Женщины у колодца

за него, — сказала Петра.

— Ого! Лучше что ли будет, если вы все очутитесь на улице?

Оливер дальше развил свою мысль. Он никогда так не боялся остаться без крова, как теперь. Надо надеяться, что адвокат всё же выкажет себя человеком. Но если у него опять явятся убийственные замыслы против калеки, то Петре придётся снова энергично поговорить с ним, подействовать на его совесть.

— Как ты полагаешь? — спросил Оливер. Петра немного задумалась, но всё же сказала, что это возможно, хотя против этого у неё есть возражения. У неё нет даже порядочного платья.

— Платья?

Она уже износила те несчастные рубашки, которые были у неё тогда. Кроме того ей нужна блузка, одна из тех, у которых сделан спереди вырез, а также нужны и некоторые другие части одежды.

Если только дело за этим, то он надеется, что может получить авансом несколько штук одежды. И он снова воспламенился, излагая свой план, как будто у него были могущественные покровители. Заломив шапку на бекрень, он заговорил важным тоном кормильца семьи:

— Я сейчас иду в модный магазин и принесу тебе оттуда разные вещи.

При таких обстоятельствах он, конечно, должен был сделать всё, что было в его силах.

XXVIII

Адвокат Фредериксен меньше всего помышлял теперь о том, чтобы тревожить Оливера по поводу его дома. В самом деле, у него были другие важные дела, поглощавшие всё его внимание в данную минуту!

Произошло неожиданное событие, потрясшее весь город: пароход «Фиа» пошёл ко дну! Что значило в сравнении с этой крупной катастрофой ограбление почтовой конторы, вызвавшее в своё время такое сильное волнение? Это было уже настоящее тяжёлое испытание для города. Ведь если пароход действительно не был застрахован, как об этом носились слухи, то он должен был увлечь в своём крушении и консула Ионсена со всем его благосостоянием!

Неудивительно, что все остальные мелкие городские происшествия были забыты. Перед этим женщины у колодца, по обыкновению, вели разговоры о разных дневных событиях, о смерти старого директора школы, знавшего все языки мира и обучавшего последнее поколение тайнам грамматической науки. Он умер и вместе с ним погребена вся его учёность. Однако ещё больше оживлённых толков у колодца вызывала другая новость. Рассказывали, что жена доктора была уже два месяца беременна и горько жаловалась на свою судьбу. Ведь это случилось с нею в первый раз! Ах, Боже мой, как она проклинала своё состояние, как боялась и как ей было скверно! Этому несчастью помочь было нельзя. Но разве судьба не была справедлива в данном случае?

И вдруг, в один прекрасный день оказалось, что докторша вовсе не была беременна. Женщины у колодца пришли в неописуемое волнение. «Как это могло случиться?» — восклицали они. Ошиблась она, что ли, относительно своего состояния? Они так были заняты обсуждением этого вопроса, что оставались стоять с пустыми вёдрами у колодца, забывая наполнить их водой. «Ничего подобного, ошибиться она не могла!» — решили они. Но Господь Бог неодинаково разделил это между женщинами. Некоторые должны были из года в год рожать детей, а другие были совсем избавлены от этого на всю свою жизнь. Вот что значит иметь мужем доктора! Он был учёный и мог делать, что хотел. Тут никакого искусства нет...

Но все эти толки сразу умолкли, когда однажды утром словно удар грома, разнеслась над колодцем весть о гибели парохода «Фиа». О6 этом сообщил Шельдруп Ионсен из Нового Орлеана. Телеграмма пришла три дня тому назад. Никаких подробностей в ней не сообщалось, просто указывалось только время и место. Из этого выведено было заключение, что страховка парохода была в порядке. Но как раз этого-то и не было! Неудивительно, что у колодца всё пришло в волнение.

В маленьком приморском городке, где вся жизнь была связана с судоходством, каждая женщина понимала, какое значение имеет страховка судна. Не мог же не знать этого консул Ионсен! Ведь это и были те крупные дела, которыми он руководил сам. Его делопроизводитель Бернтсен ведал только лавку и модный магазин. Между тем консул утверждал, что он дал Бернтсену поручение возобновить страховку. Так и было в действительности и Бернтсен тогда исполнил это, Но после того он не возобновлял страховки, потому что консул больше не давал ему такого поручения.

