Время жить и время умирать

Бассейн был разворочен и разбит. Входная дверь повисла на кустах сирени. Оленьи рога валялись на траве, будто здесь были похоронены сами олени. Ковер, словно яркий флаг варвара-завоевателя, развевался высоко на деревьях. Бутылка коньяку «Наполеон» стояла торчком на цветочной клумбе, точно выросшая за ночь тыква. Гребер поднял ее, осмотрел и сунул в карман, «Наверно, подвал уцелел и его разграбили», — подумал Гребер. Он обошел дом. Черный ход сохранился. Он открыл дверь. Что-то внутри зашевелилось.

— Фрау Клейнерт! — позвал он.

В ответ послышались громкие рыдания. Из полуразвалившейся кухни вышла на свет женщина.

— Бедный хозяин! Он был такой добрый!

— Что случилось? Он ранен?

— Убит! Убит, господин Гребер. А ведь он так любил пожить!

— Да. Трудно понять это, правда?

Гребер кивнул. Смерть всегда трудно понять, как бы часто ни сталкивался с ней.

— Как это произошло? — спросил он.

— Он находился в подвале. Но подвал не выдержал.

— Да, ваш подвал был не для тяжелых бомб. Почему же он не пошел в настоящее убежище на Зейдельплац? Ведь это в двух минутах отсюда.

— Он думал, что ничего не случится. Да и потом… — фрау Клейнерт замялась, — у него была дама.

— Как? В полдень?

— Она осталась с вечера. Высокая такая блондинка. Господин крейслейтер обожал высоких блондинок. Я как раз подала им курицу, а тут начался налет.

— И дама тоже убита?

— Да. Они даже не успели одеться. Господин Биндинг был в пижаме, а дама — в тоненьком шелковом халатике. Так их и нашли. Но что я могла поделать! В таком виде! Даже не в мундире!

— Не знаю, мог ли он умереть лучше, раз уж ему было суждено умереть, — сказал Гребер. — Успел он хоть пообедать?

— Да, и с большим аппетитом. Вино и его любимый десерт — яблочный торт со взбитыми сливками.

— Ну вот видите, фрау Клейнерт. Это же чудесная смерть! Так бы и я умереть не прочь. Честное слово, плакать не стоит!

— Но умереть так рано!

— Умирают всегда слишком рано, даже если человеку девяносто. Когда похороны?

— Послезавтра в девять. Он уже в гробу. Хотите взглянуть на него?

— Где он лежит?

— Здесь. В подвале. Тут попрохладнее. Гроб уже закрыт. Эта часть дома не так пострадала, а вот с фасада все уничтожено.

Они прошли через кухню и спустились в подвал. Черепки были заметены в угол. Пахло пролитым вином и маринадами. На полу, посредине, стоял гроб под ореховое дерево. Кругом на полках, перевернутые, валялись банки с вареньем и консервами.

— Где же вы так быстро раздобыли гроб? — спросил Гребер.

— Об этом позаботилась его партия.

— Вынос тела отсюда?

— Да, послезавтра в девять.

— Я приду.

— Ах, моему хозяину это будет так приятно!

Гребер удивленно посмотрел на фрау Клейнерт.

— На том свете, — добавила она. — Он ведь так хорошо к вам относился.

— А почему, собственно?

— Он говорил, что вы — единственный, кто ничего не хочет. И потому, что вы все время на фронте.

Гребер постоял у гроба. Ему было чуть-чуть жаль Биндинга — и только, — и стыдно перед плачущей женщиной за то, что он не испытывает ничего больше.

— Куда вы денете все это добро? — спросил он, обводя взглядом полки.

Фрау Клейнерт оживилась.

— Возьмите как можно больше, господин Гребер, все равно попадет в чужие руки.

— Лучше оставьте себе. Ведь вы почти все приготовили сами.

— Я уже кое-что припрятала. Мне много не надо. Берите, господин Гребер. Те, что сюда приходили, — из партии, — уже косились на эти запасы. Чем меньше останется, тем лучше. Еще могут подумать, что мы спекулянты какие-нибудь.

— Да, так оно и выглядит.

— Поэтому берите. Не то придут те, и все уйдет в чужие руки. А вы ведь были господину Биндингу настоящим другом. Вам-то он отдал бы охотнее, чем другим.

— Разве у него нет семьи?

