Долой оружие!

Мы вошли под ворота замка. Глухие, жалобные стоны со всех сторон… вокруг нас темнота.

– Огня, прежде всего зажгите огня, – крикнула г-жа Симон. К несчастью, мы набрали с собой всякой всячины: шоколада, мясного экстракта, сигар, полотняных бинтов, но о свече никто и не подумал. Никакой возможности рассеять мрак, окружавший нас и раненых! В кармане у доктора нашлась коробочка спичек, и это помогло нам на несколько секунд осмотреться вокруг, среди ужасов в этом приюте страдания. Нога скользнула по полу, липкому от крови, когда мы хотели двинуться дальше. Что делать? К сотне людей, доведенных до отчаяния, которые стонали и тяжко вздыхали, присоединилось еще трое, страдавших едва ли меньше. Что же, наконец, предпринять?

– Пойду, обыщу дом священника, – сказала г-жа Симон, – а не то и на деревне найдется, пожалуй, кто-нибудь из добрых людей. Пойдемте, доктор, посветите мне вашими спичками до выхода, а вы, г-жа Марта, побудьте здесь.

Здесь, одна, в темноте, среди этих стонущих, плачущих людей и удушливой вони! Вот положение! Меня пробирала дрожь до мозга костей, но я не хотела противоречить и отвечала:

– Хорошо, я останусь и подожду, пока вы придете со свечей.

– Нет, – воскликнул Брессер, схватив меня под руку, – идемте вместе, вам нельзя оставаться в этом чистилище, где, может быть, есть горячечные больные, наклонные к припадкам бешенства.

Я была очень благодарна другу за такую заботливость и крепко ухватилась за его руку; если б меня оставили тут одну, может быть, мой рассудок не выдержал бы этой пытки: ведь я была малодушным, беспомощным существом, непривычным к страданиям и ужасам, среди которых очутилась по доброй воле… Зачем я не осталась дома! Ну, а что, если я найду Фридриха? Кто знает: пожалуй, он лежит в этом замке, который мы покидаем? И я несколько раз назвала его по имени, но не дождалась ответа, которого желала и боялась: – "я здесь, Марта!" Никто не откликнулся на мой зов. Мы снова вышли на улицу: телега стояла на прежнем месте. Доктор Брессер заставил меня сесть в нее.

– Мы с г-жей Симон сходим в деревню, – сказал он, – а вы оставайтесь здесь.

Я охотно повиновалась, потому что едва стояла на ногах. Доктор подсадил меня, устроил сиденье из соломы. Двое солдат остались у телеги, остальных взяла с собою г-жа Симон.

Через полчаса вся компания вернулась обратно и притом с пустыми руками. Дом священника разорен, как и все прочее, и совершенно пуст; вся деревня обращена в развалины; свечи нигде не нашлось, и нам ничего не оставалось более, как ожидать наступления утра. Сколько несчастных, обрадованных нашим приходом и нуждавшихся в немедленной помощи, перемрет, пожалуй, в эту ночь! И как мучительно тянулись эти страшные часы! Хотя до солнечного восхода оставалось недолго, но каким бесконечным казалось это время, отмечавшееся не ударами часового маятника, а бессильными криками страдальцев, моливших о помощи. Наконец забрезжило утро; теперь можно было приступить к работе. Г-жа Симон и доктор Брессер опять пошли в деревню поискать спрятавшихся жителей; их поиски увенчались успехом. Из под развалин выползло двое-трое крестьян, которые сначала смотрели на незнакомых людей исподлобья, с явным недоверием. Но когда доктор Брессер заговорил с ними на родном языке и они услыхали кроткий голос г-жи Симон, то понемногу согласились оказать им содействие. Прежде всего, нужно было уговорить других спрятавшихся жителей выйти из их убежищ и приняться за работу: похоронить мертвецов, валявшихся на каждом шагу, очистить колодцы, чтобы из них можно было черпать воду для живых, собрать разбросанные но дорогам походные котелки, опорожнить ранцы убитых, чтоб воспользоваться находившимся в них бельем для раненых. Тут как раз явился прусский штаб-доктор с людьми и медицинскими средствами, так что можно было с некоторыми шансами на успех приступить к поданию помощи. Наконец, и для меня настала минута, когда мне, может быть, удастся найти того, чей таинственный призыв заставил меня предпринять это несчастное путешествие. Уж одна мысль о свидании с ним отчасти воскресила во мне жизненную энергию.