— Но ведь оно было дано раз и навсегда! — говорил консул.

— Нет, — возражал Бернтсен. — Я не так понимал это.

Консул хватался за голову и настаивал на своём утверждении. Конечно он имел в виду постоянное возобновление страховки, да Бернтсен и сам должен был понимать это. Разве он не видел, какая кипа дел, накопляется на конторке у консула: огромная ежедневная почта, доклады его правительствам, книги — словом целый хаос, в котором надо было разобраться? Отчего же Бернтсен не понимал этого сам?

Но оказалось, что если бы Бернтсен не пытался разбираться в этом хаосе, то он был бы ещё хуже. Консул говорил, что он выложил страховые полисы на стол и Бернтсен не отрицал этого. Они лежали на столе недели три, а потом исчезли.

— Да, я их спрятал опять, — сказал консул, — полагая, что всё уже улажено.

Бернтсен однако не слыхал о том, что он должен был их отослать.

— Чёрт возьми! — восклицал консул, Ведь он уж раз и навсегда сказал это. Теперь пусть сжалится над ним Господь!

Госпожа Ионсен, шатаясь, бегала по конторе, ломая руки и плача. Она дрожала и говорила точно в лихорадке, вытирая нос и глаза. Ей это было вредно, потому что у неё была больная печень и цвет лица у неё был жёлтый. Пришла также и Фиа в контору, но она совсем иначе отнеслась к делу, стараясь облегчить тяжесть обрушившегося на них несчастья. Испытания надо уметь переносить, говорила она, и они должны показать, что у них есть культура. Что касается её, то она будет ещё прилежнее работать. Ведь у неё есть её призвание! Она намерена тотчас же отправить на аукцион свои две картины — копии, сделанные ею в Лувре. «Не бойся, папа!» — говорила она.

Но консул не видел и не слышал ничего.

Однако в городе был другой человек, который всё видел и слышал. Это был адвокат Фредериксен, О, это был умный, расчётливый человек и умел пользоваться обстоятельствами. Он опять вернулся в свой город, после того, как просидел целый год в стортинге и в своей комиссии. Но вид у него стал лучше. Уж не употреблял ли он массаж лица? Во всяком случае его находили теперь красивее и приветливее. Вероятно и то обстоятельство, что он был выбран представителем города, сделало своё дело. Однако вряд ли только это одно могло побудить адвоката посещать закоулки, где ютилась бедность и там расточать утешения. Он навестил дочь директора школы, потерявшую своего отца, посетил и старого почтмейстера, лишившегося рассудка, и везде выказывал самое тёплое участие. Таков он стал теперь! Он только улыбнулся, когда отвратительный Олаус обратился к нему на «ты» и назвал его просто Фредериксеном в тот момент, когда он сходил с парохода. Фредериксен ему сказал: «Снеси-ка мой чемодан, Олаус!». И Олаус отвечал: «Снеси ты его сам!».

Прежде чем заняться своими многочисленными общественными обязанностями и созвать в городе первое собрание, адвокат разрешил себе отдых в течение нескольких дней и разгуливал по городу в светлой одежде и широкополой шляпе. Он купил себе палку, носил светлые башмаки и постоянно курил папиросы. Нет, он стал теперь совсем другой! Отчего он бродил по городу и взбирался, несмотря на свою толщину, на гору, откуда открывался вид? Он точно искал уединения. Проходя мимо дома консула, он поклонился его жене и дочери и даже самому консулу, если он сидел в это время на веранде. Хотя он и был председателем комиссии, направленной против консула, но семейные отношения должны оставаться вне этого!

— Благополучно вернулись из Парижа? — крикнул он через решётку своим громовым голосом, обращаясь к Фии.

Она собственно уже давно вернулась из Парижа и, конечно она могла также ответить ему, поздравив его с благополучным возвращением в город, но решила только поблагодарить его, ограничиваясь лишь небрежным кивком головы.