Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен

Разглядев все это, удивленный Нелло уставился на брата, который, как он заметил, смотрел, ничего не видя.

— О чем это ты думаешь, Джанни?

— О том, что надо нам с тобой ехать в Лондон!

— А цирк?

— Терпение, малыш… до цирка мы еще доберемся… когда-нибудь… — продолжал Джанни, шагая взад и вперед по комнатке. — Тебе ничего не подсказало то, что ты видел в цирке? Нет, тебе, видно, это не подсказало того, что подсказало мне… так вот: трюки, которые мы делаем, англичане делают иначе… и лучше. Ох, эти англичане… хорошей работе можно научиться у них там, на месте!.. У них проворство в силе… а мы, видно, слишком развинчены, мы слишком расходуемся на усвоение гибкости… и поэтому мы, быть может, теряем в скорости сокращения мускулов. Кроме того, — как это ни странно, — вчера мне словно вдруг указали, что именно нам с тобой надо исполнять, что нам с тобой больше всего подходит… Словом, глупыш, те, вчерашние-то, ведь это разом и то, что отец исполнял, и то, что исполняем мы. Ну да, штуки, где гимнаст является своего рода актером, а когда ты, братишка, еще прибавишь к ним свои милые проделки… Словом, не вечно же нам заниматься кувырканием?.. — Заметив на лице брата печальную гримасу, Джанни добавил: — Ну, что скажешь на это?

— Что ты всегда прав, старшой! — ответил, вздыхая, Нелло.

Джанни посмотрел на брата с безмолвной нежностью, которая выразилась лишь в едва заметном трепете пальцев, набивавших новую трубку.

XXVII

Англия — первая в Европе страна, вздумавшая одухотворить акробатический трюк. Там гимнастика превратилась в пантомиму; там бессмысленный показ мускулов и мышц стал чем-то забавным, грустным, иногда трагичным; там гибкость, проворство, ловкость тела впервые задались целью вызвать смех, страх, мечты — так, как это делает театр. И именно в Великобритании неведомыми творцами, от которых едва сохранилось несколько имен, относящихся к XVIII веку и разбросанных по платежным ведомостям цирка Астли [52], была изобретена совершенно новая сатирическая комедия. Это было как бы обновление итальянского фарса, где клоун, эта деревенщина, этот гимнаст-актер, возрождал сразу и Пьеро и Арлекина, бросая в публику иронию этих двух столь различных образов, показывая гримасу обсыпанного мукою лица, гримасу, словно разлившуюся по всей мускулатуре его насмешливого тела.

И — любопытная вещь — в стране Гамлета случилось так, что национальный дух наложил и на это свое создание присущий ему отпечаток равнодушия и скуки и придал занимательному зрелищу, если можно так выразиться, своего рода тоскливый комизм.

XXVIII

В год приезда братьев в Лондон на Виктория-стрит было место, называвшееся «Развалинами». Это был огромный участок, на котором по распоряжению комиссии по благоустройству столицы снесли три-четыре сотни домов, — пустырь, усеянный обломками, где еще тянулись к небу старые стены рядом с кладкой новых домов, постройка которых задержалась, — участок, заваленный нечистотами и щебнем, заброшенный уголок столицы, где жалкая трава пробивалась сквозь слой извести, устричных раковин, бутылочных осколков, — словом, в точности пустырь Сен-Лазар. «Развалины» уже несколько лет служили местом встреч и манежем под открытым небом для всех неангажированных акробатов, эксцентриков, гимнастов на неподвижной трапеции и на трапеции свободной, клоунов, жонглеров, канатоходцев, эквилибристов, для всех рожденных в древесных опилках или жаждущих в них жить: словом, «Развалины» являлись той школой, из которой вышли впоследствии Фрэнк Берингтон, Костелло, Джемми Ли, Билл Джордж, Джо Уэлл, Аламбра Джо. Особенно по вечерам этот уголок представлял любопытное зрелище. В темноте, царившей над руинами, среди жутких очертаний черных стен, сквозь круговорот обрывков гнилых обоев, сорванных ветром, среди полчищ шныряющих ошалевших крыс, на всем этом сумрачном, туманном пространстве свет четырех сальных огарков, воткнутых в землю, смутно освещал кое-где, поверх колеблемых бледных отсветов, очертания тел, которые передвигались по земле или взлетали в ночное небо.