Г-жа Симон, в сопровождении прусского штабного врача, первым делом отправилась в замок, где лежало больше всего раненых; доктор Брессер взялся обыскать другие места в деревне. Я предпочла присоединиться к нему, так как он уже успел наскоро обойти замок и убедился, что Фридриха там не было. Едва мы сделали несколько шагов, как услыхали громкие жалобные крики; они выходили из отворенных дверей маленькой деревенской церкви. Мы вошли туда. Более ста человек, тяжело раненых и искалеченных, лежало на жестком каменном полу. С лихорадочно горевшими, блуждающими глазами валялись они тут как попало, стонали и кричали, прося воды. Еще на пороге я почувствовала себя дурно, но однако пошла по рядам больных, отыскивая Фридриха… Его там не было

Брессер со своими людьми принялся ухаживать за несчастными; я облокотилась на боковой алтарь и, дрожа от страха, оглядывалась кругом.

Какое ужасное зрелище в храме Бога вечной любви, где иконы и статуи святых чудотворцев смотрели из своих ниш и со стен, набожно сложив руки и подняв к верху головы в золотом сиянии!

– О, Матерь Божия, Пресвятая Дева… каплю воды, умилосердись! – услыхала я хриплый голос умирающего солдата.

Вероятно, он уже нисколько дней напрасно повторял эту мольбу перед ярко раскрашенным немым изображением. – О, несчастные люди, пока вы сами не научитесь повиноваться завету любви, вложенной вам в сердца Господом Богом, до тех пор будут напрасны ваши моления; пока вы не уничтожите жестокости в отношениях к своим ближним, вам нечего надеяться на небесное милосердие…

XIII.

Боже мой, что пришлось мне еще увидать и вынести в тот же день!

Не рассказывать об этом – конечно было бы всего проще и приятнее; мы закрываем глаза и отворачиваем голову, когда перед нами происходит что-нибудь потрясающее, да и самая наша память имеет способность уклоняться от тяжелых впечатлений. Если нельзя помочь – а что можем мы изменить в невозвратном прошлом? – зачем мучить себя и других, роясь в ужасных воспоминаниях? Зачем – это я скажу потом, но теперь говорю: я должна высказать все до конца. Мало того, я не только хочу вспомнить виденное мною, – потому что невольно просмотрела многое, – но прибавлю сюда еще свидетельства двух очевидцев ужасных сцен в окрестностях Кениггреца: г-жи Симон, доктора Брауера и начальника саксонского полевого госпиталя, доктора Наундорфа, при чем сошлюсь на его книгу, полную потрясающих подробностей о том же предмете и озаглавленную: "Под красным крестом".

Можно сказать, что как Гороневос, так и другие близлежащие местечки обратились в настоящие отделения ада: так было в Свети, в Градеке и Проблусе. В Пардубице, когда его заняли первые прусские отряды, "более тысячи тяжело раненых, оперированных и ампутированных лежало по всем углам; кто при последнем издыхании, кто уже мертвый; трупы между отходящими и такими, которые молили себе конца. Многие были в одних рубашках, так что нельзя было различить, к какой национальности они принадлежали. Все, в ком оставались еще признаки жизни, с криком просили воды, хлеба, корчились в невыносимых муках и молили о смерти, как о величайшей милости".

"Росниц… – пишет доктор Брауер в своих письмах, – этого места я не забуду до моего последнего часа; я прибыл сюда на шестой день после кровопролитного сражения, командированный орденом иоаннитов, и нашел здесь страшнейшее бедствие, какое можно только себе представить; тут я встретил нашего Р. и 650 раненых, рассованных по жалким хлевам и конюшням безо всякого ухода, посреди мертвых и полумертвых; некоторые больные лежали по нескольку дней в своих собственных извержениях. Здесь у меня самого стало до того тяжко на душе, что, распорядившись сделать могильную насыпь над убитым полковником фон Ф., я был охвачен невыносимой тоской и горько проплакал целый час; как я ни старался ободрить себя, но не мог совладать со своими чувствами. Хотя мне, в качестве врача, приходилось видеть всякие болезни и страдания и я привык относиться к ним хладнокровно, но здесь у меня из глаз полились неудержимые слезы. Тут же, в Роснице, на второй день после нашего прибытия, когда я окончательно убедился, что наших сил не хватить помочь всем страдальцам, я потерял всякую энергию и бросил перевязывать раненых…"