, отравившего ему все удовольствие, получил в ответ мощный удар в ребра и со стоном растянулся у самой воды.

Серго сунул ключ от машины в карман и нагнулся за булыжником.

Но Шавлего, от которого не ускользнуло это движение, одним прыжком перенесся на отмель, подскочил к нему и ударил ногой, прежде чем он успел распрямиться. Серго скользнул ничком по мокрому прибрежному илу и провел на нем носом, как плугом, четкую борозду. А Шавлего еще раз швырнул Валериана в воду, схватил вскочившего на ноги Серго, как волка, за загривок и, стиснув, пригвоздил его к месту.

Тем временем парень, лежавший поперек запруды, пришел в себя, схватил валявшуюся рядом лопату и бросился к дерущимся. Но тут Закро, который сидел до тех пор неподвижно, как бы не замечая того, что происходило рядом, неторопливо поднялся, преградил ему путь и сказал спокойно:

— Брось лопату.

Разъяренный парень рванулся вперед, оскалив по-волчьи зубы:

— Пусти, а то первого тебя тресну!

— Положи лопату, говорю.

Парень, выкатив глаза, с искаженным лицом замахнулся на него:

— Прочь с дороги, так твою мать!..

Закро схватился за рукоятку занесенной лопаты, молниеносной внутренней подножкой подкосил парня и послал его навзничь на землю.

Лопата, выпавшая из рук драчуна, звякнула о камни.

Закро вернулся на место и сел на большой валун с прежним безучастным видом.

Шавлего повернул Серго к себе, посмотрел ему в лицо тяжелым взглядом и сказал грубо:

— Когда овчарки грызутся, шавкам лучше держаться подальше.

Снова Серго полетел в ил, а Шавлего ударил ногой по ведру с рыбой.

Перевернувшись в воздухе, ведро шлепнулось в воду, и спасшиеся рыбешки серебряной стайкой понеслись вниз, подхваченные течением.

Шавлего перешагнул через распахнувшуюся в воде вершу и приостановился на миг перед борцом, сидевшим с опущенной головой.

— Спасибо тебе, Закро. Авось когда-нибудь сквитаемся.

Глава девятая

1

Неугомонным, неукротимым был от века весь горский род Бучукури.

В семнадцатом веке под дождем их стрел спасался бегством в теснине Акушо надменный князь Зураб Эристави. А столетие с лишком спустя под ударами их клинков «давитперули» разлетались на куски в Аспиндзском бою кривые турецкие ятаганы.

С древних пор было приставлено к горлу Тбилиси острие меча ислама, и на кровавом пиру Крцанисской битвы семеро братьев Бучукури пали, пронзенные хорасанской сталью, пали, завещав оставшемуся дома младшему брату отомстить за их кровь, стяжать славу, истребляя неверных.

Багатер вырос и повесил на стене высокой башни двенадцать десниц, отрубленных у сраженных им «басурманов». Двенадцать раз, встретясь один на один с врагом, он решил судьбу боя саблей и только однажды прибегнул к ружью.

Только однажды — и горько пожалел об этом.

Коварен был Гамахела Мисураули: наденет кистинскую чоху, отправится в Митхо, в самое сердце Кистети, и каждого встречного посылает с отсеченной рукой в ту страну, откуда нет возврата. А на обратном пути спрячет чужеземную одежду среди скал Ардосского ущелья и вернется к своим соплеменникам в обычной, хевсурской рубахе с крестами.

И сохнут отрубленные десницы под солнцем, плывущим над зубчатыми скалистыми кряжами.

Однажды, возвращаясь из своего «похода», Гамахела забыл сменить одежду и появился на склоне горы Ликоки как был, в кистинской чохе.

Изумился дерзости захожего кистина Багатер и в ярости схватился за ружье.

Смешался с шумом Арагви грохот кремневки-джазаира, а Гамахела Мисураули уснул навеки в чирдилской земле.

С тех пор стали кровниками два хевсурских рода.

Багатер не был трусом, но решил не подставлять грудь под пулю мстителя и, покинув хевсурские горы, пошел искать убежище в Кахети, в Сабуэ.

Одно время он занимался охотой и оборонял край от разбойничьих лезгинских шаек, а порой и сам переваливал через неприступные кручи Кадори, спускался по Хуфскому ущелью и добирался до самого аула Хитрахо. И тогда дидойцы, чьи табуны паслись на эйлагах, недосчитывались какого-нибудь отборного скакуна…

Однажды Багатер встретил на охоте князя Джорджадзе — и спас его от когтей барса. С этого времени он поселился в джорджадзевских владениях, в Сабуэ.

Благодарный князь выдал за него замуж свою служанку, пожаловал ему однодневную запашку каменистой земли на берегу Инцобы и провозгласил в дарственной грамоте проклятие «всякому сыну человеческому, кто дерзнет оспаривать этот дар у владельца или у его потомков во веки веков».

С тех пор много воды утекло в Инцобе — шли дожди и сменялись снегом.

Завывали ветры — и дремала нива в кротком весеннем тепле.

Кусалась стужа — и в летний зной испекались яйца на солнцепеке…

И вот однажды внук князя Джорджадзе потребовал у внука Багатера, Хирчлы, чтобы тот либо продал ему, либо обменял на трех меринов своего солового жеребца. А получив твердый отказ: «Добрый конь не для обмена и не на продажу», послал к нему управителя за арендной платой.

Дедовской кремневкой, нацеленной из-за каменной ограды, встретил посланца Хирчла — и моурав, подъехавший легкой рысью, ускакал восвояси галопом.

Джорджадзе рассвирепел. Выбрав время, когда Хирчлы не было дома, он ворвался во дворец к хевсуру, изнасиловал его жену и увел солового жеребца.

Женщина не вынесла позора и утопилась в Инцобе.

Долго копил горечь в душе Хирчла, но однажды ночью она излилась кровавым потоком. Хевсур зарезал князя на террасе его собственного дворца, похитил своего коня и поджег конюшню и хозяйственные строения. А потом подхватил своего маленького сына Годердзи, посадил его перед собой на седло и исчез — больше его в Сабуэ не видали.

Веял ветерок, волновалась нива. Словно жалуясь на судьбу, бормотала что-то про себя Алазани и одевались белизной голубые вершины Кавкасиони…

Годердзи спустился в Кахети из Гомецарского ущелья взрослым, возмужалым. Он купил землю у князей Вахвахишвили, взял в жены девушку из дома Шамрелашвили — и поселился в Чалиспири. А чтобы сбить со следа Джорджадзе, переменил фамилию — и в роду Шамрелашвили стало одним мужчиной больше.

Три года ходил Годердзи темнее тучи — и только тогда разошлись складки на его лбу, когда жена родила ему черноволосого мальчика.

Годердзи разрядил в воздух отцовское ружье и на второй же день, несмотря на все уговоры повитухи и слезы жены, сел со своим тепло укутанным первенцем на вороного коня, выигранного на скачках у тушин, и домчался вместе с ним до самой Тахтигоры, чтобы дитя сызмалу привыкало к седлу.

Веяли ветры, переливалась шелковая нива…

Порода сказалась — мальчик в самом деле вырос отличным наездником.