— Отец еще жив. Но вы знаете, какие у них были отношения. Да и ему хватит. В запасном погребе уцелело много бутылок. Возьмите все, что вам надо.

Женщина торопливо прошла вдоль полок, схватила несколько банок и принесла Греберу. Она поставила их на гроб, хотела добавить еще, но вдруг опомнилась, сняла банки с гроба и унесла в кухню.

— Подождите, фрау Клейнерт, — сказал Гребер. — Если уж брать, то давайте выберем с толком. — Он осмотрел банки. — Это спаржа. Голландская спаржа, она нам ни к чему. Сардины в масле взять можно и свиной студень тоже.

— Верно. У меня просто голова кругом идет.

В кухне она навалила на стол целую гору.

— Слишком много, — сказал Гребер. — Как я это унесу!

— Зайдите еще разок-другой. Зачем отдавать добро в чужие руки, господин Гребер? Вы солдат. У вас больше прав, чем у этих нацистов, которые окопались здесь на тепленьких местечках.

«Может, она и права, — подумал Гребер. — У Элизабет, у Йозефа, у Польмана столько же прав, и я буду ослом, если не возьму. Альфонсу все равно от этого ни тепло, ни холодно». Лишь позднее, когда Гребер уже отошел от бывшего дома Биндинга, ему пришло в голову, что он лишь по чистой случайности не поселился у Альфонса и не погиб вместе с ним.

Дверь открыл Йозеф.

— Как вы быстро, — сказал Гребер.

— Я вас видел. — Йозеф указал Греберу на маленькое отверстие в двери. — Сам пробил. Удобно.

Гребер положил сверток на стол.

— Я был в церкви святой Катарины. Причетник разрешил нам провести там одну ночь. Спасибо за совет.

— Молодой причетник?

— Нет, старый.

— Этот славный. Он приютил меня в церкви на целую неделю под видом своего помощника. А потом вдруг нагрянула облава. Я спрятался в органе. Меня выдал молодой причетник. Он антисемит. Антисемит на религиозной почве. Такие тоже бывают. Мы, видите ли, две тысячи лет назад убили Христа.

Гребер развернул сверток, потом вытащил из кармана банки с сардинами и селедками. Йозеф спокойно смотрел на все это. Выражение его лица не изменилось.

— Целое сокровище, — сказал он.

— Мы его поделим.

— Разве у вас есть лишнее?

— Вы же видите. Я получил наследство. От одного крейслейтера. Вам неприятно?

— Наоборот. Это даже придает делу известную пикантность. А вы так близки с крейслейтером, что получаете подобные подарки?

Гребер посмотрел на Йозефа.

— Да, — сказал он. — С этим — да. Он был безобидный и добродушный человек.

Йозеф ничего не ответил.

— Вы думаете, таких крейслейтеров не бывает? — спросил Гребер.

— А вы как думаете?

— По-моему, бывают. Человек может быть бесхарактерен, или труслив, или слаб, вот он и становится соучастником.

— И таких людей делают крейслейтерами?

— А почему бы и нет?

Йозеф улыбнулся. — Удивительно, — сказал он. — Обычно считают, что убийца всегда и всюду должен быть убийцей и ничем иным. Но ведь даже если он только время от времени и только частицей своего существа является убийцей, то и этого достаточно, чтобы сеять вокруг ужасные бедствия. Разве не так?

— Вы правы, — ответил Гребер. — Гиена всегда остается гиеной. Человек многообразнее.

Йозеф кивнул. — Встречаются коменданты концлагерей, не лишенные чувства юмора, эсэсовцы-охранники, которые относятся друг к другу по-приятельски, добродушно. И бывают подпевалы, которые видят во всем одно лишь добро и не замечают ужасного зла или же объявляют его чем-то временным, суровой необходимостью. Это люди с весьма эластичной совестью.

— И трусливые.

— И трусливые, — спокойно согласился Йозеф.

Гребер помолчал.

— Я хотел бы иметь возможность помочь вам, — сказал он потом.

— Да что тут помогать! Я одинок. Либо меня схватят, либо я продержусь до конца, — сказал Йозеф так безучастно, словно речь шла о ком-то постороннем.

— У вас нет близких?

— Были. Брат, две сестры, отец, жена и ребенок. Теперь они мертвы. Двое убиты, один умер, остальные отравлены газом.

Гребер уставился на него.

— В концлагере?

— В концлагере, — пояснил Йозеф вежливо и холодно. — Там есть всякие полезные приспособления.