Тайна корабля

Это было худшее, но понемногу я начал соображать, что возможен и лучший исход. Раз ускользнув, очутившись в безопасности в Каллао, я мог бы вступить в сношения с кредиторами и при помощи ловкого агента уговорить их на сделку. Эта надежда навела меня на мысль о банкротстве. Странно, подумал я, сколько раз я спрашивал о нем Джима, и ни разу он не ответил мне. Торопясь узнать о разбившемся судне, он не счел нужным удовлетворить моего не менее законного любопытства. Как ни тяжело мне было идти к нему, но я решил, что должен это сделать и выяснить положение.

Я бросил обед недоеденным, заплатив, разумеется, за все и кинув служителю золотую монету. Я действовал, очертя голову, не знал, что мое и знать не хотел; решил брать, что дается в руки, и давать, что могу; похищать и расточать казалось мне необходимым дополнением моей новой участи. Я шел по Бом-стрит, посвистывая, подбадривая себя для ожидаемой встречи сначала с Мэми, а затем с миром вообще и неким воображаемым судьею. У самого дома я остановился, закурив сигару для вящей бодрости духа, и, попыхивая ею и напустив на себя жалкое подобие (я уверен в этом) бахвальства, вновь явился на сцене моего посрамления.

Мой друг и его жена заканчивали скудный обед — обрывки старой баранины, холодные пирожки, оставшиеся от завтрака, и жидкий кофе.

— Прошу прощения, мистрис Пинкертон, — сказал я. — Жалею, что мне приходится навязывать свою особу там, где она вовсе нежелательна, но есть дело, о котором необходимо переговорить.

— Прошу вас, не обращайте на меня внимания, — сказала Мэми, вставая, и вышла в соседнюю спальню.

Джим посмотрел ей вслед и покачал головой: он выглядел плачевно старым и больным.

— В чем дело? — спросил он.

— Может быть, вы припомните, что не ответили ни на один из моих вопросов? — сказал я.

— Ваших вопросов? — пролепетал Джим.

— Именно так, Джим, моих вопросов, — повторил я. — Я задавал вопросы так же, как и вы, и если мои ответы не удовлетворили Мэми, то прошу вас вспомнить, что вы не дали мне никаких.

— Вы подразумеваете банкротство? — спросил Джим.

Я кивнул головой.

Он повернулся на стуле.

— Говоря по правде, я совестился, — сказал он. — Я пытался увернуться от ответа. Я сыграл с вами штуку, Лоудон, обманул вас с самого начала и стыдился сознаться в этом. И вот вы возвращаетесь домой и задаете тот самый вопрос, которого я боялся. Почему мы лопнули так скоро? Ваш острый деловой глаз не обманул вас. Вот в чем штука, вот в чем мой срам, вот что терзало меня сегодня, когда Мэми так отнеслась к вам, а моя совесть все время говорила мне: «Обманщик ты».

— Да в чем же дело, Джим? — спросил я.

— Это тянулось все время, Лоудон, — простонал он, — и я не знаю, как мне взглянуть вам в глаза и сознаться, после моей двуличности. Это были акции… — прибавил он шепотом.

— И вы боялись сказать мне! — воскликнул я. — Ах, вы, злополучный, старый, унылый мечтатель! Да что же это за важное дело? Разве вы не видите, что мы были осуждены на провал? И во всяком случае, не это меня интересует. Я хочу знать, как обстоят мои дела. У меня есть особая причина интересоваться этим. Чист ли я? Выдано мне удостоверение или когда я могу получить его? И с какого момента оно вступает в силу? Вы не знаете, какие важные вещи зависят от этого!

— Это худшее из всего, — проговорил Джим точно во сне, — не знаю, как и сказать ему.

— Что вы хотите сказать! — крикнул я, чувствуя в душе дрожь ужаса.

— Боюсь, что я принес вас в жертву, Лоудон, — ответил он, глядя на меня жалобно.

— Принесли меня в жертву? — повторил я. — Как так? Что вы подразумеваете под жертвой?

— Я знаю, что это заденет ваше чуткое самолюбие, — сказал он, — но что же мне было делать? Дела обстояли так плохо. Куратор… (как и раньше, это слово застряло в его горле, и он начал новую фразу). Пошли толки, репортеры уже травили меня, началась история, и все из-за Мексиканского предприятия; я перепугался и совсем потерял голову. Вас не было тут, и это было для меня искушением.