Сначала Джанни и Нелло наблюдали, как работают другие, а неделю спустя и они принесли сюда свои снаряды и свечи; и, привязав маленькую трапецию к косякам высокой двери дома, от которого остался один лишь фасад, они принялись работать, собирая вокруг себя восхищенных англичан.

Рядом с братьями упражнялся худой, длинноногий человек чахоточного вида, тренировавшийся в пролезании меж перекладинами стула. Этот развинченный ирландец, по прозвищу «Земляной Червь», загибал назад ноги, обхватывал ими, точно галстуком, шею и, превратившись таким образом в колесо, катился и раздавливал задом персиковую косточку. Вскоре братья узнали от него, что в Лондоне артистов нанимают не сами хозяева цирков, что монополия ангажементов для всего Соединенного Королевства находится в руках двух лиц: г-на Мейнарда, живущего на Йоркрод-Ламбет, и г-на Робертса, который живет на Комптон-стрит. Земляной Червь предупредил братьев, что эти господа имеют обыкновение удерживать при ангажементах пятнадцать процентов комиссионных с суммы контракта.

Однажды утром Джанни и Нелло явились к г-ну Робертсу; они поднялись к нему по лестнице, на ступенях которой растрепанные кормилицы с обнаженными грудями кормили младенцев, прислонившись головой к стене и покуривая длинные изогнутые трубки.

Братьям пришлось ждать очереди в своеобразной приемной: ее стены были увешаны деревянными некрашеными рамочками с фотографиями знаменитостей всех европейских цирков, манежей и кафешантанов.

От фотографий взоры братьев обращались к людям, выходящим из кабинета; сидевшие в ожидании подле братьев называли этих людей по именам. Тут был Гассан-Араб; тут был папаша Замзу в широкополой фетровой шляпе и в пальто цвета коринки — излюбленного цвета старых актеров; тут был Санди, в карманах которого еще лежали остатки золотых самородков, брошенных ему в Сан-Франциско и Мельбурне, Санди в куртке на тюленьем меху и в ярко-красном жилете; тут был щегольски одетый Берингтон, в черном бархатном сюртуке с золотой цепочкой, протянутой от петлицы к боковому карману, и в сдвинутой на ухо тирольской шляпе с павлиньим пером; потом какие-то неизвестные, прячущие нижнюю часть лица в засаленные шерстяные кашне, и женщины, закутанные в кашемировые платки вроде тех, какими разносчики овощей накрывают своп тележки.

Наконец братья проникли в кабинет Робертса, маленького человечка со смуглой и заскорузлой, как у носорога, кожей и с золотыми кольцами в ушах.

Он прервал Джанни, заговорившего на скверном английском языке, после первых же двух-трех слов:

— Великолепно, мне как раз требуется пара хороших гимнастов для Спрингторпа в Гулле… Но я вас не знаю… где вы работали прежде?

Этого вопроса братья особенно опасались, и Джанни на мгновенье смешался, как вдруг из темного угла кабинета раздался голос, по которому братья узнали Земляного Червя:

— Я их знаю… Они только что из Цирка Императрицы. [53]

— О, в таком случае вы подходите… Ангажемент будет на шесть вечеров, начиная с будущей субботы… вы получите пять фунтов.

XXIX

После шести вечеров в Гулле, где братья имели большой успех, они отправились звездить двенадцать ночей в Гриноке, в Шотландии, затем были ангажированы, все в качестве звезд, — по-английскому выражению, — в кафешантан в Плимут. А когда ангажемент в Плимуте окончился, они в течение полутора лет беспрерывно разъезжали по железным дорогам и на пароходах, давая представления почти во всех больших городах Соединенного Королевства. Настал, однако, день, когда их трюки на трапеции приобрели такую известность, что они уже могли отказываться от приглашений, связанных со слишком большими путевыми расходами. Джанни хотел, чтобы они жили только на свой заработок, и берег деньги, вырученные от продажи Маренготты; он старался сохранить их на непредвиденный случай, на случай одного из тех несчастий, которые не редкость в их профессии.