Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 12

— Я забыл челюсть.

Пока слуга ходил за ней, он глотал устриц одну за другой, педантично посыпая их майеннским перцем, поливая лимоном и чилийским уксусом. Вкусно! Правда, не сравнить с устрицами, которые он едал у Пикша в лучшие дни, но тоже недурно, и весьма! Заметив перед собой синюю мисочку, он сказал:

— Передайте поварихе благодарность за устрицы. Налейте мне шампанского. — И взял свою расшатанную челюсть. Слава богу, хоть ее-то он может вставить без посторонней помощи! Пенистая золотистая струя медленно наполнила доверху его бокал с полой ножкой; он поднес его к губам, казавшимся особенно красными из-за белоснежных седин, выпил и поставил на стол. Бокал был пуст. Нектар! И заморожено в меру!

— Я держал его на льду до последней минуты, сэр.

— Прекрасно. Что это за цветы так пахнут?

— Это гиацинты, сэр, на буфете. От миссис Лари, днем принесли.

— Поставьте на стол. Где моя дочь?

— Она уже отобедала, сэр. Собирается на бал, кажется.

— На бал!

— Благотворительный бал, сэр.

— Хм! Налейте-ка мне к супу чуточку старого хереса.

— Слушаю, сэр. Надо откупорить бутылку.

— Хорошо, идите.

На пути в погреб слуга сказал Молли, которая несла в столовую суп:

— Хозяин-то раскутился сегодня вовсю. Не знаю, что с ним после этого будет завтра.

Горничная тихо ответила:

— Пусть потешится бедный старик. — Идя через холл, она замурлыкала песенку над дымящимся супником, прижатым к ее груди, и подумала о новых кружевных сорочках, купленных на тот соверен, что хозяин дал ей.

А старый Хейторп, переваривая устрицы, вдыхал запах гиацинтов в предвкушении своего любимого супа сен-жермен. В это время года он, конечно, будет не совсем то — ведь в него надо класть зеленый горошек. В Париже — вот где его умеют готовить. Да! Французы не дураки поесть и смело смотрят в глаза опасности! И не лицемерят — не стыдятся ни своего гурманства, ни своего легкомыслия!

Принесли суп. Он глотал его, пригнувшись к самой тарелке, салфетка, как детский нагрудник, закрывала его манишку. Он полностью наслаждался букетом этого хереса — обоняние его в этот вечер было необычайно тонким; да, это редкий, выдержанный напиток — прошло уж больше года, как он пил его в последний раз. Но кто пьет херес в наши дни? Измельчали люди!

Прибыла рыба и исчезла в его желудке, а за сладким мясом он выпил еще шампанского. Второй бокал лучше всего — желудок согреет, а чувствительность неба еще не притупилась. Прелесть! Так, значит, этот тип воображает, что свалил его, — каков, а? И он сказал:

— Там у меня в шкафу есть меховое пальто, я его не ношу. Можете взять себе.

Камердинер ответил довольно сдержанно:

— Благодарю вас, сэр, очень вам признателен. («Значит, старый хрыч все-таки пронюхал, что в пальто завелась моль!»)

— Не очень ли я утруждаю вас?

— Что вы, сэр, вовсе нет! Не больше, чем необходимо.

— Боюсь, что это не так. Очень жаль, но что поделаешь? Вы поймете, когда станете таким же, как я.

— Да, сэр. Я всегда восхищался вашим мужеством, сэр.

— Гм! Очень мило с вашей стороны.

— Вы всегда на высоте, сэр.

Старый Хейторп поклонился.

— Вы очень любезны.

— Что вы, сэр! Повариха положила немного шпината в соус к котлетам.

— А! Передайте ей, что обед пока что великолепен.

— Благодарю, сэр.

Оставшись один, старый Хейторп сидел не двигаясь, мозг его слегка затуманился. «На высоте, на высоте!» Он поднял бокал и отхлебнул глоток. Только сейчас у него разыгрался аппетит, и он прикончил три котлеты. весь соус и шпинат. Жаль, что не удалось отведать бекаса — свеженького! Ему очень хотелось продлить обед, но оставались только суфле и острое блюдо; И еще ему хотелось поговорить. Он всегда любил хорошую компанию, и сам, как говорили, был душой общества, а в последнее время он почти никого не видел. Он давно заметил, что даже в правлении избегают разговаривать с ним. Ну и пусть! Теперь ему все равно: он заседает в последнем своем правлении. Но они не вышвырнут его, не доставит он им этого удовольствия, — слишком долго он видел, как они ждут не дождутся его ухода. Перед ним уже стояло суфле, и, подняв бокал, он распорядился:

— Налейте.