Я не знал, сколько еще времени он будет ходить таким образом вокруг да около, отделываясь какими-то страшными намеками, когда я и без того уже был вне себя от ужаса. Что такое он сделал? Я видел, что у него было какое-то искушение, я знал из его писем, что он был не в состоянии сопротивляться. Каким образом он принес в жертву отсутствующего?

— Джим, — сказал я, — вы должны высказаться откровенно! Я не могу больше выносить!..

— Ну, — сказал он, — я знаю, что это была вольность: я объяснил, что вы не деловой человек, что вы только неудачный живописец; что вы, собственно, ничего не знали, особенно по части денег и отчетов. Я сказал, что вы никогда не могли разобраться в этих вещах. Я сказал, что ввиду некоторых статей в книгах…

— Ради Бога, — воскликнул я, — выведите меня из этой агонии! В чем вы обвинили меня?

— В чем обвинил вас? — повторил Джим. — О чем же я говорю? Что вы не были компаньоном, а только чем-то вроде конторщика, которого я называл компаньоном, чтобы польстить вашему самолюбию; и таким образом я добился того, что вас признали кредитором, имеющим право требовать свое жалованье и вклад. И…

Я едва на ногах устоял.

— Кредитором! — заорал я. — Кредитором! Значит, я вовсе не участник банкротства?

— Нет, — сказал Джим. — Я знаю, что это была вольность…

— О, черт с ней, с вашей вольностью! Прочтите это, — крикнул я, бросая перед ним на стол письмо, — и позовите вашу жену и полно жевать эту дрянь!.. — Говоря это, я швырнул холодную баранину в пустой мусорный ящик. — Пойдем и закажем ужин с шампанским. Я обедал — не помню, что я ел, но я готов съесть двадцать обедов в такой вечер. Читайте же, олух вы этакий! Я не сумасшедший. Сюда, Мэми, — продолжал я, отворяя дверь в спальню, — идите сюда и помиритесь со мной и поцелуйте вашего мужа, а после ужина отправимся куда-нибудь на музыку и будем вальсировать до рассвета.

— Что все это значит? — воскликнул Джим.

— Это значит, ужин с шампанским сегодня и поездка в Долину Туманов или Монтерэй завтра, — ответил я. — Мэми, идите и одевайтесь, а вы, Джим, не сходя с места, берите листок бумаги и пишите Франклину Доджу, что он может отправляться в Техас. Мэми, вы были правы, дорогая моя, я все время был богат и не знал этого!..

ГЛАВА XIX

Путешествие в обществе сутяги

Захватывающее и пагубное приключение с «Летучим Облачком» теперь совершенно закончилось; мы ринулись в эту пучину и вынырнули из нее для голодовки; мы разорились и спаслись, поссорились и помирились, нам оставалось только петь «Те Deum», подвести черту и начать новую страницу моего ненаписанного дневника. Я не утверждаю, что снова поднялся в глазах Мэми; это было бы больше, чем я заслужил, и без сомнения, я был менее откровенен, чем подобает компаньону и другу. Но она мило приняла новое положение, и в течение недели, которую я провел с ними, ни она, ни Джим не удручали меня вопросами. Мы отправились в Калистоту; там в это время много толковали о Нантской земельной спекуляции, и это заинтересовало Джима; он говорил мне, что ему доставляет удовольствие следить за чужими делами, как Наполеон на острове Святой Елены находил удовольствие в чтении военных книг. Джим распростился со своими честолюбивыми мечтами; он покончил с делами и мечтал об усадьбе в горной долине, о клочке маисового поля, о паре коров, о мирной созерцательной жизни в тени зеленых лесов. «Дайте мне только возможность лежать на травке, — говорил он, — и я пальцем не пошевелю».

Два дня он действительно отдыхал. На третий я застал у него местного издателя, и он сознался, что подумывает о покупке типографии и газеты. Это подходящее времяпрепровождение для праздного человека, сказал он извиняющимся тоном, если же повести дело умненько, оно может и доллары доставить. На четвертый день он пропадал до обеда; на пятый предпринял продолжительную прогулку по новому полю деятельности, а шестой был проведен в составлении проспектов. К пионеру Мак-Брайд-Сити уже вернулись бодрость и самонадеянность, прежний огонь горел в его глазах, голос звучал по-прежнему; боевой конь почуял битву и приветствовал ее звонким ржанием. На седьмой день мы подписали товарищеский договор, так как Джим не хотел брать у меня ни единого доллара на иных условиях; и, запутав еще раз свою особу, или ее уязвимую часть — кошелек — в колесах его махинаций, я вернулся один в Сан-Франциско и поселился в Палас-Отеле.