— Это особые бокалы, сэр. В бутылку входит только четыре.

— Наливайте.

Поджав губы, слуга налил.

Старый Хейторп выпил и со вздохом отставил пустой бокал. Он был верен своим принципам кончать бутылку до десерта. Отличное вино — высшей марки! А теперь за суфле. Оно было восхитительно, и он мгновенно проглотил его, запивая старым хересом. Значит, эта святоша отправляется на бал, а? Чертовски забавно! Интересно, кто будет танцевать с такой сухой жердью, изъеденной благочестием, которое есть не что иное, как сексуальная неудовлетворенность? Да, таких женщин много, часто встречаешь их и даже жалеешь, пока не приходится иметь с ними дело, а тогда они делают вас такими же несчастными, как они сами, и вдобавок еще садятся вам на шею. И он спросил:

— А что есть еще?

— Сырный рамекин [23], сэр.

Как раз его любимый!

— Дайте к нему мой портвейн 65-го года.

Слуга вытаращил глаза. Этого он не ожидал. Конечно, лицо старика горело, но это могло быть и после ванны. Он промямлил:

— Вы уверены, что это вам можно, сэр?

— Нет, но я выпью.

— Не возражаете, если я спрошу у мисс Хейторп, сэр?

— Тогда вы будете уволены.

— Как угодно, сэр, но я не могу взять на себя такую ответственность.

— А вас об этом просят?

— Нет, сэр.

— Ну, значит, несите. И не будьте ослом.

— Слушаю, сэр! («Если не потакать старику, его наверняка хватит удар!»)

И старик спокойно сидел, глядя на гиацинты. Он был счастлив, все в нем согрелось, размягчилось и разнежилось, — а обед еще не кончен! Что могут предложить вам святоши взамен хорошего обеда? Могут ли они заставить вас мечтать и хоть на минутку увидеть жизнь в розовом свете? Нет, они могут только выдавать вам векселя, по которым никогда не получишь денег. У человека только и есть что его отвага, а они хотят уничтожить ее и заставить вас вопить о помощи. Он видел, как всплескивает руками его драгоценный доктор: «Портвейн после бутылки шампанского — да это верная смерть!» Ну и что ж, прекрасная смерть — лучше не придумаешь. Что-то вторглось в тишину закрытой комнаты. Музыка? Это дочь наверху играет на рояле. И поет! Что за писк!.. Он вспомнил Дженни Линд, «Шведского соловья», — ни разу он не пропустил ни одного ее концерта. Дженни Линд!

— Он очень горячий, сэр. Вынуть его из формы? А! Рамекин!

— Немного масла и перцу!

— Слушаю, сэр.

Он ел медленно, смакуя каждый кусок, — вкусно, как никогда! А к сыру портвейн! Он выпил рюмку и сказал:

— Помогите перейти в кресло.

Он уселся перед огнем; графин, рюмка и колокольчик стояли на низеньком столике сбоку. Он пробормотал:

— Через двадцать минут — кофе и сигару.

Этим вечером он воздаст должное своему вину — не станет курить, пока не допьет его. Верно сказал старик Гораций: «Aequam memento rebus in arduis Sefvare mentem» [24]. И, подняв рюмку, он медленно отхлебывал, цедя по капле, зажмурив глаза.

Слабый, тонкий голос святоши в комнате наверху, запах гиацинтов, усыпляющий жар камина, где тлело кедровое полено, портвейн, струящийся в теле с ног до головы, — все это на минуту увело его в рай. Потом музыка прекратилась; настала тишина, только слегка потрескивало полено, пытаясь сопротивляться огню. Он сонно подумал: «Жизнь сжигает нас — сжигает нас. Как поленья в камине!» И он снова наполнил рюмку. До чего небрежен этот слуга на дне графина осадок, а он уж добрался до самого дна! И когда последняя капля увлажнила его седую бородку, рядом поставили поднос с кофе. Взяв сигару, он поднес ее к уху, помяв толстыми пальцами. Отличная сигара! И, затянувшись, сказал:

— Откройте бутылку старого коньяку, что стоит в буфете.

— Коньяку, сэр? Ей-богу, не смею, сэр.

— Слуга вы мне или нет?